— Папа, а на моем участке кто сейчас?

— Какой-то молодой. Лесотехническую академию закончил, а сам в лесу заблудился. Наши бабы за грибами пошли, это в средине июля было, в деревню привели. Перепуганный до смерти! И зачем таких в лесники берут? Ему работу надо в леспромхозе искать и то подальше от кустов. Заблудится.

— Пап, он в веретьях?

Иван Николаевич расхохотался:

— Если бы! В деревне бы так не хохотали! Я ведь не зря про кусты сказал. Он в кустах у Глубокого заплутал!

Ребятишки звонко захохотали. Степанова ошеломленно поглядела на отца, затем на детей, не зная — верить или не верить. Сказала:

— Там же этих кустов и трехсот метров не будет!

Ушаков махнул рукой:

— Вот то то и оно! Одним словом — бедолага! В течение шести часов куролесил, пока на баб не налетел. Те перепугались сначала, думали притворяется. Костяничник вытоптал, мы с Сашей ходили, любовались!

— И что теперь?

— Слыхал, что ездил в лесничество, заявление на расчет подавать. Начальник уговорил до сентября поработать. Уже в третьей газете объявление напечатано: требуется лесник на кордон. Вот, думаю, не пойти ли мне туда? Внуки вон как подросли, скучно стало дома сидеть. Да и не так уж он далек, кордон этот. Вместо тебя поработаю, а потом, даст Бог, тебе место освобожу. Что скажешь?

— Гляди, пап, сам! Если хочется, то давай. Участок хороший. Держи себя, как я и все нормально будет. Вам денег хватает?

— Хватает! Ребятам все к школе купили. В деревне завидуют. Люди концы с концами еле сводят. Зарплаты не выдают совсем, пенсии кое-как, через месяц, через два. Предлагают зарплату продуктами выплатить, а кому нужна картошка со свёклой, если своего нарастает? Большинство живет только своим хозяйством, что земля да скотина дает. Нам часть пенсии нынче выдали сеном, а вторую половину обещают выдать зерном и соломой. Мы благодаря тебе нужды не знаем, все покупаем. Хотя переживаем за тебя и деньгам этим не рады.

Степанова встала, обняла детей и сказала:

— Папа, за меня не переживайте. Знаешь, как мужики меня берегут? А от случайностей никто не застрахован даже в мирной жизни. Вспомни, как в меня начальник милиции стрелял? Так что лучше себя берегите, разбойников моих воспитывайте и переживать сильно за меня не стоит. Я могу за себя постоять и обязательно вернусь.

Встала. Притиснула сына к себе и удивилась:

— Какой ты рослый стал! Смотри-ка, мне уже до средины виска достаешь. Ну, что, купаться пойдем?

Юлька подскочила и завизжала от радости:

— Ура-а-а! Мы купаться пойдем!

Иван Николаевич поднялся со скамейки:

— Тогда и я с вами схожу. Уже неделю на реку не ходил.

Марина прекрасно поняла, что отец хочет посмотреть, много ли новых шрамов появилось на ее теле. Она специально надела раздельный купальник, что бы успокоить и только тут вспомнила про шрамы на ногах. Елена Константиновна идти с ними отказалась:

— Пока вас нет, я оладий на ужин напеку. Ребятишки любят. В подвале четыре банки старого молока стоят — сметану сверху сниму, да твое любимое вишневое варенье достану. Вот и наужинаемся!

На реке народу было много. Детский визг звучал над водой. Река серебрилась под заходящим солнцем, время от времени по поверхности расходились круги от игравшей рыбы. Марина пошла на свое любимое с детства место. Там не было песка и трава подходила к самой воде. Зато можно было нырять с берега, не боясь воткнуться макушкой в песок. Ребятишки попрыгали в воду первыми. Иван Николаевич поравнялся с дочерью и тихо спросил:

— Эти шрамы на ногах откуда? В том числе и тот, что ты волосами прикрываешь. Мать-то не видела, а я сразу заметил. Когда тебя так?

— 2 января. Прыгнула неудачно со второго этажа. Переломы открытые были и головой стукнулась. Мужики на себе вынесли.

Он не поверил:

— Не умеешь ты врать, Маринка! Если нельзя говорить, так и скажи. Я пойму.

Она покачала головой:

— Частично вру, но большая часть сказанного правда. Поплыли на ту сторону? Помнишь, как в детстве с тобой наперегонки носились. Попробуем?

Он отказался:

— Нет, дочка, вышел я из того возраста! Давай просто так поплаваем. Сашка с Юлькой вон уже, к средине подплывают.

Действительно, две головы: черноволосая и золотистая покачивались на воде рядышком. Дети успевали еще и переговариваться. Ушаков сказал:

— Сашка Юльку так любит, я диву даюсь. Не дай Бог кто на нее плохо посмотрит или за косу дернет! Ураганом налетает! Она же среди третьеклассников самая маленькая была и по ростику и по возрасту. После твоего отъезда пытались обижать. Я чуть не через день в школу ходил. Сашка ее обидчиков лупил. Да хоть бы по одному! А то двум-трем мальчишкам сразу наподливает. Восьмиклассника отлупил за то, что тот Юльке в дверях пальцы прищемил. Парень здоровый, а белугой ревел! Учителя за голову хватаются! Сейчас никто даже пальцем не смеет шевельнуть в ее сторону. Не боишься, что в будущем любовь промеж них возникнет?

Марина покачала головой:

— А чего бояться, пап? Они ведь не родные. Рано об этом! Юльке всего восьмой год.

Дети бегали по песку на другом берегу, когда взрослые переплыли реку. Саша подбежал к матери:

— Мам, научи меня драться, как ты!

Женщина посмотрела на отца и серьезно сказала:

— Научу, если ты мне слово дашь, что приемы эти просто так использовать не будешь. Это означает одно — никакого хвастовства, никаких задирок к другим. Только в случаях самообороны. Согласен?

Он серьезно кивнул:

— Согласен! Слово даю — приемы использовать только в исключительных случаях.

— Тогда давай! Становись в стойку. Вот так, как я…

Степанова чуть отставила правую ногу назад, а левую вперед. Слегка наклонилась вперед, держа левую руку приподнятой на уровне живота, а правую слегка согнутую, на уровне плеча. Схватив сына с внутренней стороны за запястье правой руки, слегка вывернула ее от себя и тут же ее нога коснулась лба Саши. Пояснила:

— Если со всей силы ударить, человек рухнет.

Мальчик был ошеломлен:

— Так быстро?!

Она отпустила его руку и пожала плечами:

— Так надо, сынок! Иногда мгновение стоит жизни. А теперь ты…

Они кувыркались по песку часа полтора. Юлька, глядя на брата, тоже овладела парой упражнений. Лихо размахивала ногами и руками, сражаясь с невидимым противником и стараясь сделать рожицу зверской. Получалось смешно. Иван Николаевич лежал на песке и смеялся. Минут двадцать дети отрабатывали полученные знания друг на друге, дав возможность отцу и дочери поговорить. Хохот, визг, смех разносились над рекой. Женщина заметила, как несколько мальчишек на противоположном берегу пытаются повторить ее приемы. Иван Николаевич спросил:

— Самой-то, смотрю, часто приходится драться. Ноги и руки, когда одна показываешь, автоматом работают… Толька Белов с армии уволился. В июне приезжал. Говорит: “Делать там нечего”. Бизнесом занялся: шмотки с Турции возит, косметику. Жена продает.

— Где он сейчас?

— Как уволился, так с женой перебрались в нашу Кострому. На окраине свой дом купил. Ефимовна матери жаловалась — не дом, развалюха. Толька матери все твердил: “Зато участок огромный. Со временем строиться будем”. В Оренбурге у них двухкомнатная квартира была. Они ее приватизировали и продали. Заносчивый стал. Со мной встретился и заявляет: “Маринка, я слышал, в Чечню укатила? Не боишься, дядя Иван, что она вам еще одного родит?”. Я плюнул и ушел. Чего с дураком разговаривать? Жадный стал. За копейку удавится! Зойка все вздыхала в магазине: “Приехал с пачкой денег, а хоть бы рубль дал. Ведь хлеб не на что купить, а он все на наше жил”. Нинка, сестра родная, его из дома выгнала!

Степанова удивилась:

— Как так, пап? Они же дружно жили!

Иван Николаевич покачал головой:

— Ты знаешь, что Нина с мужем в колхозе квартиру получили. Только квартира плохая. Холодная. Когда баушка их, Сазониха, умирать стала, она свой дом внучке отписала и Нина переселились после ее смерти туда. По праву переселилась, она за бабкой ухаживала года три, если не больше. Дом крепкий и еще не один десяток лет простоит, а самое главное теплый. Толька по приезде потребовал у сестры “наследство” — деньги за половину дома. Потребовал-то вроде бы в шутку, а перед отъездом явился к ней в дом. Ох и скандал был! Вся деревня слышала. Никакого концерта не надо! Вот она его и вышибла, а вслед крикнула: “Чтоб ноги твоей в моем доме не было”.