Элан молчал. Он сидел очень тихо и ждал, скажет профессор еще что-нибудь или нет.

— Словом, это неизвестно, — сказал Генри и безнадежно пожал плечами. — Неизвестно, как или почему до этого дошло. Возможно, что-то было не так у нас в семье. Ведь вы сами сказали: обычно причина кроется в семье…

— Да, — сказал Элан. — Но как правило, это бывает, когда люди живут в нищете, в тесноте. — Он улыбнулся. — В вашем же случае это совсем не то.

— Конечно, — сказал Генри. Лицо его было серьезно, озабоченно, он, казалось, ушел в себя. — Не знаю, что послужило причиной. — Он поднял глаза на Элана. — Надеюсь, вы не в претензии на меня за это… за эту исповедь?

Священник покачал головой.

— Мы, в сущности, самая обычная семья, — сказал Генри, — хотя со стороны может показаться, что мы живем какой-то особой жизнью. Я не пытаюсь снять с себя ответственность за то, что случилось с Луизой, но просто я не считаю, что ее беда — это что-то из ряда вон выходящее. Я сам знаю двух-трех девушек у нас в Кембридже, которые развелись с мужьями, когда им еще не исполнилось двадцати.

— И ваша дочь тоже развелась?

— Да. А вышла замуж она всего полгода назад.

— За кем же она была замужем?

Генри вздохнул.

— За каким-то шалопаем из Калифорнии. Самый заурядный хиппи. Ничего примечательного.

Они помолчали. Затем Элан сказал:

— Пожалуй, я готов согласиться с вами, профессор: это явление социального порядка.

— Как бы мне хотелось… — проговорил Генри. — Как бы мне хотелось понять все это. — Он взял чашку, отхлебнул кофе, совсем остывший. Священник последовал его примеру.

— А вы понимаете? — спросил Генри,

— Нет, не вполне.

— В каком аспекте следует это рассматривать? Политическом? Религиозном?

— Я бы сказал: в политическом.

— Разве она не согрешила?

— Видите ли, — снова улыбнулся Элан, — что мы можем знать?

— Она могла быть развращена, хотите вы сказать?

— Едва ли. Это не происходит так внезапно.

— В том случае, если это не врожденное.

— Врожденная извращенность?

— А почему бы нет?

Элан снова покачал головой.

— Нет, каждый из нас начинает все сначала.

— Вы рассуждаете сейчас с нравственной точки зрения, а не с научной.

— Пожалуй.

— Если она не просто грешница, что же она тогда такое? Умалишенная?

— Нет, — сказал Элан. — Жертва обстоятельств.

— Каких?

— Ну… — Элан заколебался. — Как вы сами определили это сегодня? Прогнившее общество.

— Да.

Последовало столь продолжительное молчание, какое может наступить, лишь когда собеседников только двое. Затем Генри сказал:

— Для вас теперь все стало на свое место, верно?

— Да, — сказал Элан просто. — Теперь все ясно. Но все может запутаться снова.

— Когда-то мне тоже все казалось ясным, — сказал Генри.

— И быть может, станет ясным снова.

— Быть может.

Кофе был выпит, заказывать по второй чашке они не стали, но и обрывать на этом разговор не хотелось. Генри, однако, не решался снова атаковать собеседника оружием своего скептицизма.

— Но вы все же пришли к какому-то выводу, не так ли? — сказал он наконец. — Что мы можем сделать, чтобы спасти наше общество от полного разложения?

— Вы спрашиваете меня как гражданина?

— И как гражданина и как ученого, изучающего политику.

— Надо делать то что делает врач. Поставить диагноз и прописать лекарство.

— Каков же ваш диагноз заболевания?

— Капиталистическая система.

— А лекарство?

— Революция.

3

Генри Ратлидж спросил жену: не следует ли им отменить предполагавшийся в середине октября большой прием.

— Ты хочешь сказать, из-за Луизы? — спросила Лилиан.

— Да, — ответил Генри и поглядел на потолок кухни, словно опасаясь, что та, о ком они говорили, может их услышать.

— Нет, не думаю… Или ты боишься, что она опять сорвется и начнет соблазнять твоих студентов?

Генри даже не поморщился, как сделал бы это прежде.

