Зал разразился шквалом аплодисментов.

Если так пойдёт и дальше, если Песня по-прежнему будет ко мне благоволить, Ринка Кадзуки, без сомнения, станет звездой. Если у неё хватит мужества сделаться несчастной, она стремительно поднимется к вершинам славы, растеряв по дороге дорогих ей людей. Это и будет доказательством её любви и верности Песне. Но я не в силах на это решиться. В тридцать четыре года уже поздно. Худо-бедно, но я успела узнать вкус и радость жизни. Я не гожусь на эту роль.

Многие из сидящих в зале людей вытирают слёзы. Их тронула моя песня, её колдовские чары. Взоры зрителей обращены ко мне. Неожиданно среди множества лиц я вижу знакомое лицо. Этот зритель изо всех сил аплодирует мне, словно желая сказать: «Отлично! Молодец!»

— Дайки!

Зазвучали вступительные аккорды последней песни. Это — «Осакская рапсодия», она как нельзя лучше подходит для финала. Темп быстрый, мажорный, но сквозь него пробивается нота затаённой печали.

Дайки пришёл послушать моё выступление. Самое лучшее из всех, какие у меня были.

Голос мой звенит, как колокольчик, вторя оживлённому ритму мелодии. Я спускаюсь в зал и обхожу зрителей, расточая им улыбки.

Не уходи без меня, Дайки. Слышишь? Дождись меня…

Наконец занавес медленно пошёл вниз. Я отвесила зрителям глубокий поклон. Собравшиеся в артистической осветители и ведущие устремились ко мне. «Что с тобой сегодня? — в изумлении спрашивали они. — Ты выступала блестяще!» Рассеянно выслушав комплименты, я бросилась к двери и побежала в фойе.

Дайки!

У выхода из зала толпились зрители в банных костюмах. Завидев несущуюся им навстречу певицу в концертном наряде, они обступили меня с шумными возгласами:

— Глядите, это она, Ринка Кадзуки!

— Дайте, я пожму вам руку! Перебивая их, я спросила:

— Вы не видели здесь молодого мужчину в рабочей одежде? Такого, с суровым лицом? Он был на концерте.

— Кажется, видел, а что? — откликнулся кто-то.

— Не иначе Ринка влюбилась! Всё, пропала девонька!

«Пропала… Пропала…» — неслось мне вслед, пока я пробивалась сквозь толпу поклонников. Надо скорее удирать отсюда!

Для отработавшего концерт артиста пылкое внимание зрителей оборачивается мукой, — такое ощущение, словно под ногами у тебя не пол, а утыканная иглами циновка. К тому же мне нездоровилось. Пока я стояла на эстраде, владевшее мной возбуждение заставляло меня забыть про недомогание и слабость, но теперь они снова напомнили о себе, как будто кончилось действие наркоза. Отступившая на время хворь стала возвращаться. Мой организм исполнял печальную рапсодию: главную партию вела режущая боль в горле, ей вторила нестерпимая ломота в челюсти. Всё! Сил моих больше нет!

Как была, в алом фурисодэ, я подхватила свою «громыхалку» и выбежала на дорогу. Налетевший сбоку вихрь хлестнул меня по щеке и едва не сбил с ног. В темноте мелькали гонимые колючим ледяным ветром снежинки. Вокруг было уже белым-бело. Какая красота! Украшенные мерцающими рождественскими лампочками высокие деревья молчаливо стояли вдоль дороги в пушистых, как вата, снежных шапках.

В здании оздоровительного центра весело мигали праздничные огни. Наверное, в эту минуту состоящий здесь в штате эстрадник Тони в костюме Санта-Клауса раздаёт печенье и подарки отдыхающим, которые приехали сюда, чтобы на время забыть об одиночестве.

Пожалуй, надо вернуться. Я тоже хочу подарок…

Из последних сил я сделала несколько шагов в сторону центра. Снег скрипел под моими сандалиями. Внезапно невыносимая боль сдавила мне голову, и я рухнула на снег.

— Помогите! Артистке плохо! — закричал кто-то.

Закончивший раздачу подарков Тони в костюме Санты выскочил из дверей парадного входа. Вместе с ним был Мусин Ямамото, исполнитель юмористических номеров.

— Надо бы отвезти её домой.

— Не беспокойся, я знаю, где она сейчас снимает квартиру.

Тони подхватил меня на руки и усадил в принадлежащий Мусину «мерседес».

— Из… Извините, что причиняю вам столько хлопот.

