Евгений Владиславович немного помолчал, а затем тихо сказал:

— Марин, а ведь вы с Олегом теперь кровные брат с сестрой. Он просил не говорить, но я скажу. В машине крови не хватило и Олег отдал тебе свою кровь. Моя группа не подходит. Он почти поллитра сдал. Ругался с врачами, кричал, что всю отдаст, лишь бы ты жила. Его самого потом на каталке везли.

Она замерла, а затем спросила:

— Вы представили его к награде за мое спасение и за задержание Ахмада?

Генерал помялся. Она все поняла и прорычала:

— Тогда и мне не нужен этот орден. Полковник меня в третий раз прикрыл собой! — Маринка встала с постели и теперь яростно орала на генерала. Орала так, что слышали в соседних палатах: — Вы ни хера не знаете! Олег нас в Чечне из пулемета, слепой, израненый, прикрывал, когда я с десантниками от бандитов уходила! Только его очередь, одна, единственная, помогла нам вырваться из котла! Отдайте этот орден ему! Он его заслужил больше, чем я! Если не наградите Шергуна, я при всех откажусь от награды. Вы меня поняли?

Вбежавшая медсестра попыталась уложить женщину, но Степанова отшвырнула ее одним движением и предупреждающе подняла ладонь. Медицина не решилась больше налетать на разозленную пациентку и вышла. Генерал простонал, обхватив голову и затыкая уши, чтобы не слышать ее гневного голоса:

— Марина, мне не поверят!

Она рявкнула:

— Я пойду с вами! И я буду говорить! Буду! Я найду тех парней с десанта. Предпоследнюю схватку вам может подтвердить тот, кого доставили в больницу Мытищ в конце января. У него были сломаны ребра и треснула грудина!

Бредин удивился:

— О чем это ты говоришь?

Марина немного успокоилась:

— Мы в тот вечер, когда вы его привезли, прогуляться с Олегом ходили. Пятеро напали. Пьяные, молодые. Пока я трех била, Олег с двумя расправился. Спину мне прикрывал. Я за него глотки рвать буду. Если бы Зоя ему отказала, я бы все равно с ним осталась. Вы знаете, что мы…

Генерал резко перебил:

— Знаю. Олег случайно проговорился, когда над тобой рыдал в «скорой». Он сказал: «Неужели я никогда не усну, уткнувшись в твои волосы». Я был в шоке, поняв наконец, что между вами не было игры. Не говори ему.

Она, с явным вызовом, спросила:

— Знаете почему?

Бредин спокойно ответил:

— Догадываюсь. Тебе было одиноко. Ему тоже. Честно сказать, я даже рад за вас… — Генерал лукаво улыбнулся и погрозил ей пальцем: — Я слышал, у тебя семейство разрастается? Может квартиру побольше дать. С прицелом на будущее пополнение, так сказать.

Степанова покраснела и потупилась:

— Да ну вас, товарищ генерал-полковник!

— А что? Все нормально. Силаев твой у Шергуна ночевал, вместо гостиницы. Пять ночей офицеры вместе провели. Друзья теперь. Так что, Марин, насчет квартиры? Четырехкомнатной хватит?

Она удивилась:

— Так вы это серьезно? Я вообще не собиралась в Москве оставаться. Делать тут нечего! Я домой хочу.

Бредин посерьезнел:

— Марина, выбирать конечно тебе… Выслушай меня. Армию втаптывают в грязь. Слово «офицер» перестало звучать. В нас плюют все, кому не лень. Военнослужащих-мужчин не хотят слушать. Обвиняют во всех смертных грехах. Политики из кожи вон лезут, лишь бы унизить офицеров российской армии посильнее. Ты женщина, знающая армию не понаслышке. Ты много пережила. Прошла Афган и Чечню, оставшись Женщиной с большой буквы. В управлении мы говорили на эту тему. Все согласны. В общем, мы хотим выдвинуть твою кандидатуру в Депутаты Государственной Думы от Российской Армии.

Марина была в шоке и молчала. Генерал продолжил:

— Я сейчас готов гарантировать, что тебя поддержит более семидесяти процентов военнослужащих. Стоит только опубликовать твой послужной список и знаменитые клички. Подумай! Ты станешь голосом распятой политиками Армии. У тебя есть голова на плечах и ты не лезешь за словом в карман. Ты можешь ответить не менее едко, чем собеседники. Все это немаловажно.

