— Что? — спросил Швейцар. Он явно ожидал услышать что угодно, но не это.

— Мы — члены Клуба, откуда и из какого времени мы бы ни пришли. Что означает, говоря технически, мы — члены здесь и сейчас. Член однажды — всегда член, не так ли?

Швейцар нахмурился, размышляя об этом. Размышления, точно, не были его сильной стороной. Лицо его прояснилось, когда в голову пришла мысль.

— Если вы — Член, — медленно произнес он, — вам известно секретное рукопожатие.

Томми поднял бровь. — Нет никакого секретного рукопожатия, дорогой друг. Но есть секретный пароль, который я записал на этом листке бумаги.

Он показал Швейцару свою пустую руку. Швейцар внимательно посмотрел на нее, двигая губами, как если бы читал, затем неохотно кивнул и посторонился, чтобы нас пропустить. Он нахмурился еще сильнее, как будто от головной боли. Дубовая дверь дуба распахнулась перед нами, и я прошел в вестибюль. Как только дверь благополучно закрылась за нами, я посмотрел на Томми.

— Ты заставил его видеть то, чего не было.

— Конечно, — сказал Томми. — Это — мой талант, быть убедительным. Кроме того, в какой-нибудь альтернативной реальности мы, наверняка, — члены Клуба. Или, по крайней мере, я.

Я фыркнул. — Я по-прежнему ничего не сделал.

— Сделаешь, сделаешь, — успокоила меня Сьюзи. — Это место просто обязано кишеть типами, которых ты терпеть не можешь больше всего. Уверена, ты найдешь достойную кандидатуру, чтобы опустить каким-нибудь совершенно ужасным и мстительным способом.

Я фыркнул снова, не убежденный, и оглядел фойе. Здесь все так же сохранилась часть старого римского великолепия, которое я помнил со своего последнего посещения, — с мерцающими плиточными стенами и мраморными колоннами, но вместо толстого коврового покрытия на полу были затоптанные стебли тростника, разбросанные кучами там и сям, а высокий потолок был покрыт жирными друидскими рисунками, похоже, намазанными вайдой (краситель синего цвета). Освещение состояло лишь из гигантских масляных ламп, и ароматный воздух был горячим, неподвижным и слегка затхлым. Было ощущение, что Клуб пришел в упадок по сравнению с днями его истинной славы в римские времена и сейчас вынужден развивать собственный стиль. Римляне, безусловно, никогда бы не допустили такой эклектики.

Грязь на полу, похоже, не убиралась несколько дней, а на стенах были следы копоти и сажи над масляными лампами. Пятна вокруг были от самых разных субстанций.

Слуга, или, вероятнее — раб, с учетом железного ошейника, нерешительно вышел вперед, чтобы нас приветствовать. Что-то в нас его явно обеспокоило, потому что он замер, не доходя, и на пределе возможности завопил — «Охрана!». В одной из стен распахнулась панель, открывая потайную нишу, из темных глубин которой появилась отвратительная старая карга появилась, плюясь и кудахча. Она точно была какой-то ведьмой, беспрестанно бормотавшей заклинания, которые облачками выстреливали из ее когтистых рук. У нее была кривая фигурой в тряпках и лохмотьях, с тяжелой железной цепью, уходившей в нишу от рабского воротника вокруг ее худого горла. Она качнулась к нам, распахнутые глаза полны безумия и разрушительного гнева. Я почувствовал собирающуюся вокруг нее силу, пока она бормотала древние слова глубоким гортанным голосом, и знал, что, как только она обратит ее на нас, мы будем в глубоком дерьме.

Тогда я вызвал свой дар настолько, чтобы найти заклятие, мешавшее ей сломать свою цепь и рабский ошейник, и убрал его. Ошейник распахнулся, а цепь слетела с нее. Ведьма прервала заклинание на середине, и покачнулась, хромая. Для пробы она пнула лежащую цепь, но та лишь беспомощно загремела. Ведьма медленно усмехнулась, показывая остатки пожелтевших зубов, и повернулась, чтобы смотреть на раба, который ее вызвал. Тот развернулся и побежал, но стал жирным пятном на полу прежде, чем смог сделать полдюжины шагов.

