— Плащ, — прошептал Генрих. — Плащ похож.

— А, да мало ли похожих плащей. Следите за походкой.

— Не знаю, не помню, — зашептал Генрих в отчаянии. — Рост приличный, да, волосы… — бизнесмены вступили в свет фонаря. — Кажется, у того темнее были, этот почти рыжий.

— Ну, а второй? — спросил Саня безнадежно.

— В куртке? Совсем непохож. Жгучий брюнет, а у того… ни темный, ни светлый, нечто среднее.

— Шатен, — подсказал Саня.

— Вроде так называется.

Бизнесмены подошли к машине, остановились и вдруг разом обернулись; тайные соглядатаи отпрянули в тень белой башни, не отрываясь, однако, от лиц, замкнутых, словно мертвенных в светло-синем свете. Бизнесмены постояли неподвижно и молча, будто давая возможность разглядеть себя в деталях, затем сели в «Волгу» и укатили. «Сыщики» пошли назад к метро.

— Ну, что скажешь?

— Я бы сказал: оба не похожи. Двигались, как автоматы. И застыли — ну манекены в витрине.

— Виновато искусственное освещение.

— Ну да. Не то, что-то не то… Там был порыв, трагизм, как будто на сцене разыгрывалась пантомима. Она была неподвижна, а он…

— Но почему он не увез ее тогда же? Боялся свидетелей? В доме никого не было, кроме вас с Настей.

— И мы были тайком.

— Тем более. Зачем ночью? Зачем все эти предосторожности?.. «Муж ждет», — сказала она. Кто же этот таинственный муж?

В пятом часу на следующий день в скверике напротив Большого театра.

— Я выслушал его исповедь, Валентин Алексеевич. На меня она произвела сильное впечатление.

— Надеюсь, он сознался?

— В чем?

— В убийстве Нины.

— Нет. И я ему верю. Вы говорили, что в прошлом году с бывшей женой общались.

— По делу о разводе.

— Вы заезжали за ней в клуб на машине?

— После того, как она уехала от меня в Останкино — нет.

— И в последний день ее работы не заезжали?

— Я не знаю, когда она ушла с работы.

— Она вас поздравила с женитьбой. По телефону или лично?

Юный принц досадливо поморщился и постарел.

— Лично.

— Где?

— В театре.

— Почему об этой встрече вы не рассказали следователю?

— Потому что она не имеет никакого отношения к убийству.

— А почему сейчас сказали? А? Не посмели соврать на прямо поставленный вопрос? Нетрудно догадаться: вас видели вместе в театре и смогли бы, если что, уличить.

— В чем уличить? — воскликнул балерон истерично.

— Зачем она приезжала в театр? Она вас преследовала?

— С чего вы взяли?

— А что вы сказали Анатолю, когда он вас разыскал? «Она и из могилы меня достанет». И безумно испугались.

— Уж прям безумно!

— Валентин Алексеевич, у меня есть неподтвержденные данные, что Печерская в то время была беременна.

— Я тут ни при чем!

— Зачем она приезжала в театр?

— Ну, если вы в курсе… она приезжала объявить, что ждет ребенка.

— От вас?

— Боже сохрани!

— Тогда к чему это объявление?

— Вы ее не знаете… вы ничего не знаете.

— Я хочу узнать.

— Взяла, видите ли, реванш. Она была мстительна и одержима.

— Чем?

— Детьми.

— Не вижу в этом ничего дурного.

— И в этом, и во всем надо иметь меру. Она не имела. Фанатичка.

— Какой пыл, Валентин Алексеевич.

— По какому праву, черт подери, вы лезете в чужую жизнь?

— Да, прошу прощения. Я и сам чувствую, что вхожу в раж. Это оттого… оттого, что я потерял все. Простите, но похоже, вы с ума сходили от ревности.

— Я? От ревности?

— Если это только был не ваш ребенок.

Балерон стремительно поднялся со скамейки, Саня воскликнул вслед:

— Она сказала, чей ребенок?

Валентин обернулся, словно исполняя изящный пируэт, и процедил:

— Запомните раз и навсегда: она была страшная женщина.

— Никто так не считает, кроме вас.

— А никто ее и не знал так, как я.

— И счастливы, что избавились?

— Счастлив!

Юный принц порывисто (грациозно и легконого) понесся по аллейке. С лавки наискосок поднялся Генрих, подскочил, закричал шепотом:

— Этот! В саду! Голову даю на отсечение!

