Сразу были убиты несколько человек и десятки ранены. Народ заметался по площади, пытаясь укрыться от пуль. В разных местах раздавались крики: «Они начали первыми! Патриарх их должен проклясть!» Это люди напоминали об обещании Алексия Второго предать анафеме тех, кто первый прольёт кровь.

Началась суматошная организация отрядов. Вооружённые и безоружные сторонники парламента пошли на штурм мэрии. Волков и Нестеренко оказались среди них. Андрей нёс омоновский щит. Владимир шёл с милицейской дубинкой. Захват лужковской резиденции произошёл стремительно. Уже через полчаса были заняты пять этажей. С балкона мэрии коротко выступил генерал-полковник Макашов. Когда произнёс: «Больше нет ни мэров, ни пэров, ни херов!», Нестеренко весело рассмеялся: «Вот это правильно! А то развели всякую вшивоту».

Вернувшись на площадь перед Белым домом, товарищи вспомнили, что тут где-то может быть и Савельев. Но вскоре поняли: найти журналиста в большой мигрирующей массе народа маловероятно. Поскольку оба оказались здесь впервые после августа 91-го, с интересом ходили от баррикады к баррикаде, постояли возле временного деревянного креста, рядом с которым было устроено что-то вроде походной часовенки. Останавливались у палаток: похоже, в них холодными ночами пытались уснуть женщины и ребятишки, которые сейчас то носили какие-то ящики для костров, то подходили к кресту и слушали меняющих друг друга священников.

– Виктор, скорее всего, в здании, – показал на Белый дом Волков. – Работа журналиста сейчас там.

Помолчал и добавил:

– Вот где собирается исторический материал.

Они подошли к подъезду, но охрана внутрь не пустила. Не очень расстроенные, товарищи двинулись к большой группе людей, выстроившихся возле двух грузовиков. И вдруг услыхали голос Савельева:

– Зря вы оголяете Белый дом! – громко сказал он мужчине в мятой шляпе и лёгком пиджаке, только что закончившему призывать к «походу на Останкино». – Они не отдадут телевидение. Аппаратуру выведут из строя, но не допустят к эфиру. А люди нужны здесь.

Интеллигентного вида предводитель махнул рукой на Савельева и приказал забираться в кузова машин.

– Витя! – вскричал Нестеренко. – Вот так «везуха»! Мы с Франком и не надеялись.

Товарищи с радостью потискали друг друга, стали рассказывать, что происходит в городе и что здесь. Савельев повеселел, видя, как площадь и все окрестности заполняет людское море.

– Теперь Ельцину хана! Такую массу народа не задавить. Завтра Совет Федерации берёт на себя временное управление…

– Ну, вот, а ты говоришь: не дадут телевидения, – заметил Нестеренко. – Как раз сейчас и надо рассказать всей стране. Поехали? Тебя-то пропустят.

– Нет, ребята. Мне надо поговорить с Хасбулатовым. Когда всё закончится, напишу большой материал. А вы езжайте, – показал он на отобранный у омоновцев автобус, который заполняли молодые мужчины, девушки.

Чем ближе подъезжал автобус к Останкино, тем мрачней становился Волков. Кто-то сказал, что в телецентр для его защиты направлено спецподразделение «Витязь». А Владимир знал подготовку этих ребят. Потом увидели едущие в том же направлении машины с омоновцами. «Эти не простят своего позора», – показал учитель Андрею в окно на сидящих в кузове милицейских «отморозков».

Но когда добрались до Останкино, Владимиру показалось, что он ошибся. Шёл митинг. Выступающие без особой агрессии требовали пустить в телецентр представителей Верховного Совета и дать им возможность «рассказать России правду». Так продолжалось довольно долго. От Белого дома приезжали машины и автобус, выгружали новые партии людей и отправлялись за следующими. Стали подходить демонстранты основной многотысячной колонны. Она двигалась медленно, что было вполне объяснимо: в колонне шли не только крепкие мужчины, но и ветераны-старики, женщины с детьми, поскольку погода в этот воскресный день выдалась хорошая, и многие воспринимали дальнейший поход после разблокирования Дома Советов как праздничную демонстрацию. В густеющих сумерках ничего тревожного не наблюдалось.

