Ошибаешься. Оно только началось. Для меня.

— Понятно, — сказал Борн, вновь пытаясь придать голосу естественность. — Наша информация, естественно, отличается от этой. Мы сделали выбор на основании тех данных, что имели.

— Ошибочный выбор, мсье. Все, что я вам рассказала, — правда.

— Да, знаю.

— Так мы достигнем компромисса?

— Почему бы и нет?

— Bien.[74] — Она с облегчением поднесла ко рту бокал. — Увидите, так будет лучше для всех.

— Это… теперь уже не имеет значения.

Он произнес эти слова еле слышно, он знал. Что он сказал? Только что?.. Туман снова сгущался над ним, гром усиливался, боль снова застучала в висках.

— Я хочу сказать… Как вы говорите, так лучше для всех. — Он чувствовал, видел, как изучают его глаза Лавье. — Это разумное решение.

— Конечно, разумное. Вы себя нехорошо чувствуете?

— Я сказал, чепуха, пройдет.

— Вы меня успокоили, А теперь вы мне позволите на минутку отлучиться?

— Нет. — Джейсон схватил ее за руку.

— Je vous prie, monsieur.[75] Только попудриться. Если хотите, подождите за дверью.

— Мы уходим. Можете остановиться по пути. — Борн сделал знак официанту.

— Как скажете, — ответила она, наблюдая за ним.

Он стоял в затемненной части коридора между потоками света, изливаемого утопленными в потолке лампами. Сбоку была дамская комната, отмеченная небольшими золочеными буками: femmes.[76]

Красивая публика — великолепные женщины, видные мужчины — проходила мимо. Окружение почти то же, что на Сент-Оноре, в «Классиках». Жаклин Лавье была у себя дома.

Она пробыла в дамской комнате минут десять — это насторожило бы Джейсона, если бы он отдавал себе отчет во времени. Но он горел как в лихорадке. Шум и боль полностью овладели им, нервы словно обнажились, ткани набухли, трепеща перед уколом. Он смотрел прямо перед собой, а позади оставалась история мертвецов. Они нашли его, и он видел их. Каин… Каин… Каин.

Он встряхнул головой и взглянул на черный потолок. Надо было действовать, он не мог позволить себе падать дальше, погружаться в бездну, заполненную тьмой и шквалами ветра. Нужно было принять какое-то решение… Нет, оно уже было принято, теперь предстояло его выполнить.

Мари. Мари? О Боже, любовь моя, мы так ошибались!

Он глубоко вздохнул и посмотрел на свои часы — хронометр, который он сторговал за изящную золотую вещицу, принадлежавшую одному маркизу на юге Франции. Он человек весьма квалифицированный, очень изобретательный… Радости такая похвала не вызывала. Он посмотрел на дверь женской комнаты.

Где Жаклин Лавье? Почему она не выходит? Чего она добивается? У него хватило присутствия духа спросить у метрдотеля, есть ли там телефон. Тот ответил отрицательно и указал на будку у выхода. Лавье была рядом, слышала ответ, поняла смысл вопроса.

Слепящая вспышка света. Он отшатнулся к стене, прикрыв глаза руками. Боль! Господи! Ему словно опалило глаза!

Потом сквозь вежливый смех хорошо одетых мужчин и женщин, беззаботно прогуливающихся по коридору, он услышал слова:

— В память о вашем ужине у «Роже», мсье, — сказала оживленная старшая официантка с фотокамерой. — Фотография будет готова через несколько минут. Поздравление от «Роже».

Борн застыл, понимая, что не может разбить камеру, и потрясенный еще одной догадкой.

— Почему меня? — спросил он.

— Ваша невеста попросила, мсье, — ответил девица, указав на дверь женской комнаты. — Мы там с ней говорили. Вам очень повезло, она замечательная женщина. Она попросила меня вручить вам это. — Официантка протянула ему свернутую бумажку и прогарцевала к выходу.