— Нет, не в этом дело. Мне бы просто не хотелось выпроваживать ее за дверь, если присутствовать на таком сборище для нее будет тягостно.

Лилиан ничего не ответила, и, пока супруги молча размышляли каждый про себя над возникшей проблемой, в кухню вбежала Лаура и устремилась к холодильнику, чтобы налить себе стакан молока.

— Послушай-ка, — сказала Лилиан. — Ты теперь у нас здесь нечто вроде посредника… Как, по-твоему, отнесется к этому твоя сестра, если отец устроит прием для своих эрудитов-интеллектуалов, сиречь для своих студентов?

— Такой прием, как мы всегда устраивали?

— Ну да.

— Мне кажется, ей совершенно все равно.

— Но ты все же спроси ее, это будет лучше.

Лаура пожала плечами.

— Ее нет дома.

— Спросишь потом.

— А где она? — поинтересовался Генри.

— У доктора Фишера, по-моему.

— У своего пятидесятидолларового дружка, — заметила Лилиан.

— Быть может, как раз с ним-то и надо посоветоваться, — сказал Генри.

Но Луиза сама обратилась за советом к своему психиатру, после того как Лаура передала ей разговор с родителями.

— Ну, а ты-то как к этому относишься? — спросил доктор Фишер, откинувшись на спинку своего черного кожаного кресла с медными шляпками гвоздиков. Кабинет доктора был воплощением изысканности и богатства. Луиза, сидя к нему в полуоборот, смотрела в окно.

— Право, не знаю, — ответила она. И, улыбнувшись, добавила: — Может, конечно, случиться, что я покушусь на одного из его студентов.

— Не исключено.

— Ведь если это верно — то, что вы говорите, будто я просто стараюсь сделать больно отцу за то, что для него на первом месте мама, а не я, — тогда легко можно допустить, что я изнасилую одного из его студентов у нас в гостиной.

— Нет, мне все же это представляется маловероятным, — сказал доктор Фишер. Взвинченное состояние Луизы в это утро внушало ему опасения.

— Излечиться или умереть, — сказала Луиза со смехом.

Доктор Фишер поглядел на нее с беспокойством.

— Но, мне кажется, теперь настанет излечение, — продолжала Луиза. — Я так превосходно чувствую себя сейчас, что, возможно, мне даже не потребуется больше ваша помощь.

Она повернула голову и с улыбкой посмотрела на психиатра. Свежее, оживленное лицо — она и в самом деле выглядела отлично, несмотря на сломанное ребро.

— Я уже слышал это от тебя, Луиза, — сказал доктор Фишер, осторожно поглаживая свой бритый подбородок.

— Да, помню, — сказала Луиза и хмуро опустила глаза. — Но тогда это было вроде затишья перед бурей.

— А теперь?

— И теперь, возможно, то же самое, но по крайней мере я уже знаю, чего мне ждать.

— Чего же именно?

— Внезапной вспышки похоти, надо полагать… — Она насмешливо, почти с вызовом улыбнулась психиатру.

Доктор Фишер выпрямился в кресле и покосился на длинные стройные ноги Луизы.

— Я бы никак не советовал тебе вступать… вступать в близкие отношения с кем-либо из студентов, — сказал он.

— Но это же лучше, чем с грузчиком.

— Ненамного. Тебе нужны более прочные узы…

А Луиза и в самом деле чувствовала себя настолько лучше, что ей доставляло удовольствие поддразнивать доктора Фишера; она уже знала наперед, что он сейчас скажет, и он сказал:

— …Нужен союз с мужчиной зрелого возраста, чутким, понимающим. — Под таким мужчиной подразумевался сам доктор Фишер, но высказать это вслух он не решался. И просто приударить за ней не решался тоже, так как это шло вразрез с профессиональной этикой, а такая неуравновешенная девушка, как Луиза, могла, кто ее знает, post coitum^[28], вместо того чтобы покончить с собой, донести на него. — Иначе потом ты будешь противна самой себе, — закончил доктор Фишер.

— Вот от этого мне как раз и нужно избавиться, — сказала Луиза. — От всех этих самобичеваний.

— Да, конечно, это тебе тоже нужно преодолеть в себе, но, пока ты не научилась с этим справляться, не следует ставить себя в такое положение, при котором ты будешь испытывать чувство вины.