— Но, — произнес до сих пор молчавший Хромой Френк, — перспектива, которую вы открываете, не особо радужная. Эти бездельники уж постараются наделать глупостей, каких только свет не видел! Да, вам с вашей силой и слоновой мощью хорошо смеяться! Вы прорубитесь, пробьетесь или, в конце концов, протолкнетесь сквозь их ряды, но мы трое — несчастные рухляди! Сегодня мы последний раз вкусим радость земного бытия.

— В виде твоего лосиного жаркого? — уточнил Джемми.

— Снова за старое! Я думал, что хоть наше положение заставит тебя прекратить злить твоего лучшего друга и боевого соратника, да еще перед самым его последним вознесением! Не дроби мои мысли! Все они остро направлены на наше спасение. Или ты думаешь, что это очень благородно и доблестно — медленно укокошить своими издевательскими выражениями познавшего истину человека за четыре часа до его почтительнейшей смерти?

Джемми не сдержался, что-то сказав, а малыш впал в такой гнев, что после возгласа «это уж слишком!», отвернулся и закрыл глаза. На другой стороне раздались какие-то звуки, напоминающие приглушенный смех, но Френк не обратил на них внимания. Никто не продолжил разговор, и теперь тишину иногда нарушал лишь треск огня.

Сон все же незаметно опустил их усталые веки, а когда они снова раскрылись, снаружи раздались громкие крики, и кто-то поднял рогожу. Внутрь заглянул краснокожий.

— Пусть бледнолицые поднимутся и идут со мной, — сказал он.

Они поднялись, взяли оружие и последовали за индейцем. Огонь был потушен, ибо солнце уже поднялось. В его первых лучах падающая с ранее упомянутого горного массива вода искрилась расплавленным золотом, а поверхность озера блестела, как полированный металлический диск. Теперь окрестности можно было рассмотреть лучше, чем вчера вечером. Равнина, в которой покоилась западная часть озера, была около двух английских миль длиной и в милю шириной. Со всех сторон ее окружал лес. В южной части находился лагерь, состоявший из сотни палаток и хижин. На берегу озера паслись лошади, исключая тех, что принадлежали четырем охотникам — требования Олд Шеттерхэнда были выполнены, и их животные стояли у палатки.

Перед хижинами и палатками, а также между ними стояли или сновали облаченные в боевые наряды краснокожие, готовящиеся к празднику смерти убийц их воинов. Они учтиво расступились, когда четверо белых проходили мимо, и смерили их фигуры взглядами, которые скорее были оценивающими и испытывающими, чем враждебными.

— Что на уме у этих типов? — спросил Френк. — Они обсматривают меня, как коня при покупке.

— Они изучают нас, — пояснил Олд Шеттерхэнд. — Это знак того, что я предположил верно. Вероятно, наша судьба уже известна им, и теперь нам придется бороться за свои жизни.

— Прекрасно! Мою я им дешево не отдам, а как ты, Джемми? Боишься?

Гнев саксонца уже прошел. В его вопросе чувствовалась забота о приятеле.

— Страха я не испытываю, но, само собой, озабочен. Страх нам только повредит. Теперь надо взять себя в руки и быть спокойными, насколько это возможно.

Невдалеке от лагеря в землю были врыты два столба, вблизи стояли пять украшенных перьями воинов, среди которых охотники узнали Большого Волка. Он вышел навстречу белым и пояснил:

— Я вызвал бледнолицых, чтобы они стали свидетелями того, как красные воины наказывают своих врагов. Сейчас приведут убийц, чтобы дать им умереть у столбов пыток.

— Мы не жаждем этого видеть, — ответил Олд Шеттерхэнд.

— Разве вы трусы, которые боятся крови? Тогда мы поступим с вами так же и не должны сдерживать обещание.

— Мы убиваем наших врагов, когда нет другого выхода, но не мучаем их.

— Сейчас вы у нас и подчиняетесь нашим обычаям. Если вы отказываетесь, то оскорбите нас и будете наказаны смертью.

Олд Шеттерхэнд знал, что вождь говорил серьезно и что ему и его спутникам грозила огромная опасность, если бы они отказались присутствовать при казни. Поэтому пришлось согласиться.

— Ну хорошо, мы останемся.

— Тогда садитесь рядом с нами. Если вы подчинитесь, встретите честную смерть!

