— Ты молчи. Только ничего не говори. Помнишь, в Афгане, ты тоже был в живот ранен и ничего, выкарабкался. И сейчас прорвемся. Вот увидишь! Ты только держись, Амир! Я очень прошу тебя, держись. Слышишь, вот и машина пришла. Сейчас в госпиталь поедем. Все будет хорошо, вот увидишь! Ты держись, цепляйся зубами за жизнь. Ты ведь еще и не жил по-человечески!

Он быстро и часто дышал. По вискам катился пот и она стирала его рукавом куртки. Он слегка повернул голову. Черные глаза смотрели на нее не отрываясь. Посеревшие губы раскрылись. Она наклонилась ухом к ним и расслышала:

— Не уходи от меня…

Она взяла его окровавленную руку в свою. Слегка пожала:

— Не уйду. Не бойся.

Боевики Ахмада тоже выглядели не очень. Марина обратила внимание, когда их протащили мимо. Разозленные упорным сопротивлением спецназовцы не жалели ударов. Раненых осторожно перенесли на носилки и вынесли из квартиры. Погрузили в кузов автомобиля. Убитых положили рядом. Сорока был жив. Степанова сидела рядом с носилками, где лежал Бесланов и держала его за руку. Амир перенес дорогу в сознании, но когда стали выгружать, чтобы нести в госпиталь, вырубился. Раненых немедленно унесли в операционную.

Через полчаса из палатки вышел один из хирургов, чтобы сообщить столпившимся мужикам:

— Раненый в грудь парень скончался на операционном столе. Ничего не смогли сделать. Извините, ребята! Его ранения вообще были несопоставимы с жизнью. Мы удивляемся, как он столько сумел продержаться…

Степанова спросила:

— А второй как?

— Пока жив. Уверенности нет. Ранение очень тяжелое. Крови много потерял и сейчас теряет. Хорошо, что группа распространенная и запас плазмы у нас большой.

Хирург вернулся в операционную. Спецназовцы начали расходиться. Огарев подошел к оставшейся возле палатки женщине и присел на обрубок бревна рядом. Она обратила внимание, что он ссутулился и постарел. На лице проглядывали морщины. Глаза ввалились и смотрели с горечью. За эти несколько часов виски полковника полностью побелели. Гибель двух парней, практически на глазах, не прошла бесследно. Геннадий Валерьевич вполголоса сказал:

— Марина, ты хорошо знаешь своего приятеля Ахмада?

Слово “приятель” разозлило и она с яростью посмотрела Огареву в глаза:

— Предатель — не мой приятель! Ясно, полковник? Я уничтожу его. Клянусь!

Он положил ей руку на плечо, чуть шевельнув пальцами:

— Это стало не только твоей заботой. Это дело чести моего отряда. Мы отплатим Ахмаду за смерть парней! Что ты можешь сказать о нем? Сама, лично? Забудь о Генштабе!

Степанова успокоилась и сосредоточилась. Начала припоминать:

— Силен физически. В четырнадцать лет в кузне при МТС взрослого кузнеца заменял. Мозги имеются, но полностью не использует. Нагл и самоуверен, по крайней мере был в свое время. Тренирован в той же школе, что и я. Напорист. Во что бы то ни стало старается взять то, что не его, если понравилось. С родителями не общается, так как боится отца до сих пор. Мы с одной деревни… — Она помолчала немного и добавила: — Сейчас он попытается взять меня! Так как с детства влюблен и все еще не забыл. Я видела по его взгляду…

Огарев вытаращил глаз:

— И ты так спокойно об этом говоришь?

Она мрачно взглянула ему в лицо:

— Ага! Я буду приманкой, а вы капканом. Ясно?

— Не совсем…

— Завтра поговорим. Мне тоже есть над чем подумать.

Огарев встал, понимая, что женщина больше ничего не скажет. Он шел, словно неся на плечах ношу: ровная спина согнулась, голова опустилась на грудь. Полковник еле переставлял ноги. Впереди ждала тяжелейшая работа: он должен был отправить “похоронки”…

Операция прошла успешно. Амир выжил. Уже на следующий день Марина навестила его. Отправлять Бесланова в Моздок или Махачкалу врачи опасались. Шевелить чеченца было нельзя. Полковник Огарев внес его в списки личного состава и когда хирург спросил, кем является его больной, решительно ткнул в этот список. Вопросов у медицины больше не возникло. Национальность отошла в тень.