Он прочел:

«Ваше недомогание меня беспокоит, как, надо полагать, и вас, мой новый друг. Быть может, вы тот, за кого себя выдаете, а быть может, и нет. Одна благожелательная посетительница сделала телефонный звонок, а эта фотография теперь на пути в Париж. Остановить ее вы не сможете, как не сможете остановить тех, кто направляется теперь в Аржантей. Если мы действительно достигли компромисса, ни то, ни другое не должно вас беспокоить — как меня беспокоит ваше недомогание, — и мы сможем еще поговорить, когда прибудут мои сотрудники.

Говорят, что Каин — хамелеон, выступающий под разными личинами и очень убедительно разыгрывающий роли. Говорят также, что он склонен к насилию и приступам гнева. Это ведь тоже род недомогания?»

Он выбежал на темную улицу, увидев огонек такси. Оно повернуло за угол и скрылось из вида. Борн остановился, тяжело дыша и глядя по сторонам: машин не было. Швейцар «Роже» сказал ему, что такси придется ждать минут десять — пятнадцать и что мсье мог бы заказать его заранее. Ловушка была расставлена, и он в нее шагнул.

Вперед! Еще одно такси. Он побежал. Надо остановить, надо в Париж, к Мари.

Он опять в лабиринте, мечется вслепую, теперь уже зная, что выхода нет. Но гонка будет продолжаться в одиночестве — это решение неотменимо. Не будет ни обсуждений, ни споров, ни криков — аргументов любви и неуверенности. Поскольку теперь есть уверенность. Он знает, кто он… кем он был. Обвинение доказано.

Час или два ничего не рассказывать. Просто смотреть и разговаривать о чем угодно, кроме этого. Любить. А потом он уйдет. Она не будет знать — когда, а он не сможет сказать ей — почему. Она заслужила. Какое-то время будет очень больно, но эта боль не сравнится с той, что причинило ему Каиново клеймо.

Каин.

Мари, Мари. Что я наделал?

— Такси!

Глава 18

Уезжай из Парижа! Сейчас же! Чем бы ты ни была занята, бросай все и уезжай!.. Это распоряжение правительства. Они хотят, чтобы ты уехала. Они хотят его изолировать.

Мари раздавила сигарету в пепельнице на столике у изголовья кровати. Взгляд ее упал на трехлетней давности выпуск «Потомак Куотерли», и она задумалась о той страшной игре, участвовать в которой заставил ее Джейсон.

— Не буду их слушать! — вслух сказала Мари и вздрогнула от звука собственного голоса в пустой комнате. Она подошла к окну, к тому самому, в которое смотрел он, испуганный, пытающийся объяснить ей, что с ним происходит.

Мне нужно многое узнать… довольно, чтобы принять решение… но, быть может, не все. Какая-то часть меня должна иметь возможность… уйти, исчезнуть. Я должен суметь сказать себе: того, что было, уже нет, и вполне вероятно, никогда не было, потому что я этого не помню. То, чего человек не помнит, не существует… для него.

— Дорогой, дорогой мой. Не поддавайся им!

Теперь она уже не вздрогнула, потому что ей казалось, будто он здесь, в комнате, слушает ее, задумывается над собственными словами, хочет бежать, исчезнуть… вместе с ней. Но в глубине души она понимала, что он не сможет этого сделать, не сможет смириться с полуправдой или на три четверти ложью.

Они хотят его изолировать.

Кто это они? Ответ был в Канаде, а Канада была отрезана — опять ловушка.

Джейсон был прав насчет Парижа, она тоже это чувствовала. Что бы их ни ожидало, это было здесь. Найди они человека, который сорвал бы пелену, позволил бы Джейсону увидеть, что им манипулируют, разрешились бы и другие загадки, а ответы уже не толкали бы к самоуничтожению. Осознав, что, какие бы преступления ни остались в забытом прошлом, сейчас он был пешкой в другом, гораздо более страшном преступлении, он бы смог уйти, исчезнуть вместе с нею. Все относительно. Человек, которого она любит, должен понять не то, что прошлого не существует, а то, что с ним можно жить и таким образом похоронить. Поверить, что прежде он был совсем не таким, каким пытаются изобразить его враги, иначе они не выбрали бы его. Его сделали козлом отпущения, назначили умереть вместо кого-то другого. Если бы только он мог это понять, если бы только ей удалось его убедить. Иначе она его потеряет. Они его отнимут, они его убьют.