Клер медлила, глядя на закрытые глаза Эммы, на то, как снова ее лицо становится застывшим. Но врач стояла перед ней, склонилась над Эммой, и тогда она, чуть помешкав, вернулась в комнату ожидания.

— Ну? — спросила Ханна.

— Она очнулась. Кажется, она не может говорить, я думаю, она пытается, но ничего не удается. Но потом она снова уснула. — Внезапно Клер почувствовала, что теряет сознание. Алекс вскочил и поймал ее в тот момент, когда колени подогнулись и она начала падать.

— Сядь здесь, — сказал он и отвел ее на кушетку. — Ты пробыла там три часа, а ведь ты не спала и не ела.

— Я привезла оладьи, — сказала. Ханна. — На всякий случай. — Она растегнула свою огромную сумку и вытащила из нее бумажный пакет с оладьями, каждый завернут в промасленную бумагу. — Можно еще принести кофе.

— Я не голодна, — сказала Клер. — Я не устала.

— Что сказала врач? — спросила Джина.

— Пока ничего, сейчас она с Эммой. Она позовет меня, когда закончит осмотр. Сестра сказала, что они не знают — даже если она очнулась — они не знают, придет ли она в норму.

— Конечно, она поправится, — заявила Ханна. — В свое время я видела много людей в коме, и когда они начинали реагировать, то это всегда значило: они идут на поправку.

Клер слишком устала, чтобы спрашивать у Ханны, когда это она повидала много людей в коме. Она прислонилась к Алексу, тупо глядя на стол перед ними. Ханна принялась расчищать место от журналов и выкладывать оладьи. — Пойду принесу кофе, — сказала она.

— Врач сказала, сколько это продлится? — спросила Джина.

Клер кивнула:

— Думаю, несколько минут.

— Тогда у меня есть время позвонить. Я сейчас вернусь.

Она прошла по коридору к телефону и прислонилась к стене, прижав губы к трубке:

— Хэнк, это Джина, я хочу спросить, получил ли ты записки и отчеты тестов, которые я послала тебе по факсу.

— Я звонил твоей подруге Роз, что получил.

— Ага. Я просто не была дома и не говорила с ней; я сейчас в больнице с подругой. И что? Что вы собираетесь с ними делать?

— Мы собираемся их проверить, Джина, но не в рождественскую неделю. Даже у прокурора штата Коннектикут существуют праздники, ты понимаешь. Мы подождем до следующей недели, или, может быть, до первого января. В ближайшую пару недель ничего не случится.

— Ты хочешь сказать, что пошлешь людей обыскивать «Эйгер Лэбс»?

— Я хочу сказать, что кто-то из нас пойдет туда и поговорит с президентом компании. Пока продукция находится на складе, они не совершили преступления. У них возникнут неприятности, как только они погрузят товар, который, как они знают, вреден для здоровья…

— И вызывает слепоту.

— Только в одном случае, согласно материалам, которые ты мне прислала, и еще не доказано, что слепоту спровоцировала именно их косметика, хотя это весьма и весьма вероятно. Что меня интересует в этом деле — чтобы небезопасные продукты не попали на полки магазинов в Коннектикуте, так что, думаю, мы заставим их задержать погрузку до тех пор, пока мы все не проверим. Разве ты не этого хотела?

— Это мне весьма по вкусу. Я только еще хотела…

— Что такое?

— Я думала, что неплохо бы и совету директоров «Эйгер Лэбс», его партнерам, знать, что творится в их компании.

— А ты что думаешь, они не знают?

— Думаю, нет. Если бы ты мог позвонить им, Хэнк…

— Это не дело прокурора штата, и ты это знаешь. Мы были друзьями очень долго, Джина, я люблю тебя и думаю, что ты изумительная женщина. Ты молодец, что послала мне все эти материалы, но я не собираюсь играть в те игры, которые ты затеваешь.

— Тогда, я думаю, мне самой стоит им позвонить, — сказала Джина, и, едва повесив трубку, начала набирать заново один из двух номеров, которые были записаны в ее блокноте. Затем, набрав в грудь побольше воздуха, она быстро и исчерпывающе пересказала всю историю и вернулась в комнату ожидания, чтобы выяснить, как Эмма.

Едва вернувшись в свою контору, Брикс позвонил в Нью-Йоркскую больницу. Он поговорил с оператором, потом с кем-то из отделения скорой помощи и, наконец, с медсестрой из реанимационного отделения:

— Я хотел бы узнать, как себя чувствует Эмма Год-дар, ее привезли…

— Вы родственник? — спросила сестра.

