По своей природе Женя совсем не был прописным балагуром, эдаким весельчаком. Остроумным — да! Душой компании — трижды да! Когда еще в советские времена у Евгения не было большого достатка, он все равно обожал принимать гостей — поить, кормить, угощать. И делал это талантливо и красиво, как, впрочем, и все, что он делал. А умел делать он многое — писать яркие публицистические статьи, издавать потрясающие книги, благоустраивать землю, строить дома, собирать старинные автомобили, сочинять романы... «Заводил» ли мой друг романы? Не знаю. Но ухаживать за дамами он умел необыкновенно, элегантно и красиво. Если и был в этой стране мужчина — настоящий мачо, так это был он, мой незабвенный приятель Женя Будинас.

Женя! Женечка! Ты хороший человек и настоящий друг; и я всегда буду помнить, как на моем единственном в жизни концерте — бенефисе — перепутались фонограммы, возникла чудовищная накладка, я на несколько секунд растерялась... В зале было много друзей, но первым, кто бросился на сцену спасать ситуацию, был именно ты. А какие ты придумал и напечатал пригласительные билеты?! Не билеты, а произведение искусства!

Я часто вспоминаю Евгения, живущего с пользой, отвагой, азартом и восхищением. За день он успевал сделать столько, сколько другому не поспеть и за неделю. Я этому всегда училась у Жени — жить, получая удовольствие от всего: от работы, интересного собеседника, хорошего вина, любви... Своей жаждой жизни наш друг зажигал многих.

Кто же сегодня будет нас Будить?..

Анатолий Стреляный

Когда ему поставили диагноз, он позвонил мне.

— Ну, что? — спросил я. — Наконец, ты по-настоящему счастлив?

— Я знал, что ты это скажешь. Это правда. Счастлив. Теперь я напишу то, что действительно хочу.

— Про своих девок?

— Да. Про любовь,

Через сколько-то месяцев он прислал мне рукопись, потом приехал. Я сказал, что на переделку ему потребуется год. Ровно столько и прошло до появления книги. Нижеследующие строки рассчитаны на тех, кто ее прочитал, поэтому не буду заниматься пересказом — дело обычно не такое простое, как кажется.

Книга явно автобиографическая, хотя меньше, чем можно подумать.

В чем главная особенность Рыжюкаса, ускользающая от моралистов, но не от его подружек? Он берет девку в семнадцать лет и оставляет в двадцать три, но в течение этих лет живет ее жизнью так, как никто не жил до него и не будет жить после.

Есть люди, которым не нужно, чтобы кто-то жил их жизнью. Таким почти до самого конца был сам Рыжюкас. И есть люди, которым больше жизни нужно, чтобы кто-то жил их жизнью. Рыжюкас находит как раз таких. Его дар ( потребность и отчасти уклонение) — жить чужой жизнью, и не чьей-то вообще, а конкретно: жизнью юной женщины, особенно — самым интимным в ней, то есть, главным для нее.

Он не растлевает женщин, а если и растлевает, то — в некоем высшем смысле. Он им дает то, что им нужнее всего. Почти каждая женщина в главном остается одинока. Эта разновидность человеческого одиночества — самая горестная и обидная.

Одна из подруг его Последней Жены, разобравшись, что к чему, сказала: «В жизни каждой женщины должен быть свой Будинас».

Вот и ответ на вопрос, почему Будинасу, писателю, потребовался секс в качестве материала для лепки своего героя. На другом материале его потребность и способность жить жизнями других не могла бы проявиться так полно, наглядно и остро. И, между прочим, поэтично.

Под конец Рыжюкасу самому потребовалась особа, которая пожила бы его жизнью. Он ее не нашел, в этом его поражение. В том, что ему потребовалась такая, — его слабость, отсюда и крах.

Девкам не нужны слабые, девкам не нужен он, нуждающийся в них. Его девки — это девки не отдающие, а берущие, хотя вроде бы и поддающиеся его ваятельным усилиям.

