Вспомнили они про Антипа, когда невдалеке, за осинником, прогремел выстрел. Изот сразу вскочил на ноги, а Маркел отложил бутылку в сторону.

— Ну вот, — сказал он об Антипе, — чем больше подрастает, тем меньше на него уёму становится. Совсем от рук отбился. Ну зачем попусту стрелять — пороху не жалко?

В редком осиннике мелькнула фигура человека.

— Антип бежит, — сказал Изот, вглядываясь.

Вскоре перед ними предстал запыхавшийся Антип с ружьём в руках.

— Что без надобности стрелял? — строго спросил сына Маркел. Когда он выпивал, то становился суровее, мог и отчитать ни за что, ни про что, требовал к себе уважения, за дерзкие слова мог и оплеуху влепить. — Чего стрелял? — совсем строго повторил он. — Зачем я тебе ружьё доверил?

— Лося завалил, — скороговоркой выпалил Антип, не обращая внимания на слова отца и вытирая мокрое лицо рукой.

— Вы посмотрите на него, какой шустрый! — воскликнул Маркел. — Лося завалил! На кой шут мне твой лось! Их много по лесу шастает. Что у нас мяса нет? Что мы оголодали? Нужда заставляет лосей убивать?

— Ну и матёр зверь, — продолжал Антип, не слушая отца. — Здоров лосина…

— И впрямь, зачем надо было лося убивать? — поддержал мельника Изот.

— На то и сохатый, чтобы убивать, — заметил Антип.

— Сейчас дам по шапке, чтобы впредь умным был, — одёрнул сына Маркел. Но стал остывать. — Что теперь с твоим лосём делать-то?

Антип молчал.

— Освежевать надо, — заметил Изот. — Не пропадать же лосю. Сейчас зима, мясо не испортится… — Сам подумал: «Мне бы этого лося в ту голодную зиму, когда остался один в скиту». Ружья у него не было, а в те западни, что он ставил, звери не попадались. Еле тогда он пережил зиму. Сухари кончились, корой да еловыми семенами с шишек питался вместе с белками.

— Пельменей мать наделает, — ввернул слово Антип. Он был разгорячён, глаза горели радостью и охотничьим азартом.

— Бери ножи, пойдём шкуру снимать, — распорядился Маркел. — Вот, мать твою, наработались. Поехали за одним, вернёмся с другим.

— Да ладно, чего серчать-то, — заступился за Антипа Изот. — Парень молодой, горячий. Ну подвернулся лось…

— А ты Антипа не защищай! Я его лучше знаю. Он может греха натворить. У него норов такой.

Изот не придал словам хозяина никакого значения: мало ли чего может наплести подвыпивший мужик под горячую руку.

Они сняли шкуру с животного, выпотрошили его, положили в сани. На вторые сани погрузили осинник.

Обратную дорогу ехали молча. Никто не проронил ни слова — все трое были заняты своими мыслями.

Глава четвёртая

Путь на пепелище

Ещё до Михайлова дня Изот принёс из леса обрубок дерева длиной аршина три. При помощи топора и клиньев расколол его на четыре части, обтесал и положил сушиться.

— Чего собираешься делать? — спросил его Антип, видя, как Изот аккуратно укладывает тесины в промежуток между печкой и переборкой.

— Подсохнут, сделаю и тебе и себе дощечки, лыжи называются. Будешь с горок кататься, а по снегу, как по дороге ходить.

У Антипа заблестели глаза.

— И на охоту по снегу можно будет ходить?

— Можно.

— А не обманываешь?

— Зачем мне тебя обманывать.

— Вот здорово! Буду в лес на охоту ходить.

Видал он не раз заезжих охотников. Отец всегда принимал их радушно. Жарко топили печку, за разговорами засиживались допоздна. Мать потом сокрушалась, что много керосину истратили, и после чего в целях экономии по вечерам жгли лучину.

Охотников на ночь располагали на полатях. Они вставали рано, чуть свет, и тихо отправлялись в лес на широких лыжах. Заходили и на обратном пути, предлагали за ночлег что-нибудь из добытого: зверюшку какую, либо дичь.

Когда дощечки высохли, а это случилось до Рождества, Изот обстрогал их, придал определенный фасон, запарил острые концы и загнул в специально смастерённом станке, просверлил на передних концах отверстия для сыромятного ремня. Потом долго-долго шлифовал их осколком стекла. Когда лыжи были готовы, просмолил их, а из широких ремней сделал проушины для ног — себе побольше, Антипу поменьше.

Вручая пахнувшие смолой и деревом лыжи Антипу, Изот сказал:

— Возьми, катайся на доброе здоровье!

Увидев, как зажглось радостью лицо Антипа, умилился про себя:

— Не зря, видать, спас господнюю душу. Пусть живёт и радуется солнцу, дождю, весне и лету, как и подобает пришедшему в этот мир.

— Аль на охоту собираешься? — спросил работника Маркел, увидев лыжи, прислоненные к стене прируба, источавшие свежий смоляной дух.

— Я не охотник, — ответил Изот. — На всякий случай смастерил. Сам знаешь, что на них сподручней ходить по снегу.

— Снегоступы ладные, — похвалил лыжи Маркел, взяв одну в руки и пристально рассматривая.

Потом молча ушёл, подумав, что, наверное, не зря изготовил Изот лыжи. И не обманулся в своих догадках.

После того, как они навозили достаточное количество осинника для починки настила, привезли двое или трое саней дров, как-то вечером Изот подошёл к мельнику и сказал:

— Выслушай меня, Маркел Никонорыч.

Мельник резал подсушенный табак. Отложил нож в сторону, поднял голову, взглянул на стоявшего перед ним работника.

— Говори.

— Дозволь отлучиться дня на три-четыре.

— Далеко собрался?

— В скит хочу сходить.

— Это в тот, что сгорел?

— Да, в свой скит. Гложет меня изнутри. Покою не найду, ночей не сплю. Надобно сходить на могилки. Быть рядом и не сходить — грех большой.

— Сам же говорил, что до него вёрст сорок будет, если напрямки.

— Зимой по замёрзшим болотам сподручнее идти. Дня за три управлюсь.

— Там же снегом всё заметено. Сходил бы летом.

— До лета надо дожить. Да и лодка будет нужна.

— Дам я тебе лодку, их у меня две. Чего спешить.

Изот задумался, потом проговорил:

— Нет, пойду. Извелся я весь. Отпусти, хозяин?

Маркел не мог не доверять Изоту. Насчёт скита он говорил правду. Издавна молва шла, что за болотами скитники жили, да в одночасье весь скит с обитателями выгорел по причине злого умысла. Поэтому не мог не верить работнику мельник. И он разрешил ему отлучиться, но предупредил:

— Иди, но возвращайся в срок. — А потом добавил: — Дождался бы лучше лета?

Изот молчал, опустив натруженные руки. Вид его был покорный и отрешённый.

— Ну что с тобой делать, — вздохнул Маркел, который не меньше Изота извелся в эти минуты разговора, отговаривая работника от путешествия. — Ступай, раз иначе не можешь.

— Благодарствую, хозяин.

Хоть и отпустил Маркел своего батрака на четыре дня в скит, в душе сомневался, а туда ли идёт, нет ли у него какого другого умысла.

Работником Изот показал себя хорошим — от поручений не отлынивал, всё делал со сноровкой, с прилежанием. В этом мельник не мог его укорить. По сладу характера был прям, спокоен, не занозист. И в этом не мог Маркел его упрекнуть. Ну что с того, что отпросился на три-четыре дня. Однако не к свояченнице, не к родне в соседнюю деревню. В скит, который давно перестал существовать. Так что мысль — куда идёт работник и зачем — подспудно не давала покою Маркелу, по натуре мужику не любопытному, но себе на уме.

Прасковья к предстоящей отлучке работника отнеслась спокойно, как к вполне обыденному событию, не нарушавшему обычное течение жизни: надо ему сходить, пусть идёт. Он человек боголюбивый — засосала его тоска по отеческим могилам, почему не понять его, не отпустить.

Антип, как и отец, с подозрительностью отнёсся к предстоящей отлучке Изота. Он с настороженностью принял появление Изота у них на мельнице, в глубине души недолюбливал работника, хотя наружу это не выходило особенно заметно. А за что и сам не понимал. Может быть, за то, что Изот не был похож на тех людей, которых знал парень. На тех же крестьян из соседних деревень, приезжавших на мельницу, гнувших шею перед отцом, заискивавших, старавшихся предупредить любое желание мельника… А этот, хоть и был работником, но поясницу не сгибал. Работал хорошо, но души не раскрывал. Глаза чёрные, горят, как угли. Похож на медведя и такой же исполинской силы. Может, это принижало Антипа? Он сам хотел стать сильным, но не таким, как Изот. Он бы заставил всех плясать под свою дудку. В бараний рог всех согнул бы…