Он сел в траву, повернув лицо к столбам. Другие вожди сделали то же самое, и белые вынуждены были подчиниться. Затем Большой Волк издал пронзительный крик, который был встречен всеобщим триумфальным воем. Это был знак, что ужасное представление должно начаться.

Воины приблизились к столбам и образовали полукруг, внутри которого сидели вожди с белыми. Потом подошли женщины и дети, остановившиеся напротив мужчин — круг замкнулся.

Теперь принесли Нокса и Хилтона, так крепко связанных, что они не могли идти. Ремни глубоко врезались им в тело, и Хилтон стонал, но Нокс был спокоен — он лежал в горячке и только что перестал бредить. Его вид был ужасен. Обоих привязали в стоячем положении к столбам мокрыми ремнями, которые должны были быстро высохнуть на солнце и стянуть тела жертв жестокого правосудия, причиняя им страшные муки.

Глаза Нокса были закрыты, его голова тяжело свешивалась на грудь — он потерял сознание и даже не знал, что с ним происходит. Хилтон смотрел вокруг блуждающим, полным ужаса взглядом. Увидев четырех охотников, он крикнул им:

— Спасите меня, господа! Вы же не язычники! Вы что, специально пришли, чтобы наблюдать нашу ужасную смерть и наслаждаться нашими муками?

— Нет, — ответил Олд Шеттерхэнд. — Нас вынудили выйти сюда, и мы не можем для вас ничего сделать.

— Сможете, сможете, если захотите. Краснокожие послушают вас!

— Нет. Вы сами виноваты в своей судьбе. Кто имел мужество согрешить, должен иметь мужество понести наказание.

— Я невиновен. Я не стрелял в индейцев. Нокс! Это он сделал!

— Не лгите! Бесстыдное малодушие — сваливать вину на него одного. Лучше покайтесь в содеянном!

— Но я не хочу умирать, я не могу умирать! Помогите! Помогите!

Он кричал так громко, что его голос застыл над широкой равниной. Тут встал Большой Волк, подав знак рукой, что будет говорить. Глаза всех присутствующих тотчас обратились к нему. Вождь говорил недолгую, сильную, но все же напыщенную речь индейского оратора. Он рассказал, что произошло, описал предательские действия бледнолицых, с которыми юта жили в мире и которых никто не оскорблял. Его слова оставили такой глубокий отпечаток в душах индейцев, что те забряцали оружием. В заключение вождь пояснил, что оба убийцы приговорены к смерти у столбов пыток и что казнь будет немедленно приведена в исполнение. Когда он закончил и сел, Хилтон еще раз попытался обратиться к Олд Шеттерхэнду, ища его защиты.

— Ну хорошо, я попытаюсь, — ответил тот. — Если я не могу отвести смерть, то попробую облегчить ваши муки или сделать их короткими.

Охотник знал, что его поведение только разозлит юта, но все же повернулся к вождю. Он еще не открыл рта, когда Большой Волк грозно окликнул его:

— Ты знаешь, что я говорю на языке бледнолицых и, стало быть, я понял, что ты обещал этому псу. Разве я не достаточно сделал, чтобы пойти на выгодные тебе условия? Ты хочешь выступить против нашего приговора? Этим ты вызовешь ярость моих воинов, и я не смогу тебя защитить! Молчи и не говори ни слова! Ты достаточно подумал о себе и теперь не должен заботиться о других. Если ты пойдешь навстречу этим убийцам, станешь в один ряд с ними и тебя ждет их участь.

— Моя религия приказывает мне заступиться за них, — ответил Олд Шеттерхэнд, и это было единственным, что мог белый сказать в свое оправдание.

— По какой религии мы должны судить, по нашей или по твоей? Разве ваша религия велит этим псам, напавшим на нас в мирное время, воровать коней и убивать наших воинов? Нет! Значит, ваша религия не сможет оказать никакого влияния на наказание.

Он отвернулся и подал знак рукой, по которому вперед выступили с дюжину воинов. Потом он снова повернулся к Олд Шеттерхэнду и объявил тому:

— Вот стоят родственники тех, кто был убит. Они имеют право наказывать первыми.

— Из чего состоит наказание? — осведомился охотник.

— Из разных мук. Сначала в них бросят ножи.