Тем неожиданней взревел впереди мотор грузовика, зазвенели разбитые стёкла, и тут же началась ошеломляющая, интенсивная стрельба. Многие сначала ничего не поняли, Но через секунды, увидев падающих рядом соседей, услышав крики раненых и искажённые лица убитых, остающиеся в живых сами забились в истерике, стали разбегаться, ища хоть какое-нибудь укрытие.

– Што ж они, суки, делают! – заревел Нестеренко, обернувшись к учителю. Тот мгновенно сжался, словно приготовился к прыжку.

– Мы ничево не успеем. Перекрёстный огонь. К ним не подобраться, – быстро говорил Волков, озираясь по сторонам.

А стрельба нарастала с каждой минутой. В наступившей темноте от двух зданий телецентра в обезумевшую толпу сверкающими светляками летели трассирующие пули, и смертельный этот поток рвал людей, прошивал машины «Скорой помощи», пытающиеся подъехать ближе к десяткам разбросанных по площади тел, зажигал брошенные грузовики.

– Надо отступать, Андрей! – бросил товарищу Волков. Он увидел, как к площади двигаются несколько бронетранспортёров. Послышались голоса: «Наши подошли!», «Дадут убийцам!». Но Владимир по обстановке понял: подошло, наоборот, подкрепление к расстрельщикам. БТРы приблизились к многотысячной толпе и открыли огонь на поражение. Крики и вопли поднялись такие, что моментами заглушали грохот пулемётов. Где-то рядом послышалось: «Миткову сюда! С камерой! Пусть снимет своих эсэсовцев!»

– Ух, блин! – вдруг вскрикнул Нестеренко и схватился за левую ногу выше колена.

– Ранен? – тревожно спросил Волков. Он быстро усадил товарища на асфальт. Пуля вошла в мякоть, кровь заливала штанину. Учитель снял рубашку, надев куртку на голое тело. Вспомнив спецназовское обучение, перевязал рану. Пригибаясь, потащил Нестеренко к оказавшимся поблизости кустам. Пули вжикали над головой, ударялись в асфальт.

– Всё, Андрюша. Главное сейчас – вырваться отсюда. Думаю, скоро начнут окружать и прочёсывать.

Нестеренко попробовал встать. Глухо ойкнул. Волков положил его левую руку себе на плечи, и они медленно двинулись по тёмной пустой дороге. Когда дошли до освещённой улицы, Волков спросил у прохожего о ближайшей больнице. Идти дальше было трудно и опасно. Владимир остановил машину, не зная, кто там: свой или чужой? Оказался противник Ельцина. В больнице Андрею сделали перевязку – пуля, к счастью, не задела кость. Хотели отправить в палату, но Нестеренко наотрез отказался. Его ждал Владимир, который считал, что надо как можно быстрей увезти Андрея из Москвы. По жестокости расстрела тысяч абсолютно безоружных людей Волков почувствовал, что бойня у Останкино – это не конец, а только начало репрессий. «Раз они пошли на это, значит, сжигают мосты, – сказал он Андрею. – Теперь им – дорога по трупам. А если так, то начнут проверять и больницы».

Снова остановив частника, товарищи поехали к Трём вокзалам. Уже выбираясь с трудом из машины, Нестеренко проговорил:

– Витя нас, наверно, ждёт. Не знает, чем кончился поход.

– Отвезу тебя, и утром поеду к Белому дому. Встретимся с ним…

Но ни на следующий день, ни днём позднее их встреча не состоялась…

В ночь с 3-го на 4 октября Савельев почти не спал. Сначала его потряс не только вид раненых, которых привозили из Останкино в Дом Советов, но и их количество. Виктор встречал каждую машину, вглядывался в темноте в лица, надеясь и в то же время боясь увидеть товарищей. Их не было, а это означало одно из двух: или убиты, или сумели уйти. Но если б ушли, то появились у Белого дома. А если нет среди раненых и вернувшихся живых, то где?

Виктор старался подавить щемящие мысли разговорами с защитниками «оплота Конституции», как он назвал для себя Дом Советов, представлениями о завтрашнем дне. Ходил от костра к костру, садился погреться, поражаясь выдержке многих людей, оказавшихся возле Белого дома в лёгкой одежде ещё в погожие дни, да так и не сумевших выбраться за тёплыми вещами.

Потом, устроившись на стульях, он начал было засыпать, но разбудила возня и приглушённый шум среди иностранных журналистов. Они явно получили какую-то команду по своим спутниковым телефонам. Стали торопливо собираться, кое-как укладывая аппаратуру и тревожно глядя на своих российских коллег.