Когда горсточка молодых пилотов 84-го полка влилась в лагерь защитников Кавказа, она очень быстро прониклась строгим сознанием ответственности за судьбу своей земли.

Летала молодежь все на тех же устарелых «чайках», на которых многие летчики начинали войну. В блиндажах, вырытых на берегу Терека, они сложили грустную песенку:

В то время «чайки» были уже сняты с производства, и на заводах строились сотни и тысячи новейших летательных аппаратов, которые в будущих сражениях должны были разгромить немецкую авиацию. Уже тогда над седыми волнами бурного Терека все чаще появлялись эскадрильи быстрых «Яковлевых», которых «мессершмитты» сторонились. Но «чайки» все еще оставались в строю, и летчики навсегда сохранили трогательную привязанность к ним: все-таки целых два года вились «чайки» над полями битв, и тысячи подвигов совершили наши пилоты на них, проходя трудный путь войны.

Молодежь 84-го полка на «чайках» по нескольку раз в день штурмовала войска противника. Подвесив под хрупкими крыльями по четыре маленькие бомбы и зарядив пулеметы, летчики уходили в бой, пробивая стену ураганного зенитного огня. Верткие, маневренные машины чутко повиновались управлению, и летчики упрямо лавировали среди разрывов до тех пор, пока не заканчивали выполнение боевой задачи. Пехота с замиранием сердца наблюдала за ними.

— «Веселые ребята» пришли! — кричали в окопах.

И на обветренных, воспаленных лицах бойцов появлялись улыбки, когда безвестному водителю «чайки» удавалось хитрым маневром обмануть немецких зенитчиков, донести и сбросить свой груз на позиции противника. Когда же над полем боя появлялись «мессершмитты», со свистом рассекавшие воздух, «Веселые ребята» становились в круг и яростно, неистово оборонялись. Тогда еще не была разработана тактика действий парами, не соблюдались нынешние боевые порядки, и «Веселые ребята», крутясь густым клубком, подчас так и шли до самого аэродрома. А «мессершмитты» выли над ними, норовя клюнуть отставшего.

Когда наши войска, накопив силы, перешли в наступление и отбросили гитлеровцев к устью Кубани, «Веселые ребята» простились с «чайками». Их вывели из боя, и на широком зеленом поле у Тихорецкой они начали учиться летать на таких же скоростных самолетах, на каких уже воевали Покрышкин и его друзья. Учителем «Веселых ребят» был Борис Глинка, искусный летчик из полка Дзусова, степенный украинец. Молодежь училась жадно и нетерпеливо, выпрашивая дополнительные учебные полеты.

И вот Пал Палыч Крюков привел в Поповическую эскадрилью молодежь, закончившую переучивание. Эту группу летчиков передали в гвардейский полк, и Покрышкину было поручено ввести их в бой.

Поставив свои машины в капониры, новички пришли на командный пункт. Сразу узнав Покрышкина по портрету, опубликованному в армейской газете, они глядели на него во все глаза, вспоминая многие невероятные истории, связанные с именем этого человека. Они знали, что ему приходилось драться одному против нескольких десятков самолетов, что на Кубани гитлеровцам еще ни разу не удалось не только сбить, но даже подбить его машину, хотя он летал в бой по нескольку раз в день. Говорили, что за всю войну он ни разу не был ранен, хотя ему случалось бывать в самых страшных передрягах.

Крюков доложил командиру полка о прибытии пополнения, тот поздоровался и сказал:

—  Знакомьтесь, — мой заместитель по воздушнострелковой службе Герой Советского Союза капитан Покрышкин. Будете учиться летать по его системе.

Покрышкин внимательно оглядел летчиков. Он уже знал, что эти ребята бывали в боях и храбро дрались. У некоторых на груди красовались ордена, золотые и красные ленточки — память о ранениях. Взяв список, он начал читать:

—  Голубев Георгий Гордеевич!

—  Я, — ответил худощавый голубоглазый юноша с вьющимися каштановыми волосами, в гимнастерке с погонами старшего сержанта и орденом Красной Звезды.

—  Где учился?

—  В Ачинском аэроклубе и Ульяновской школе.

—  А потом?

—  Работал в летной школе Цнорис-Цхали инструктором.

—  Давно на войне?

—  С тридцатого ноября 1941 года.

Покрышкин внимательно поглядел на Голубева и потом вызвал следующего:

—  Цветков!

—  Я, — отозвался молоденький лейтенант с легким, полудетским пушком на подбородке.

—  Давно в армии?

—  С 1932 года.

— Ого!.. недоуменно улыбнулся Покрышкин. — С пеленок?

—  Воспитанник части, — пояснил лейтенант.

—  А на войне?

—  С двадцать второго июня 1941 года. Начал со Львова, и вот...

—  Так, — сказал Покрышкин, поставил карандашом птичку в записной книжечке и продолжал: — Сухов Константин Васильевич!

—  Здесь! — солидно ответил невысокий, смуглый юноша в солдатской гимнастерке с полевыми погонами без знаков различия.

—  Красноармеец? — удивленно поднял брови Покрышкин. — Как вы сюда попали?

Сухов начал объяснять. У него была длинная и сложная история. Еще мальчиком он, работая подручным в артели «Красный фотограф» в Новочеркасске, стал мечтать об авиации. Ему казалось неимоверно тоскливой и никому не нужной эта возня с полотняными декорациями, изображавшими лубочные дворцы, на фоне которых важный и надутый мастер усаживал людей, целясь в них широким глазом большой деревянной камеры, это бесконечное полоскание стеклянных пластинок в растворах, пахнущих кислятиной, и он считал себя самым большим неудачником на свете.

Как завидовал Сухов молоденьким курсантам в синих френчах с серебряной птицей на рукаве, которые снимались в фотографии, подбоченившись и положив руку на пустую кобуру!

Когда ему исполнилось семнадцать лет, он, набравшись смелости, пошел в горком комсомола и там рассказал о своей незадачливой судьбе. Комсомольцы отнеслись к нему участливо и выхлопотали путевку в авиационную школу первоначального обучения. Оттуда, уже во время войны, его послали в Ейское училище морской авиации. Но не успел он окончить учебу, как фашисты приблизились к Кавказу, и училище пришлось эвакуировать. Часть курсантов добровольно вступила в Советскую Армию. Их приняли в свою семью кубанские казаки, которыми командовал генерал Кириченко. Летчикам пришлось пересесть с самолетов на коней, и Сухов стал автоматчиком ударного штурмового отряда.

Вместе с казаками он провоевал несколько месяцев в самую трудную пору обороны Кавказа, а потом его отпустили доучиться. В запасном авиаполку Сухов в течение трех месяцев овладел «чайкой» и в марте 1943 года вступил в бой, так и не получив воинского звания.

—  Гм... — неуверенно промычал Покрышкин, выслушав эту историю. — Имейте в виду, что вы попали не в обычный полк, а в гвардию. Мы вас проверим, а потом решим, как с вами поступить...

Сухов негромко, но убежденно сказал:

—  Я именно об этом и прошу: проверьте меня!

Покрышкин промолчал, потом вызвал следующего:

—  Клубов Александр Федорович!

—  Я, — четко откликнулся подтянутый старший лейтенант лет двадцати пяти с орденами Красного Знамени и Отечественной войны.

На лице у него Покрышкин увидел хорошо знакомую летчикам отметину — подобие белой маски, охватывающей щеки, губы, кончик носа. Загар тронул лишь часть лица, не задетую давним ожогом, и потому казалось, будто этот бледнолицый летчик только что снял шлем и очки, разгорячившие кожу.

—  Сколько вылетов? — спросил Покрышкин.

—  Двести сорок, — отчеканил старший лейтенант, подняв на него глубоко сидящие под бровями зоркие глаза.

—  Результат?

—  Сто пятьдесят успешных штурмовок, четыре сбитых самолета.

—  Когда горел?

—  Второго ноября над Владикавказом.

—  Теперь здоров?

—  Хоть сегодня в бой!

Покрышкин поставил птичку в своей записной книжке и перешел к следующему летчику.