Больней всего люди реагировали на продуктовый паралич. Еду не покупали, а «доставали», её не продавали, а «выбрасывали». Слова: «Бегите в магазин, там „выбросили“ колбасу (котлеты, сыр, масло, конфеты)» вызывали не радость, а раздражение. Поэтому, прежде чем ответить на вопрос Нестеренко: «Что ты имеешь в виду?», – Карабанов показал рукой на стол:

– Ты посмотри, как мы живём! Достойно это человека? Если б не Пашина «кормушка», не подарки мне от больных и не база Фетисова, мы бы ели сейчас только лосятину с кислой капустой. Вот это я имею в виду. Нашу жизнь… и государство наше… поганое.

В этот момент Фетисов, ещё не остывший от внимания к себе, снова быстро заговорил:

– Машину увезти, сами понимаете, не две палки колбасы списать. А он, дурак, ничё не боится.

– Подожди ты со своей колбасой, – перебил его Нестеренко. – Тут нам доктор опять заведёт про Америку. Он признаёт только одно государство.

Год назад, также зимой, Карабанов улетел с женой в Соединённые Штаты. Перед тем в Союзе побывал двоюродный брат Сергея Марк. За несколько лет до того он с матерью и отцом эмигрировал в Израиль. Но семья Марка, как многие из рвавшихся якобы в «землю обетованную» евреев, даже не тронулась в ту сторону, а повернула в США. Компания, за исключением Волкова, Марка не видела. Однако столько о нём слышала от доктора, что каждый мысленно нарисовал себе его портрет. Для Нестеренки он почему-то был похож на Карабанова – толстый, губастый, только волосы не редеющие, а густые, курчавые.

Вернулся из Штатов Сергей другим человеком.

– Старик! Карабаса нам подменили, – с растерянной усмешкой сказал Нестеренко Волкову после первой же встречи с доктором на весенней охоте. И в его словах было не столько шутки, сколько недоумённей тревоги: как будто доктора действительно в Америке клонировали и прислали лишь внешне похожего на Карабанова человека. Сергей, и до того глядевший на советскую жизнь критически, теперь использовал каждую раздражающую мелочь окружающего бытия, чтобы подчеркнуть уродливое несовершенство страны. Он всё сравнивал с тем, что увидел в Соединённых Штатах сам и что слышал теперь от новых знакомых на собраниях неизвестного ему раньше Института демократизации. Туда его пригласили телефонным звонком сразу после возвращения, и он регулярно ходил в затрапезный «красный уголок» картонажной фабрики, где проводил свои собрания Институт.

На каждом таком собрании выступал какой-нибудь человек, который, как его представляли, только что приехал «оттуда» – из США, Канады, Западной Европы. Однако до Карабанова очередь почему-то всё не доходила, и он понял, что это выступают инструкторы. Они говорили каждый о своём: об использовании забастовок для борьбы против власти всех уровней, о методах агитации в трудовых коллективах и на митингах – оказывалось, приёмы должны быть разными. При этом инструкторы поначалу советовали не призывать открыто к насильственному разрушению советского режима, а давить на болевые точки стремительно ухудшающейся жизни. В первую очередь – на нехватку продуктов и отсутствие товаров первейшей необходимости. «Все революции, – сказал один из „недавно приехавших“, – начинаются из-за голода. Вспомните, как удалось начать Февральскую революцию 1917 года в России! Царская Россия была одной из немногих воюющих стран, где не вводились карточки: продовольствия было достаточно. Но умные люди перекрыли пути доставки продуктов в Петроград, и голодные женщины в очередях раскачали царизм».

Карабанов быстро понял, к чему ведут инструкторы. Некоторое время он колебался – всё же это была его страна, где он родился и вырос, за которую воевал и был ранен его отец, откуда не хотела никуда уезжать его мать – опытный врач-невропатолог. Но слитком многое здесь его уже раздражало, и он принял предлагаемые правила действий.

– Ты оглянись по сторонам, – сказал он электрику, стараясь придать голосу как можно больше товарищеской озабоченности. – Неужель не видишь, Андрей, что всё догнивает? Всё разваливается у этих коммунистов. Ты задел Америку, а я ведь там не видел ни одной очереди. Можешь себе такое представить у нас? Магазины полны товаров и продуктов… На каждом шагу кафе, рестораны. Ты был в Москве в «Макдональдсе» [1]?

– Не попал. Ну, и что? – огрызнулся электрик.

