Снимки были опубликованы в тогдашнем «Огоньке», а гардемарин Е. Н. Фрейберг получил Георгиевскую медаль.

Однажды, уже во время гражданской войны, на Волге корабль, на котором воевал Женя и его неизменный спутник и друг Воля Романов, стоял на якоре, когда на берегу шло наступление красных. Между воюющими было еще большое расстояние. Женя с Волей взяли охотничьи ружья — с ними никогда и нигде не расставались, — спустили на воду руль-мотор, подошли к берегу и залегли в кустах. Цепи войск сыграли для охотников роль загонщиков. Друзья взяли зайца и лисицу и благополучно вернулись на корабль. За эту авантюру Женя получил взыскание от командующего флотилией Раскольникова.

Участником другого весьма рискованного предприятия довелось быть мне самому. Это была топографическая съемка западного берега Новой Земли, производимая с парусных шлюпок. Женя был начальником партии, а меня он взял помощником, матросским старшиной. Местные жители, ненцы, доказывали начальнику экспедиции Матусевичу, что это безумное предприятие должно кончиться трагически. Я, по неопытности, не очень-то понимал всю степень риска, а Женя был в своей стихии. Съемка была проведена. (Этот поход я описал в рассказе «Под парусами по Баренцеву», опубликованном в журнале «Нева».)

Другой характерной чертой дяди Жени, казалось бы несовместимой с его дерзкой храбростью, была скромность. В компании он никогда не брал первого слова. Слушал других, попыхивая неизменной трубочкой. Молчал хитро и мудро. Поражало и его нежелание делать карьеру. Он брался за дело, достигал в нем профессиональных высот, а когда намечалось повышение по должности, вдруг резко менял ориентацию. После гражданской войны шла переаттестация моряков. Евгений Николаевич, по сути дела герой гражданской войны, мог претендовать на звание капитана первого ранга или даже адмирала. Однако, отвечая на анкетные вопросы о наградах и заслугах, серьезно сказал: «Не знаю, что тут писать, у меня только и есть что личная шашка от Троцкого и пистолет от Раскольникова…» Именно этих слов ему тогда говорить и не следовало. Так он и остался «военмор» Фрейберг, как он сам себя аттестовал.

Сколько я помню Женю, он всегда был в пути. Временами, правда, жил с нами в городе, работал, встречался с друзьями, но через некоторое время становился грустным и смотрел куда-то мимо собеседника, вдаль. Там он видел любимые байкальские берега, глухариные токовые распадки, думается, даже ощущал запах распускающейся лиственницы, а может быть, видел мощный закат у толбеев Новой Земли и слышал хриплые вскрики кайр на птичьем базаре. Вскоре он исчезал надолго и безвестно. Мы приходили встречать его на платформу прибытия дальних поездов. Он с трудом выбирался из вагона, одетый в самые разные меха, с рюкзаком, полным совершенно нереализуемых на деньги вещей, почти всегда с собакой. Сбрасывал рюкзак на доски перрона, протягивал нам поводок собаки, говорил: «Однако жарко у вас», — и раскуривал трубку.

На озере Городни.

Он утихомирился уже в больших годах. Перестал мечтать о походах в далекие необжитые края, неизменной осталась лишь охотничья страсть. Он работал в те годы в Институте геологии Арктики, а в свободные дни выезжал с нами на машинах поохотиться с гончими или легавыми. На лето переселялся в Новгородчину, в ветхую избенку на берегу озера. Увлекся, как ни странно, новым для себя делом: ловлей рыбы на блесну и удочку. На вечерке караулил уток в скрадке. Было у него еще одно увлечение — парус. Он привез на озеро спортивный швертбот, и с тех пор белый Женин парус постоянно скользил по открытому плесу, мелькал в путанице хвойных островов. Помнится, в один погожий ветреный день сидели мы с другом, Виктором Померанцевым, на балконе моего дома. Вдруг крик: «Евгений Николаевич опрокинулся!» На середине плеса виднелся лежащий на боку швертбот. Мы кинулись к лодке, гребли изо всех сил и на середине озера, задохнувшиеся, взволнованные, бросили весла. Заштилело. На легкой зыби перед нами неподвижно и плоско лежал притонувший парус. В лодке никого. Медленно уплывали руль, черпак, елани… Тишина. Ужас. Виктор встал на носу нашей шлюпки, снял шапку и сказал печально и хрипло: «Хорошая смерть для моряка». — «Подожди, может быть, он под парусом или зацепился внутри». — «Посмотрим, только уж неживой». Все облазали, обыскали… Вдруг я заметил далеко на берегу одинокую фигурку. Сказал: «Там человек ходит, подгребем, спросим, может, он видел…» Подавленные, мрачные, мы молча гребли через плесо. Я сидел на кормовике, смотрел вперед и довольно скоро стал примечать в человеке, что ходил по кромке берега, что-то знакомое. Еще ближе… Женя! Сам! Живой! Когда мы подошли совсем близко, я стал почему-то громко и зло его ругать: «Что за фокусы! Нам-то на тебя, черта старого, наплевать. Дури! Тони, если нравится! Ты бы о Нине подумал, на берегу плачет чуть живая, думает…» Женя выслушал и сказал спокойно, но сердито: «Ну и дура, разве я могу утонуть?»