Ведьма, подняв когтистые руки, издала воющий вопль триумфа и долгожданной мести. Смертоносные заклятия взорвали воздух вокруг нее, пробивая дыры в стенах и полу. Вооруженные люди набежали со всех сторон, и ведьма обернулась к ним с мстительным ликованием на ее иссохшем лице. Появилось пламя, задел штормовой ветер, и воины начали взрываться, разлетаясь кровавыми брызгами.

— Ты счастлив, что наконец хоть что-то сделал? — спросила Сьюзи.

— Очень, — ответил я.

Незамеченные в общем хаосе, мы прошли через фойе и попали в обеденный зал. Мы захлопнули за собой дверь, и шума от столпотворения немедленно стих. Никто не заметил нашего прихода. Вне зависимости от причин шума, это было дело рабов, а не членов Клуба. Большинство из них возлежали на обеденных кушетках, в старом римском стиле, уделив все внимание превосходной еде и питью, и приятной компании. И, наверняка, потратив одну эту еду больше, чем большинство людей в шестом веке за всю их жизнь.

Некоторые из обедающих по-прежнему одевались в старомодные римские тоги, но большинство носило простые туники с кожаной броней и атрибутами или без таковых. Большинство присутствующих были людьми, но было также несколько эльфов, нарочито высокомерно выделявшимися из окружающих, даже когда они обожрались человеческими деликатесами, и стайка горгулий, поедающих живых мышей и играющих со своей пищей в весьма беспокойной манере. Их обслуживали рабы обоего пола, некоторые — лишь немного взрослее детей, с пустыми, невыразительными лицами. Они были обнажены, не считая железных ошейников вокруг горла, и на каждом были шрамы и следы кнута.

— Рабство, — голос Томми был полон отвращения. — Я знал об этом, знал, что рабы были даже во времена Короля Артура, но я никогда в действительности… некоторые из них — просто дети!

— Это — нормальное положение вещей, — сказал я. — И так будет продолжаться веками. И соберись, Томми. Я освободил ту ведьму, только чтобы отвлечь внимание. Мы начинаем крупномасштабное освобождение рабов, и можешь держать пари, что все здешнее силы будут обращены против нас. Мы не в силах изменить целую культуру. Это не то, зачем мы здесь. А, кроме того, мы не имеем права производить сколько-нибудь значимые перемены, если мы хотим вернуться в наше собственное Настоящее, помнишь об этом?

— Помню, — сказал Томми. — Но мне не должно это нравиться.

В его голосе появилась сталь, холодный гнев, которого в нем раньше не было. Таким он мне мне нравился больше.

— Вступай в клуб, — сказал я.

— Не вижу следов Мерлина, — сказал Сьюзи, как будто все было как всегда. — А я уверена, что он бы выделялся даже в этой толпе. Хочешь, я возьму одного кого — нибудь и вытряхну из него ответы?

— По-моему, будет лучше, если я задам несколько вежливых вопросов, — ответил я. — Просто потому, что я хотя бы слышал о дипломатии.

Высокий, изящный и невероятно надменный тип уже направлялся к нам, изящно пробираясь между ложами, раздавая улыбки и сладости всем, мимо кого проходил. На нем была ослепительно белая туника без рабского ошейника. Он остановился передо мной, отметая Сьюзи и Томми одним движением глаз, и приподнял нарисованную бровь на тщательно рассчитанную долю дюйма.

— Я — Стюард, — произнес он. — А вы — совершенно точно не члены Клуба. И вряд ли будете. Не знаю, как вы сюда вошли, но должны немедленно уйти.

Я улыбнулся ему. — Вам известно о хаосе и разрушениях, происходящих сейчас в вашем вестибюле? О пламени, взрывах и кусках погибших охранников, летающих в воздухе? Это сделал я.

— Присаживайтесь, — покорился Стюард. — Полагаю, вы пожелаете перекусить, пока охрана не соберет достаточно сил, чтобы восстановить порядок и выкинуть вас троих отсюда? Особое предложение на сегодня — заливные языки жаворонков и мышата, фаршированные языками колибри.

Томми вздрогнул: — А у вас есть хоть что-то, где нет языков?

— Не садись Сьюзи, — сказал я. — Мы не остаемся на обед.

— Вы, может, и нет, — ответила Сьюзи. Она уже выхватила панированную куриную ножку у обедающего рядом и жевала ее с задумчивым выражением лица. Ее сосед явно решил не поднимать шума.