— Я друг, очень близкий друг…

— Извините, мы даем информацию только родственникам.

— Она умерла? — выкрикнул он.

— Нет, сэр, — сказала сестра, смягчившись, когда расслышала тревогу в его голосе. — Она не умерла.

Брикс бросил трубку. Не умерла. Боже, ну и что ему делать теперь? Он рухнул на стул, уставившись в пол. Вероятно, он только ухудшил все положение. Если он волновался о том, что она проболтается тогда, когда она была от него без ума, то теперь уж точно всем все расскажет, когда она поняла, что он все разрушил. И если она жива и сказала врачам, что не принимала «Хальсиона», то все они, огромная орава, начнут размышлять, а как еще она могла его получить и первое, о чем они подумают — от него. Если только она не умрет прежде, чем они ее спросят, и он не сможет все снова уладить. Боже, что за мерзкая ситуация, подумал он.

Зазвонил телефон:

— Я хочу, чтобы ты зашел в мой кабинет, — сказал его отец.

Слишком быстро. Она не должна была прийти к Хейлу раньше сегодняшнего дня, и Хейл не мог позвонить ему и сказать, что ее нет. Ведь не сразу, не сразу. Слишком рано.

— Не принести что-нибудь? Какие-нибудь отчеты или…

— Нет, просто иди сюда немедленно.

Черт. Что случилось? Он два раза поспешно вдохнул кокаин, затем схватил пачку бумаг со стола, чтобы секретарша подумала, что он ушел по важному делу, и бросился по коридору к. кабинету отца.

— Да, сэр, к вашим услугам, — сказал он — пытаясь пошутить, но при взгляде на лицо отца ухмылка исчезла.

— Что там, черт возьми, происходит у тебя с Эммой?

— У меня с Эммой? — повторил Брикс. — Ничего. Я хочу сказать, я с ней гуляю, ты это знаешь…

— Что она знает о партии ПК-20?

Брикс почувствовал, как его желудок сокращается:

— Ничего. То есть, она знает, что это такое, ведь она достаточно фотографировалась со всякими баночками в руке и…

— Она знает что-то о тестах, и ты это знал, а мне не сказал. Откуда она узнала?

— Да откуда ты это взял? — спросил Брикс, думая, что это его единственный выход. Эмма все еще может умереть; он может отрицать любые слухи, он сможет пробиться, как только Эмма исчезнет со сцены. — Я хочу сказать, все похоже на то, что какой-то идиот сплел бредовую историю.

— Ее мать об этом знает. Приятель ее матери об этом знает. Насколько я понимаю, весь чертов мир об этом знает. Проклятье, что с тобой случилось? Ты что, не можешь трахаться, не выбалтывая своей девице всего, черт побери, что у тебя в башке?

— Я ничего ей не говорил, — сказал Брикс, но слова с трудом вышли из горла. Вернулось напряжение в желудке. Ее мать знает. Приятель матери знает. Она все разболтала и скрыла это от него. Маленькая сучка, она все время клялась, что никому не проболталась, глядела на него своими невероятными глазищами, и он верил ей, тогда как она врала. Врала ему! Что это за проклятая любовь такая? — Я ничего ей не говорил, — повторил он.

— Тогда откуда она знает? Будь оно все проклято! — Квентин зарычал, когда Брикс ничего не ответил.

Откуда она знает? Ты единственный, кто с ней спал, откуда она…

— Ну, в этом я не уверен. — Это была соломинка, надежда, и Брикс ухватился за нее. — Я хочу сказать, я не знаю, кто ее трахал. Это мог быть кто угодно. Хотя бы Курт. Или Хейл, после того как он съехал от Роз. Она ведь вертлява, ты понимаешь, я уже давно подозревал, что я у нее не единственный.

Квентин поглядел на него с презрением.

— Да она ни на кого другого не смотрела с тех пор, как встретилась с тобой и уж тем более не спала, она как дворняга за тобой увивалась, выпрашивала у тебя все, что ты мог ей дать, и если бы ты был мужчиной, а не плаксивым засранцем, то не стал бы прятаться за такой чушью. — Он встал, наклонился над столом, опершись на руки и навис над Бриксом. — Говори мне, откуда она узнала, и что именно. Я могу спросить ее саму, если захочу…