— Средство против морщин, сухости, провисания и старости, — сказала Клер улыбнувшись.

Он нахмурился:

Это Лоррэн тебе наболтала?

— Она просто рассказывала мне, какой ты замечательный.

— Она сама не могла этого знать, только услышав от кого-то другого. Она повторяла Оззи.

— И еще она сказала, что тебе удалось защитить Брикса, когда он учился в колледже.

— И это она сама не могла знать.

— А ты?

— Я знаю. Но она не могла знать подробностей. Что, конечно, тебе не раз сообщала.

Клер села, стянув вместе с собой простыню:

— Был мальчик, который едва не умер? Или остался парализованным?

— Нет. Он покалечился. Возился с заслонкой на окне, высунулся слишком далеко и выпал.

Клер подождала продолжения. Когда его не последовало, она спросила:

— Тогда причем здесь Брикс?

— Кто-то видел его в комнате этого парня за день до того, около окна. Они знали, что Брикс с ним на ножах, и решили, что Брикс ослабил щеколду на заслонке так, что она раскрывалась от одного прикосновения. Брикс это отрицал, и я сделал так, что его не посадили по ложному обвинению. Перевел его в другой колледж, он получил степень, вот и все. Снова наступила тишина.

— Ты поверил ему? — спросила Клер.

— Я сделал бы все тоже самое для него, независимо от своей уверенности. Я бы не позволил газетам трубить днями напролет о Бриксе Эйгере, или кому-нибудь судить его — мы бы жили под этой тенью всю жизнь. И я не потерпел бы, если бы он остался без степени. Все это были важные вещи, и я о них позаботился.

Клер вгляделась в него, пытаясь постичь его мысли. Он назвал ее простой, не поняв в ней ничего. Что на самом деле было простым, подумала она, так это способ его отношений со всем миром: он ставил себе цель и достигал ее, чего бы это ни стоило, не оглядываясь по сторонам и ни о чем не задумываясь. Контролировать положение, управлять, склонять по своей воле кого угодно, и что угодно. Его огромное тело довлело над комнатой, он возвышался над другими, когда шел по улице, он заставлял бегать вокруг себя метрдотелей, продавцов и прислугу, просто стоя и наблюдая, как его ублажают. Клер никогда раньше не встречала похожих на него людей и даже не могла себе представить, каким видит мир человек, стремящийся им овладеть.

Но желание протекло по ней, желание близости с Квентином Эйгером, каким бы он ни был, и жажда увидеть все то, что он мог показать ей. Ее жизнь до сих пор казалась ей скучной и непоследовательной — даже выигрыш в лотерею теперь представлялся лишь первым шагом к встрече с ним. Она знала, или ей казалось, что она знала, что он — безжалостен и эгоистичен, может быть, он даже опасен для кого-то, но всего этого было недостаточно для нее, чтобы пойти на попятную. Она хотела его еще больше из-за того опыта, который он мог ей отдать.

Затем она вспомнила предостережение Лоррэн. Это неважно, подумала она. Я могу идти куда захочу. Я не люблю его. Ничто из того, что случится у нас с Квентином, не продлится долго.

У меня довольно денег, чтобы купить все, что мне нужно; я могу не зависеть от Квентина или кого-либо другого в своей безопасности, комфорте и даже удовольствиях. Я сама о себе позабочусь. Я в совершенной безопасности.

Но она все еще волновалась за Эмму. И поэтому, когда Квентин привез ее домой перед рассветом, она не легла спать, а села на кухне, и принялась пить кофе, поджидая дочь.

Ханна появилась первой, — наряженная в свои садовые брючки и рубашку с длинными рукавами. На ней была соломенная шляпа с розовой ленточкой.

— Доброе утро, — сказала она, наклоняясь, чтобы поцеловать Клер в щеку. — Ты вернулась весьма поздно этой ночью.

На мгновение Клер ощутила себя подростком:

— А ты ждала меня?

— Нет, нет, я просто не могла уснуть и читала как раз когда ты вошла. Ближе к утру, да? Должно быть, это была очень приятная… — она замолкла, заметив входящую Эмму. — Доброе утро, — сказала она ей радостно.

— Вы рано встали, — сказала Эмма вяло. На ней было одно из новых платьев из мягкой белой ткани, с вышитыми большими синими и розовыми цветами. Волосы падали на лицо, блестящие и золотисто-рыжие в утреннем свете, но в глазах было отчаяние, а стройное тело сутулилось, как у древней старухи, которая не может вынести его тяжесть. Клер поглядела, как она взяла чашку с кофе и перенесла ее на стол. Сердце ее болело за Эмму, но с другой стороны она радовалась, потому что печаль дочери означала, что, неважно почему, и независимо от того, что там у них произошло на Аляске, Брикс устранился. Для него это был случайный корабельный романчик и ничего более.

Поэтому она решила не говорить ничего из того, что собиралась сказать: нет нужды вспоминать Брикса, но есть все основания постараться найти способ сделать Эмму снова счастливой, даже если это будет означать отдаление на время от Квентина.

— Я думала, что нам неплохо поехать завтра на Мыс, — сказала она. — Может снять дом в Уэллфлите.

Это было еще кое-чем, чего они не могли позволить себе прежде, но однажды они там были, в доме друзей Джины, и полюбили строгую красоту дюн и высокую, сочную траву, покрывавшую их, и медленно наступавший океан, который, откатываясь обратно, оставлял берег блестящим и чмокающим под босой ногой. Взгляд Эммы скользнул к телефону и обратно.

— Я не могу. Езжайте вы с Ханной.

— Нет, езжай ты с матерью, — сказала Ханна. — Я весьма счастлива и здесь — я поработаю в саду и буду заниматься цветами целый день. Поезжай ты, тебе надо проветриться.

— Мы уже проветрились, — заявила Эмма. — Мы вернулись только неделю назад, и я не хочу никуда уезжать, я хочу остаться здесь!

Внезапно она разрыдалась.

— Моя бедняжка, — сказала Клер. Она подошла к дочери и крепко ее обняла. — Все это пройдет. — сказала она, зная, насколько ненужными были эти слова. — Ведь это была только одна неделя из целой жизни.

— Это было все! — прокричала Эмма. — Ты не знаешь!

— Что я не знаю? Я знаю, как это больно, — сказала Клер. — И я знаю, что ты забудешь все это, даже если сейчас думаешь, что этого не случится никогда. Не пройдет и… — зазвонил телефон и Эмма вырвалась из ее объятий к нему.

— Да, — закричала она и Клер увидела, как изменяется выражение ее лица — от безнадежности до радости, — Ну, конечно, я так и думала, я хочу сказать, что знаю, как ты занят, и что ты отъезжал и все… я знаю, что у тебя не было времени звонить сразу. И к тому же, прошла только неделя. — Она смахнула слезы со щек ладонью, ее губы дрожали. — Да, да, сегодня вечером — замечательно… Нет, нет, ничего, что не предупредил заранее, то есть, я ведь не занята, так что это неважно… Да, — сказала она, растягивая это слово. — Да, да, да. — Ее лицо сияло, когда она повернулась снова к Клер и Ханне. — Мы едем сегодня на ужин. Он был занят, его отец свалил на него всю работу, которая накопилась, пока они были на Аляске. Он скучал. — Ее голос дрогнул.

Клер набрала воздуха:

— Эмма, я не хочу, чтобы ты шла с ним. Эмма уставилась на нее:

— Что! Почему? Конечно, я пойду с ним. Почему это не пойду? — Ханна тоже поглядела на нее изумленно, и Клер осторожно произнесла:

— Мне не кажется, что он тебе подходит. Ты моложе и менее опытна, чем он, и, насколько я могу судить, он не принимает ваши взаимоотношения так же серьезно, как ты, ему нравится мучить людей. Ты не любишь этого, и если будешь продолжать с ним встречаться, то измучаешься гораздо больше, чем за эту неделю, когда он не звонил.

— Он не такой! Ты ничего о нем не знаешь!

— Я знаю только то, что сама видела. Эмма, он должен был позвонить тебе, а он позволил тебе страдать всю эту жуткую неделю, даже не беспокоясь о том, что ты можешь чувствовать…

— Ты не знаешь этого! Что ты говоришь! Его отец загрузил его так, что у него не осталось времени!

— У него не было пары минут, когда он находил время поесть — вероятно, три раза в день? У него не нашлось немного, между всей этой тяжкой работой и сном, не было сил дотянуться до телефона? Или не было ни минуты утром, когда он надел носки, но еще не завязал галстук? Эмма, подумай, что ты говоришь.