— Мо, мне нужно, чтобы вы очень быстро ответили на несколько вопросов, — взволнованно начал Конклин.

— С быстрыми ответами у меня дело обстоит слабо, Алекс. Почему бы вам не прийти ко мне в приемную после обеда и не поговорить?

— Речь не обо мне. О другом человеке. Возможно.

— Только без игр, пожалуйста. Я думал, с этими фокусами у нас покончено.

— Никаких игр. Это дело категории срочности четыре-ноль. Мне нужна помощь.

— Четыре-ноль? Тогда обратитесь к кому-нибудь из ваших штатных специалистов. Я о таком доверии не просил.

— Не могу. Слишком секретно.

— Тогда нашепчите Богу.

— Мо, пожалуйста! Мне только нужно, чтобы вы подтвердили некую вероятность. Все остальное я сумею вычислить сам. И время не терпит. Этот человек, возможно, охотится за призраками — за любым, кого сочтет призраком. Он уже убил нескольких людей из плоти и крови, очень важных людей. Я не уверен, что он сам об этом знает. Помогите мне. Помогите ему!

— Хорошо, если только смогу. Говорите.

— Человек этот уже давно существует в постоянно меняющихся, крайне стрессовых обстоятельствах. И все это время — под прикрытием некой личины. Личины-приманки, очень заметной и с сильной негативной окраской. Для того чтобы оставаться на виду, приходится испытывать чудовищное давление. Цель затеи — выманить объект, аналогичный самой приманке, убедив, что приманка представляет для него угрозу. Заставить его выйти из укрытия… Вы меня понимаете?

— Пока да, — отозвался Панов. — Вы говорите, что этому человеку-приманке приходилось в условиях постоянного давления поддерживать привлекающий внимание негативный образ. Каково было его окружение?

— Более жестокого не придумаешь.

— Как долго он в нем находился?

— Три года.

— Боже правый! — воскликнул психиатр. — И ни одного срыва?

— Ни одного. Двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году, в течение трех лет. Постоянно в чужом обличье.

— Когда же вы, идиоты, научитесь чему-нибудь? Самый последний заключенный в самом страшном лагере и то имеет возможность оставаться самим собой, разговаривать с другими, которые остаются самими собой… — Панов осекся, осознав вдруг смысл собственных слов и интерес Конклина. — Значит, речь именно об этом?

— Я не вполне уверен, — отозвался разведчик. — Все так туманно, запутано, даже противоречиво. Я вот что хотел спросить. Может ли случиться так, что человек, оказавшийся в таких обстоятельствах… и впрямь поверит, что приманка — он, усвоит характер выдуманного персонажа, срастется с легендой настолько, что поверит: это он.

— Ответ столь очевиден, что я удивлен, почему вы вообще меня об этом спрашиваете. Конечно может. Вероятно, так и случилось. Спектакль затянулся, его невозможно выдержать, если не сделать неотъемлемой частью действительности. Актер, не сходящий со сцены в пьесе, которая никогда не кончается. День за днем, ночь за ночью. — Доктор вновь помолчал, затем осторожно спросил: — Но ведь вас интересует не это, верно?

— Верно, — ответил Конклин. — Я хочу опередить человека-приманку. Я вынужден, это единственно разумное решение.

— Постойте, — резко оборвал его Панов. — Здесь нам лучше остановиться. Я не ставлю диагноз вслепую. Тем более понимая, куда вы клоните. Не выйдет, Чарли. Это развяжет вам руки в деле, за которое я не желаю нести ответственность — независимо от того, заплатите вы мне за консультацию или нет.

— «Не выйдет, Чарли»… С чего вы сказали это, Мо?

— Что значит «с чего»? Так говорят. Без конца слышишь эту присказку. От юнцов в драных джинсах, околачивающихся на перекрестках, от проституток в моих любимых злачных местах…

— А откуда вам известно, куда я клоню? — вновь поинтересовался разведчик.

— Вы не слишком проницательны. Мне приходилось кое-что читать. Вы описали классический случай параноидальной шизофрении с множественным раздвоением личности. Ваш человек не просто выступает в роли приманки, но и сам он, приманка, переносит свою личность на того, кого преследует. На объект. Вот куда вы клоните, Алекс. Вы хотите сказать, что у этого человека три личности: его собственная, приманки и объекта. Так что я повторяю: «не выйдет, Чарли». Я не собираюсь подтверждать подобное заключение без тщательного предварительного обследования. Это дало бы вам то, на что вы права не имеете: тройной повод привести в действие свою машину. Не выйдет!

— Да я не прошу вас ничего подтверждать! Мне нужно лишь узнать, возможно ли такое. Бога ради, Мо, поймите: вокруг рыщет опытный головорез, убивающий людей, которых, по его словам, не знает, но с которыми до этого проработал три года. Он утверждает, что не был в определенное время в определенном месте, тогда как его отпечатки пальцев доказывают, что был. Он говорит, что его посещают образы — лица, которые он не знает, с чем соотнести, имена, которые ему знакомы, но неизвестно откуда. Он утверждает, что никогда не играл приманку, что это был не он. Но это был он! Возможно ли такое? Вот все, что я хочу знать. Возможно ли, что стрессы, время и ежедневные нагрузки раскололи его подобным образом? Натрое?

Панов помолчал, потом тихо произнес:

— Такое возможно. Если только ваши сведения точны… Больше я ничего не скажу, поскольку существует слишком много иных возможностей.

— Благодарю. — Конклин чуть замялся. — И последний вопрос. Допустим, существует дата — день и месяц, — имеющая значение в контексте легенды. Легенды этого человека-приманки…

— Нельзя ли поконкретнее?

— Хорошо. Это дата казни: убийства того человека, чья личность была затем использована в качестве приманки, при создании искусственного образа.

— То есть, очевидно, речь идет о дате, изъятой из легенды, но известной вашему человеку. Я вас правильно понял?

— Да, она ему известна. Скажем, он сам находился тогда на месте событий. Он мог бы вспомнить эту дату?

— Не в роли приманки.

— А в двух остальных ролях?

— Если предположить, что объекту дата тоже известна или ваш человек, воплощаясь в объект, «сообщил» ему, то да.

— Существует также место, где разрабатывался план и где был создан персонаж — приманка. Если бы наш человек находился вблизи данного места накануне известной даты — могло бы это подействовать на него? Может ли подобная информация всплыть из глубин его памяти и обрести особенное значение?

— Такое могло бы случиться, если бы ассоциировалось с местом смерти. Поскольку это место рождения приманки, возможно. В зависимости от того, кем из трех он будет себя ощущать.

— Предположим, объектом.

— Зная при этом местонахождение резиденции?

— Да, поскольку другому его «я» это было известно.

— Тогда его бы потянуло туда. Некое подсознательное побуждение.

— Какое?

— Убить приманку. Он может убивать всех, кто попадет в его поле зрения, но главной его целью будет человек-приманка. Он сам.

Александр Конклин положил телефонную трубку, в несуществующей ступне стучала боль, мысли мешались, чтобы дать им улечься, он закрыл глаза. Там, в Париже… на кладбище под Парижем, он ошибался. Он собирался убить человека, исходя из ложных посылок. Истинные причины были тогда недоступны его пониманию. Он действительно имел дело с сумасшедшим. С человеком, чьи поступки нельзя было объяснить двадцатилетним стажем разведчика, но которые становились понятны, если подумать о страданиях и утратах, бесконечных волнах жестокости… совершенно тщетных в итоге. Никто на самом деле ничего не знал. Ничто не имело смысла. Одного Карлоса ловили и убивали — чтобы назавтра место его занял другой. Для чего мы делали все это… Дэвид?

Дэвид. Наконец-то я произнес твое имя. Когда-то мы были знакомы, Дэвид… Дельта. Я знал твою жену и детей. Мы вместе выпивали да несколько раз обедали на дальних форпостах в Азии. Ты был лучшим на всем востоке офицером зарубежной службы, и все это знали. Тебе предстояло сделаться ключевой фигурой в осуществлении новой политики, час которой вот-вот должен был пробить. И тут случилось все это. Смерть, обрушившаяся с небес в Меконге. Ты стал другим человеком, Дэвид. Всем нам пришлось что-то терять, но лишь один из нас мог быть Дельтой в рядах «Медузы». Я плохо знал тебя — за два-три обеда не разглядишь человека, — но мало кто из нас превратился в скота. Ты стал им, Дельта.