За эти сутки Степанова узнала, что охрана Кольки Горева целиком состояла из уголовников, выпущенных из центральной тюрьмы Грозного. Этим отморозкам нечего было терять. Они откровенно рассказывали на допросах о пытках и казнях военнослужащих, попавших в плен и в которых принимали участие сами. Блондин с наглыми светлыми глазами разоткровенничался во время допроса, стремясь “показать себя”:

— Перед Новым годом двери камеры распахнулись. Трое бородатых предложили свободу, если мы станем воевать против российских войск. Несколько мужиков отказалось. Их расстреляли. У нас срока большие, торчать в этих стенах надоело. Решили лучше на свободе сдохнуть, чем в тюрьме гнить. Два месяца назад нас собрали и, не спрашивая, отправили в какой-то лагерь в Пакистане. Жизнь была, просто сказка! Бабы каждый день. Жратва царская, наркота, да еще и бабки платили! Обучали правда. Каждый день по шесть часов. Как проклятые тренировались в стрельбе и драках. Многие отсеялись, а нас к Ахмаду направили. Сказали, что он наш хозяин. Он нас травкой снабжал…

Марина спросила, опережая военного следователя:

— Где логово Ахмада?

Разговорившийся уголовник хмыкнул:

— Не дергайся, дамочка! Ушел Ахмад. Он, как волк, засады чует. Вот и в этот раз нас вперед отправил, хотя всегда впереди идет. Есть у него зазноба. Где-то здесь, в армии служит. Уж как он ее ищет! Слышал краем уха, вроде нашел. Кто, не знаю. Зуб даю! Мне уже все равно, я свое отгулял и не жалею. Таких приключений никто из вас и во сне не видел!

Уголовник вздохнул и почесал грудь руками в наручниках. Желая вогнать женщину в ужас, широко улыбнувшись, сообщил:

— Чеченцы бабу русскую поймали, такое с ней вытворяли! Она сама молить о смерти стала! Так они что сделали: две березы пригнули и ее за ноги привязали, а потом отпустили кроны. На две части разорвало! А мне в руки лейтенант-сапер попался. Раненый! Я ему в рану шомпол загнал и к стене пришпилил, как кузнечика. Как же мне было хорошо! Он кричит, а я наслаждаюсь с девкой, прямо на его глазах. Знаешь, дамочка, страдания других возбуждают! Рана-то в живот была!

У Марины начались рвотные спазмы и она бросилась вон из палатки. Уголовник захохотал ей вслед и вдруг заткнулся, странно чавкнув. Она обернулась. Следователь потирал ободранные о зубы костяшки пальцев. Его лицо было бледно. Пленный валялся на полу, сплевывая кровь вперемежку с зубами…

Изжелта-серое лицо Амира, с небритой недельной щетиной на подбородке, четко выделялось на белой подушке. Вокруг лежало еще восемь раненых. Они удивленно смотрели на женщину. Бесланов был в сознании и даже попробовал улыбнуться. Марина, в надетом поверх камуфляжа халате, присела на край кровати и взяла его руку в свою:

— Привет, Амир! Я тут с хирургом беседовала — жить будешь!

Он прошептал:

— Тот парень, как он?

Степанова решила сказать правду. Опустила голову:

— Ты не расстраивайся, поздно уже горевать. Сорока умер на операционном столе… — Подняла лицо и комкая боль в комок, весело сказала: — Я тебя побрить собираюсь. Брадобрей, конечно, из меня хреновый, но врач попросил. Ты не против? Обещаю быть очень осторожной и аккуратной.

Он моргнул глазами, давая согласие. Степанова достала из-под халата отечественный крем для бритья, помазок и бритвенный станок. Не совсем ловко одела на стерженек свежее лезвие. Сходила за теплой водой к медсестре и положила на щетину смоченный горячей водой большой носовой платок. Минуты через три сняла и нанесла крем для бритья на подбородок и усы. Смущенно улыбаясь, осторожно провела бритвой по его щеке. Поболтала станком в миске с водой. Он прошептал:

— Где ты этому научилась?

— Да у меня отец так брился, я помню! — Через полчаса она все же закончила с бритьем. Протерла лицо Бесланова чистым полотенцем. С довольным видом посмотрела на работу и сказала: — Все! И ни одного пореза!