Женщина подняла голову:

— Товарищ генерал, мне бы с Костей посоветоваться…

— С Костей твоим я говорил, он не против. Я понимаю, что ты это от него услышать хочешь, для этого радиостанцию «Моторолла» приволок. Сейчас наберу код твоего любезного…

Генерал с минуту тыкал кнопки. Потом заговорил:

— Подполковника Силаева. Спрашивает генерал-полковник Бредин…

Сунул минирадиостанцию в руки Степановой. Она услышала далекий и такой родной голос. Крикнула:

— Костя! Здравствуй! Как у тебя дела?

— Марина! Родная! Все нормально. Ты как себя чувствуешь?

— Хорошо. Уже хожу. Генерал предлагает депутатом стать. Что скажешь?

Он твердо произнес:

— Соглашайся! Должен же кто-то правду об армии до народа донести! А ты у меня лучше всех эту армию знаешь…

Они еще минут пять поговорили, вслушиваясь в родные голоса друг друга. Степанова отключила радиостанцию и протянула ее Бредину:

— Я согласна!

Бредин довольно улыбнулся. Он не сказал Марине только одного, да и Костя тоже — забив женщину в политику, они оба хотели оградить Марину от непосредственной войны. Понимали, что так или иначе она будет с ней сталкиваться, но искренне надеялись, что на этот раз хотя бы без ранений, которых и так у нее было слишком много для женщины.

Евгений Владиславович достаточно хорошо знал Степанову и мог с уверенностью сказать: «Иного пути я не вижу. Понимаю, что ей тяжело будет, но разве Марина когда-либо пасовала перед трудностями? Легче остановить танк, потерявший управление голыми руками, чем заставить эту женщину уйти в сторону и покориться».

Именно так он сказал Косте, когда тот начал возражать. Силаев, внутренне понимая, что все равно будет не в силах удержать будущую жену в четырех стенах, скрепя сердце согласился с генералом. Уж лучше депутатство, чем новая рана. Подполковнику вполне хватило последнего, тяжелейшего ранения, когда ни один врач в течение месяца не давал гарантии, что Марина выживет. Костя и сам видел, что она стояла одной ногой в могиле. Сколько бессонных ночей он провел, то ворочаясь, то замирая на кровати? Сколько неумелых, мужских молитв, идущих от сердца, мысленно отправил к Богу? Сколько слез впиталось ночами в жесткий бушлат, подсунутый под голову вместо подушки?

Николай Горев сидел в одиночной камере. Во время обысков, в одной из квартир, был найден чемодан с вещами, принадлежавшими Ахмаду. Бредин привез вещи и принадлежности в тюрьму. Николай теперь мог следить за собой и переодеваться, когда требуется. Генерал разрешил приносить пленному газеты и он уже прочел о себе. Все сказанное было правда, за исключением одного: фамилия и имя, место рождения и даже год, были указаны чужие. Горев понимал, что в этом участвовала Марина, ограждая его родных от позора. Получив первую газету, он облегченно вздохнул, увидев чужое имя вместо своего. Теперь Николаю было все равно, что с ним будет.

Нет, он не раскаивался в том, что совершил. Разговаривая со следователями, честно сказал, что все делал сознательно и без принуждения, но так и не смог понятно объяснить, почему перешел на сторону моджахедов. На одном из допросов, попросил возможности поговорить с генералом Брединым один на один. Майор передал просьбу. Евгений Владиславович приехал в тюрьму. Горев долго смотрел на стоявшего у зарешеченного окна генерала. Глухо спросил:

— Маринка жива?

Евгений Владиславович, только что приехавший из госпиталя, где поглядел на заострившееся лицо Степановой, мрачно ответил:

— Она борется. Врачи говорят, шансов ничтожно мало.

Колька неожиданно уронил скованные наручниками руки на стол и зарыдал. В дверь заглянул охранник, но Бредин жестом заставил его скрыться. Сквозь глухие рыдания вырвалось:

— Я же просил не трогать ее! Будь я тогда свободен, никто бы ее не тронул. Кто стрелял, вы знаете? Скажите мне, прошу вас…

— Гамид последний выстрел в нее послал…

Горев стер слезы со щек кулаками и поднял лицо. Решительно сказал: