— А что он может придумать? Ему надо смываться отсюда. У него наверняка устроено логово, где он переждёт некоторое время, пока утихнут страсти.

Они так бы и плыли в неведении, не зная, где бандиты и куда они двигаются, если бы тишину предосеннего дня не разорвал рёв вертолёта. Он появился над лесом, окаймляющим дальний край болота, где брала исток Сутоломь. Находясь на открытом пространстве, друзья забеспокоились, как бы их не обнаружили. Но вертолёт крутился вдалеке, как ястреб, высматривающий добычу.

— Сдаётся мне, что он обнаружил Зашитого, — весело сказал Николай. — Иначе чего ему описывать круг за кругом.

— Значит, мы на правильном пути, — сказал Владимир Константинович. — Поздравляю, командир. Вы правы.

По левую сторону от них было мелководье с густо разросшимся рогозом, высоко выстрельнувшим свои тёмно-коричневые, почти чёрные «початки» и кладоискатели на всякий случай укрылись в нём, не обнаруживая себя и наблюдая в то же время за действиями вертолёта. Вертолёт выслеживал, несомненно, похитителей сундука. Он делал крутые виражи над дальним лесом, взмывал вверх, и снова снижался на малую высоту, и казалось, что вот-вот чиркнет «лыжами» о верхушки деревьев. Он заложил новый вираж, затем выровнялся, и раздались два раза подряд одиночные выстрелы.

— Джабраил обнаружил бандитов, — пробормотал Афанасий, весь ушедший в созерцание этой картины, которая, вероятно, ему напомнила эпизоды его военной биографии.

— Ей-богу, они там, — радостно прошептал Владимир Константинович. Он снял свой выгоревший берет, открыв лысоватую голову, и застыл с ним, зажав в руке. — Мы их догнали, командир!

— Что-то не слышно ответных выстрелов, — проговорил Афанасий. — Зашитый предпочитает, чтоб его не заметили, не выдает себя, видно, спрятался.

— А может, это не с вертолёта стреляли, а Зашитый? — предположил Сергей.

— Стреляли из снайперской винтовки Драгунова. У Зашитого такой не было. Я видел только АКМ. Нет, стреляли с вертолёта.

Как бы в подтверждение его слов раздались автоматные очереди, когда вертолёт резко снизился над лесом. Афанасий довольно усмехнулся:

— Это дала знать о себе братва Зашитого из «калаша».

Вертолет лёг на бок, описал полукруг и с него прозвучали ещё три одиночных выстрела. В ответ раздалась такая яростная автоматная стрельба, что казалось, будто рота шла в атаку. Вертолёт странно клюнул носом и стал заваливаться набок.

— Задели, — проговорил Сергей, высунувшись повыше из зарослей рогоза.

— Там Ольга, — упавшим голосом сказал Николай.

Вертолёт выровнялся и медленно полетел в сторону озера, оставляя за собой узкий шлейф дыма. Скоро шум винтов затих.

— До особняка дотянет, — хрипло сказал Афанасий. — Мы на верном пути — бандиты идут по Сутоломи. До них около километра.

К вечеру, когда они вышли к озеру, погода испортилась. Небо нахмурилось, собирался дождь. Они чуть не напоролись на бандитов — их лодка взяла курс на каменную гряду. В лодке был Зашитый и ещё двое. За ней на плоту колыхался сундук под присмотром одного бандита.

— Смелая операция, — проговорил Николай, смотря в бинокль на удаляющуюся лодку. — Спрятать сундук под носом у Зага!

— Им некуда деваться, — заметил Афанасий. — Я думаю, Заг перекрыл все пути отхода.

Глава двадцать третья

Стефан

Стефан сидел у жарко пылающего камина и безучастно смотрел на огонь. Смотрел, как он лизал дрова, то ласково обволакивая их, как бы пеленая горячими руками, то вспыхивал с яростью, с жадностью облизывая и простирая пламенные языки вверх. Небо хмурилось, на улице холодало, в комнате царил полумрак — жалюзи были закрыты, но Стефан света не зажигал. Уже в который раз он вспоминал перипетии своей долгой жизни и в который раз убеждался, что она кончается не так, как ему хотелось бы и ему казалось, что прожита она зря, как, впрочем, и жизнь отца.

Глядя на играющее пламя, он забылся, и перед глазами отчетливо предстала тайга и он, разводящий костёр. Сквозь сон, сквозь явь пришла мысль, зачем развёл — его обнаружат. Стефан открыл глаза: он не в тайге, он в доме внука.

Он хотел приехать в родные края, вспомнить детские и юношеские годы, проведённые здесь, встретить Ахметку, если тот был жив. Его не влёк сундук, который тяжкой гирей висел на его отце Антипе. Сколько крови было из-за этого сундука, отец покаялся, что загубил жизнь Изота ради богатства. Всё себе простил Антип, и что помогал Бредуну, и свою вражду к новым порядкам, а смерти Изота простить не мог. Тогда в лазарете говорил: «Выйдешь на свободу, поставь свечку за упокой раба божьего Изота. Темно ему в могиле. Проклинает он меня. Отмоли мой грех, сынок!»

Вчера Стефан взял джип и доехал до церкви в селе Спас-на-Броду. В советские времена церковь была закрыта, и её использовали сначала под клуб, когда в окрестных деревнях молодежи было предостаточно, а когда молодые потянулись в более благодатные места, приспособили под картофелехранилище, располагавшееся в подвале, и гараж. В начале 90‑х годов была воссоздана православная община, епархия прислала священника, и храм стал оживать.

С замиранием сердца подъезжал Стефан к селу. Оно изменилось до неузнаваемости. На месте былых домов, высоких, широких, с резными наличниками, ставнями и светёлками, с широкими прогонами, возвышались разнокалиберные дома, к обветшавшим были пристроены безвкусные каменные постройки с квадратными окнами, с такими же переплётами, как и в городских многоэтажках. Из-за разномастных гаражей и сараев деревня утратила свое лицо и нисколько не вписывалась в окружающую местность, казалась чужеродным поселением среди красивой природы, как грубый и бестактный оборвыш на королевском балу.

Более или менее привлекательный вид имели совхозная контора с металлической сетчатой оградой, с двумя клумбами цветов, да церковь, недавно отремонтированная, стоявшая в окружении древних лип, с чисто выкошенной лужайкой перед главным входом.

Стефан вышел из машины, снял шляпу и поднялся в ступени храма. Уже в притворе ощутил непонятную слабость, и ноги готовы были подкоситься, лишь увидел множество лампад, возжённых в храме и видимых сквозь открытую дверь. Он перекрестился и огляделся.

Прихожан было мало, в основном пожилые женщины. Сюда в детстве он часто приходил с матерью, а когда её не стало с отцом. Глядя на иконы, на паникадила и ясно вспоминая такие же посещения церкви в праздники, он поискал глазами икону Христа Спасителя и нашёл её в верхнем ряду. Казалось, ничто не изменилось в храме с его последнего посещения, хотя за это долгое время и храм сам, и Стефан пережили столько невзгод. Горели свечи, сверкали позолотой образа…

Вспомнилось, как здесь в притворе, стоял гроб с телом маменьки, священник отпевал покойную, а Степан глядел на такое родное лицо родительницы, тронутое восковым налётом, застывшее, холодное, и ему думалось, что она теперь никогда не откроет глаза, и её тёплые, с запахом трав, молока и хлеба руки не прикоснутся к его лицу. Потом было кладбище на высоком бугре, сплошь в молодых деревьях. Только что на их тонких ветках распустилась листва и неслышно перешептывалась под дуновением свежего ветерка.

На кладбище он побывал сразу по приезде в «Камни», нашёл могилу маменьки — заросший травой и молодыми осинками холмик. Потом деревенский плотник старик смастерил ограду, и Стефан водрузил крест…

Он поставил на канун свечку и долго молился. Потом, приложившись к распятию, вышел из церкви.

…Его размышления прервал шум, раздавшийся за окном. К особняку подлетал вертолёт, который сегодня утром, когда растаял туман, с двумя или тремя мужчинами на борту взял курс на скит. Теперь он возвращался.

Стефан вновь предался воспоминаниям, но тревожный гул вертолёта не дал ему сосредоточить внимание на своей прошлой жизни. Гул был напряжённый, с перерывами: вертолёт задыхался, как больной человек, поднимающийся в крутую гору.

Стефан встал с кресла, подошёл к окну и поднял жалюзи. «Зачем Пауль приобрёл здесь дом? — размышлял он. — Это место пользовалось дурной репутацией с давних пор. Наводит оно гнетущую тоску, особенно в вечернее время».