— Да ну, Генрих… — забормотал Саня ошеломленно.

— Этот! Волосы, рост, плащ… но, главное — руки, этот жест, плавный… пластичный. И вот в таком же порыве он бросился к ней… Помните, я говорил: как пантомима на сцене.

— Сейчас он бросился от нее. От тени умершей. От «несчастной», как называл ее философ.

Он стоял на веранде, глядел в сад, курил. «Не хочу кабинет Андрея Леонтьевича обкуривать». «И очистить дом Арефьева от скверны». Скверна — все, что мерзит плотски и духовно… грязь и гниль, тление и растление, смрад и мертвечина… словом, все богопротивное. Все, что скопилось тут за годы, за последний год, за последние дни. Впервые с той ночи он заставил себя выйти в черно-фиолетовый сад, где неподалеку под яблоней… днем печаль ощущалась не так остро. «Печаль моя светла». Нет и нет. Может быть, потом, когда я раскрою тайну (если раскрою), ослепительный свет истины озарит все и разом наступит утоление. А пока что — плотная черно-фиолетовая мгла, окутывающая мертвых.

Саня спустился в сад, включил фонарик, прошел между деревьями. Вот здесь. Здесь была могила и лежала Люба. Совпадение? Или она действительно о чем-то догадалась и решила проверить что-то, не дождавшись меня? Решила преподнести мне разгадку, потому что торопилась, не могла жить в обмане? «Ты — Любовь?» — «Я — Любовь». Похоже, что так. И — голос. Проклятье! Что за голос? «Иди и убей!» Психоз, слуховая галлюцинация? И зрительная: существо, демон. Да ведь убил! И ее слова, наверное, последние слова не земле: «Я слышала голос. Я должна идти». В сад. Почему так многое связано с этим садом? Цветущее майское утро, первый робкий снег Покрова, ночное место преступления. Не ночные же демоны сбирались под деревья… о них говорил Анатоль. Ну, это понятно (если вообще можно понять сокрушительную горячку). Настя: кто-то ходил по саду. Тоже понятно: философ хоронил свою возлюбленную. А как она сказала: в саду… летом как-то… и на днях… кто-то крадется. Существо в ее райском саду во сне. Хозяин дома был тогда еще жив. Перестань! Нет ничего страшнее реальности: преступление было задумано и исполнено (недаром некто — вот тебе и существо! — приобрел пистолет с глушителем). Однако в исполнение вкралась какая-то ошибка, неточность, которую убийца поспешил исправить, подставив под удар Любовь. У меня собрано уже достаточно данных, чтобы… не осознать, нет! пока нет… ощутить движение истины, надвигающуюся тень черных крыльев.

Погоди. Как я выразился?.. «Философ хоронил свою возлюбленную». И, по его словам, положил на могилу белый камень, чтоб отметить место. При эксгумации трупа никакого камня не было. Странно. Саня повел фонариком окрест — нету. Кто-то похитил с могилы… Абсурд! Как вдруг невдалеке под яблоневым стволом на земле высветилось что-то. Подошел: вот он — небольшой, неотесанный, причудливой формы, грязно-белого цвета. Пористый, с выщербинками — отпечатки пальцев установить невозможно… да что я, всерьез, что ли! В невменяемом своем состоянии Анатоль ошибся, положил камень не под ту яблоню…

Саня повернул голову: кто-то подходил к розовато освещенной веранде. Владимир, курит. Саня подошел, поздоровался.

— Добрый день, — отвечал Владимир. — Вчера вернулся поздно…

— Очередная сделка?

— Канителимся со старыми. У вас в кабинете уже света не было. Есть новости?

— Анатоль заговорил.

— Что? Что он сказал?

— В общих чертах то, что мы с вами и предполагали, но…

Сзади из кабинета донесся шорох и голос тетки:

— Саня, чай пить будешь?

Впервые после смерти мужа она его позвала сама!

— Обязательно, тетя Май. Владимир, присоединяйтесь.

— Обязательно, — повторил тот нетерпеливо.

Присоединились и девочки. Всем без исключения тоскливо было в этом доме и жутко. В желто-оранжевый уют абажура выдвинули обеденный стол — декорации те же, а вот действующие лица… одних уж нет, а те далече. Впрочем, Любовь свою в ту далекую (так казалось: годы прошли, жизнь прошла), в ту далекую пятницу он еще не знал.