Конечно, Будинас-писатель рисковал. Риск в том, что скабрезность материала может оттолкнуть часть читателей. Но другую партию читателей, в том числе испорченных, ищущих клубнички, именно это и привлечет. Они попадут в писательские сети. Не может быть, чтобы душа даже неразвитого читателя не откликнулась на боль и правду, что, собственно, всегда одно и то же.

Люди давно догадались, что не все так просто в животной природе человека, в скотской части его существования. Чистого, беспредельного скотства не существует. Во всяком случае, его намного меньше, чем кажется.

Будинас верит, что читатель не может не задуматься о том, например, почему юная распутница, трахнувшись в поезде со случайным старым козлом, затосковала и потянулась к этому старику, все бросила и поспешила к нему.

Она человек не только живой — она, между прочим, талантливый человек. Вот особенность героя Будинаса: его девки, как на подбор, талантливы, с искрой Божьей. Она художница, для нее это свято, сюда она никого не допускает. Вся ее жизнь — для этого уголка ее души, все — ради ее искусства. Вот почему она так жадно ловит все, что касается творчества. Это передано замечательно, это лучшее в книге. Жизнь — в том числе ее собственная — это только материал для ее искусства. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда». Из сора ее приключений будут расти ее творения...

С жалостливым презрением к Брюсову, проклинавшему совокупление, Цветаева когда-то сказала: «Материнство все искупает». Под «все» имелась в виду «грязь» секса.

Вместо «материнство» можно поставить «искусство».

Борис Пастернак

Все байки самого Будинаса или про него, которые довелось почитать, так или иначе оказались «про баб» — будь то жены, или подруги, или жены друзей, или подруги жен... Мне представляется, что сегодня Будинасу уже можно расслабиться и не пытаться поддерживать интерес к себе непременно в этой жизненно важной области. Тем более, мне всегда казалось, что важнее для него была область другая — работа. Я знал случаи, когда ради интересного дела он легко жертвовал отношениями с противоположным полом. А примеры обратного мне неведомы. Может, конечно, я не все знаю...

Так что — о работе. Вернее, о тех нескольких случаях, которые мне почему-то или запомнились лучше других, или чаще вспоминаются. Понятно, что для этого нужно было вызвать сильные эмоции.

...В «Знамени юности» я работал в секретариате, а Будильник в отделе комсомольской жизни. Он готовил очерк о каком-то героическом (пишу без иронии) комсомольце-строителе из Новополоцка. Будинас несколько раз заходил ко мне в секретариат со странной просьбой: посмотри, сколько я написал, и скажи, какое место на полосе еще осталось. Я спросил: «Зачем тебе нужно, чтобы непременно была занята целая полоса? Очерк у нас обычно занимает пять-шесть колонок». Он совершенно серьезно ответил: «Меня не интересует, сколько очерк занимает обычно. Мой (он нажал на это слово) очерк обычным быть не может».

Когда «Полифакт» получил в пользование легендарные 169 гектаров земли «для организации приусадебного хозяйства», это было дремучее (в буквальном смысле — света не было) место, в которое весной, зимой и осенью можно было проползти на брюхе «Москвича» — это я о своем способе передвижения. Но я там и бывал редко, Будинас, увлеченный музейной идеей, торчал в Птичи ежедневно. Но у него была «Нива», ему было легче.

Разглядеть в Птичи какую-то пиаровскую перспективу было невозможно. Но будинасовский «инструктаж» я помню хорошо: «Неинтересных мест не бывает! Здесь до нас несколько веков жили люди, они как-то устраивали свою жизнь, с ними случались невероятные события, они воевали и строили, где-то тут стояла княжеская усадьба. Все это нужно раскопать и разнюхать».

Раскопали и разнюхали — спасибо профессору Федоруку. Нашли и прямое упоминание в «Слове о полку Игореве», и путь из варяг в греки, и «усадьбу муз» князей Ельских, и водный парк...