— О чём ты говоришь? На то мы и друзья, чтобы выручать друг друга в беде!

Не успевший переодеться Мусин в небесно-голубом костюме «камисимо»[42] и фирменных солнечных очках сел за руль и, лихо газанув, помчал свой автомобиль вперёд. Мне стало не по себе.

— Нельзя ли чуточку сбавить скорость? — жалобно попросила я, но Мусин не внял моей мольбе. Он по-прежнему гнал машину по узкой дороге, задевая боковым зеркалом столбы электропередачи.

— Не бойся. Обещаю, ты останешься жива. Кстати, это можно проверить. Ну-ка, дай сюда руку. Так, посмотрим… Линия жизни отчётливая, нигде не прерывается.

Я завизжала от ужаса:

— Как можно вытворять такое за рулём! Водитель должен смотреть вперёд, на дорогу!

— Да, я и впрямь отвлёкся. В последнее время у меня вообще нелады с памятью. Значит, водитель должен смотреть вперёд? Ясно. Теперь не забуду.

Во время своих выступлений Мусин Ямамото всегда приглашает на сцену кого-нибудь из зрителей и, гадая ему по руке, сыплет ехидными остротами. Этот человек вообще не может ни минуты прожить без шуток. Но сегодня он не слишком словоохотлив.

— В этом году настоящее белое Рождество, — задумчиво произносит он.

— Да, — киваю я.

На улицах полно весёлых людей, они куда-то спешат с букетами в руках. Автомобиль замедлил ход и остановился перед светофором на перекрёстке.

Мы оба молчали, погрузившись в мысли о Рождестве, каждый в свои. Эгоистам, вроде нас с ним, этот праздник даёт повод для рефлексии. «Динь-дон», — звенят колокольчики, и в этом звуке нам обоим чудится упрёк. Алые бантики почему-то вызывают ассоциацию с кровью. С давних пор повелось, что в этот день я остаюсь одна, — мои возлюбленные всегда куда-то испаряются…

— За долгие годы, что мы прожили с женой, я ни разу не сделал ей стоящего подарка. Просто не приходило в голову. Представляешь, какое свинство? Я был невнимательным мужем.

«Мерседес» снова энергично тронулся с места.

— Я думал только о том, как ублажать зрителей, а про неё совершенно забыл. И спохватился лишь тогда, когда её не стало. Но было уже поздно.

Со звуком, похожим на ржание ретивого коня, автомобиль совершил очередной крутой вираж и выехал на улицу, которая показалась мне знакомой.

Оглядевшись по сторонам, я поняла, что это тот самый квартал, где мы жили с Дайки. А вот и станция Хигаси-Кавагути.

— Как отсюда лучше проехать к тебе? — спросил Мусин. — Постой, ты ведь, кажется, живёшь не одна.

— Пожалуй, я выйду здесь.

— Да ты что! В таком состоянии?

— Ничего, мне и так неловко…

Несмотря на протесты Мусина, я решительно извлекла из машины свой чемодан.

— Ну, будь осторожна.

«Мерседес» умчался. Простояв какое-то время в растерянности, я медленно побрела к дому, к нашему опустевшему дому, в котором больше нет Дайки. Рядом со мной поскрипывала моя «громыхалка», прочерчивая на снегу две параллельные линии.

Ну у и чего ты собираешься этим добиться?

Я знаю, что впереди ничего нет. Но всё равно на что-то надеюсь и иду вперёд. Я всегда так делала. Мне приятно идти по этой усыпанной снегом улице. Мне достаточно уже одного этого.

Пошатываясь, я бреду в темноте к милому сердцу дому. Осталось совсем немного.

Вдруг впереди показалась мужская фигура.

— Дайки?! — хотела крикнуть я, но от неожиданности у меня пропал голос.

— Я услыхал знакомый грохот. Оказалось, это и вправду ты, — проговорил Дайки с видом, не выражавшим особого дружелюбия. Изо рта у него клубился белый пар. — Давай свой чемодан. Переночуешь сегодня здесь.

Я вошла в знакомую дверь. Преодолевая головокружение, посмотрела по сторонам: всё здесь оставалось таким, как прежде, только не было моих вещей.

— Так ты… всё это время… жил здесь?

— Да. Вот, возьми, переоденься.

— А как же телефон?..

— Я подумал, что ты начнёшь мне названивать, и сменил номер. Ой, надо же, сколько возни с твоим фурисодэ. Погоди-ка, кажется, у тебя жар!