– А-а… Не попал, потому что там тысячи стоят, хотят попробовать американской еды. А в Нью-Йорке этих «Макдональдсов» – на каждом углу. Поэтому нигде нет очередей. Там слова такого не знают. А какой выбор в магазинах! Мы были зимой. Марк живёт под Нью-Йорком. Там не поймёшь, где кончается город, где начинаются пригороды. Везде одинаково яркая реклама, на дорогах светло от фонарей. Не как у нас: с главной улицы свернул – и конец света. Зашли с Верой в небольшой магазин. Сказал ей, чтоб отвернулась от витрины и стала называть продукты, какие может вспомнить. А я смотрел: есть ли они? Ребята! Мы выдохлись на третьем десятке. Увидели всё, что приходило в голову. Даже вишню и клубнику. В январе! А сколько мы с вами всего забыли! Названий не помним, не то что вкуса!

Волков это слышал ещё год назад, когда был у Сергея дома после его приезда из Штатов. Потом – летом на рыбалке, куда они ездили вдвоём. Поэтому с видом причастного к тайне подтолкнул доктора:

– А расскажи, Сергей, про кефиры.

– Э-э, это отдельная песня. Сколько у нас кисломолочных продуктов?

– Ряженка, – с готовностью начал перечислять учитель. – Кефир. Простокваша. Творог.

Подумав, добавил:

– Сметана.

– Всё? А в Америке раз в десять больше. Если не в двадцать. Ты назвал, Володя, сметану. У нас она в единственном виде.

– Если достанешь, – сказал Волков.

– А в американских магазинах и разной жирности, и разного веса…

– Зачем разного-то? – с сомнением в голосе спросил Валерка.

– Кому-то надо триста грамм, другому – двести. А бабке… старушке одинокой, может, хватит маленькой баночки.

Помощники егеря недоверчиво переглянулись. Волков заметил это.

– Ты про кефиры расскажи, – нетерпеливо напомнил он Карабанову.

– А от этого дела мы вообще растерялись. Представьте метров десять – пятнадцать… даже не знаю, как назвать… витрина што ль? Открытая полка, но сзади холод. На полке разные кефиры… йогурт…

– Эт кто такой? – с подозрением спросил Адольф. – Ёгурт?

– Можно сказать: кефир. Одно и то же. Как у Валерки Федя и Альберт. Но этих йогуртов… каких только нет. С вишней. С клубникой. С черникой. С кусочками персика. С шоколадом. Всё открыто. Бери в корзину – и в кассу.

– И не воруют? – хрипло спросил красноглазый мужик.

– Там не украдёшь – весь зал осматривают кинокамеры. Да и зачем, когда всего в избытке.

– Вот чёрт! – воскликнул Валерка. – Почему у нас так нельзя?

Он запустил пальцы в жёсткий вулкан волос над узким лицом, поскрёб в недоумении голову.

– Ёгурды. Мы в сельповский магазин не ходим. Скажи, Николай! Там нечего делать. Мыло дают по карточкам. И то – кусок на месяц. Мыло-то куда исчезло? Эт разве дело? Поедет баба в город – там очереди и пустые магазины.

– Это всё Горбачёв! – грохнул кулаком по столу Нестеренко так, что подпрыгнула тарелка с капустой и огурцами. – Он, тварь, развалил экономику, порядок – всё в стране. При Брежневе жили сытно… Мирно.

– Не считая афганской войны, – холодно бросил доктор.

– А сейчас война по всему Союзу! – рявкнул Нестеренко. – Армяне убивают азербайджанцев. Те – армян. Узбеки – каких-то месхетинцев. В Молдавии – русских. Эт чё такое, ребяты-демократы? Сталина нет на вас! Он бы устроил вам карабах-барабах.

– Во! Поглядите на него! А мы хотим перемен.

– Я недавно был в Рыбинске, – сказал Слепцов. – Там наш завод. Прошёл по магазинам – всё пусто. Хлеб и консервы «Завтрак туриста». Раньше такого не было. Давно туда езжу. Привозил сыры – «ярославский», «пошехонский», «угличский», «костромской». Всё исчезло. За плавленым сырком очередь.

Он замолчал. Затихли и остальные, думая каждый о своём. Волков вдруг вспомнил, как пылал недавно от стыда в кабинете директорши гастронома. Она была матерью его ученика – ленивого и нагловатого подростка. Можно было вызвать её в школу. Но приближался день рождения жены. Попирая гордыню, учитель позвонил в магазин. В жар бросало не только от взглядов всё понимающей, самодовольной женщины, которая, с трудом вынув из кресла глыбу расплывшегося тела, повела его в подсобку. Стыдно было от того, что он действительно забыл названия продуктов. «Што бы вы хотели?» «Колбасу». «Какую?» Он пожал плечами. «А ещё?» «Э-э… колбасу». Женщина снисходительно улыбнулась. «Ну, хорошо, какие у нас есть колбасы, мы подберём. Ещё чево?» Однако Волков ничего не мог вспомнить даже из того небольшого количества названий колбасно-мясных изделий, которые знал по «заказам» Фетисова.