Как же произошла так напугавшая всех история? Женя шел на швертботе на тот берег, под Зеглину гору. Приткнул посудину к песчаному берегу и пошел в лес. В это время ветер переменился, покрепчал, стащил швертбот на воду, грота-шкот зацепился за что-то, и суденышко бойко отошло от берега. На большом плесе его опрокинул шквал.

Выйдя на пенсию, Женя стал писателем. Написал несколько детских интересных книжек, а закончил свою писательскую карьеру мемуарами «От Балтики до Тихого», напечатанными в журнале «Звезда». Последние годы — а он прожил больше девяноста лет — Женя провел в Зеленогорске, там и скончался. Мы хоронили его на лесном кладбище в красивый зимний день. Дорогу нам пересекали следы белок и зайцев. Любопытная синичка подлетела совсем близко и уселась на сосновой лапе. Тело Жени было покрыто андреевским флагом — голубой крест на белом фоне. Неосведомленная редакторша Детгиза, спутав этот флаг со шведским и соединив с ним фамилию Фрейберг, сказала: «Он оставался верным сыном своего отечества». Что ж, Женя и вправду был верным сыном своего русского отечества, а флотский флаг сшили его дочки, Аяна и Тикси, в ночь перед похоронами. На крышке гроба лежала его капитанская фуражка. Грянул прощальный салют из двух охотничьих ружей.

Жизнь дяди Жени достойна быть описанной в книге. Одно перечисление его профессий, должностей, заслуг заняло бы немало страниц. Прибалтика, Поволжье, Сибирь, Крайний Север… Где только он не побывал, где только он не работал! Но я не ставил себе такой задачи. Я просто хотел, чтобы со страниц моей книги взглянул на читателя мой замечательный охотничий друг.

КРАСВОЕНЛЕТ КОНОКОТИН

Огромный, совершенно необычный артиллерийский снаряд просвистел в воздухе над фортом «Красная Горка», не разорвался, скользнул по слою глины и выскочил наружу. Осмотрели его краснофлотцы — снаряд невиданный и стреляют неизвестно откуда.

Так начался интересный эпизод гражданской войны в августе 1919 года на побережье Финского залива, вблизи местечка Лебяжье. В газете писали, что корректировщик 21-го воздухоплавательного отряда красвоенлет Виктор Конокотин обнаружил в Копорском заливе английский монитор «Эребус». Этот мелкосидящий броненосец удалось отогнать. Здесь же газеты писали о беспримерном, необычайном бое в воздухе.

Мы сидели с Виктором у ночного костра на глухарином току в урочище, по-фински называемом Кивилава, то есть Плоские камни. Он рассказывал: «Стреляет и стреляет — неизвестно откуда и кто. Час за часом я наблюдал из корзины аэростата за всем побережьем и никак не мог обнаружить. Наконец заметил тоненькую полоску корабля, прижавшегося к берегу, и вспышку орудийного выстрела. Обрадовался, сообщил по телефону координаты. Это мне даром не прошло. Однажды висел я на высоте примерно восемнадцать тысяч, вел обычные наблюдения и заметил, что от Финского берега через залив летит самолет. Самолеты, что с нами воевали, были только английские, а летчики — любители-добровольцы. Летали они нахально (нашей авиации не было); бывало, летит, не торопится, забавляется: пилотажную фигурку закатит. Мне что тут делать? Заметишь, кричишь по телефону, чтоб скорей опускали. В этот раз получилось нескладно: заметил самолет издалека, скомандовал спуск и… трос на лебедке заело — жестко, авария. Самолет подлетел ко мне близко, дал очередь из пулемета, перебил один строп — и все. Пока жив. Радуюсь, что нет у сукина сына зажигательных пуль, — в момент бы спалил, накрыло бы меня горящим аэростатом. Думаю: что делать? В корзине у меня ручной пулемет Шоша, да разве попадешь? Велика скорость — не угадаешь опережение. Второй заход — дело похуже: попал в корзину и прострелил мне полу реглана. Видимо, пристрелялся. Тут я, знаешь, Алеша, сообразил, решил по-нашему, по-охотничьи: поперек не выходит — надо в угон. Когда он зашел в третий раз, я повернулся к нему спиной, приложил автомат к плечу и ждал. Как только он пошел на уход, дал ему очередь вслед. Он резко отвернул, пошел в сторону залива, примерно в километре от берега плюхнулся в воду». Вот такой был рассказ.