- А как она вышла замуж за Бориса? — не удержался я и от второго лишнего вопроса.

- Он увидел её на улице, выследил. И стал ходить — долго и упорно. Он её, так сказать, выходил, а она его в конце концов пожалела. Конечно, она мне не рассказывала, но женщин я немного знаю. По-моему, ей было все равно, она считала, что неспособна любить, ну не дано этого дара — в общем-то редкого дара. Вот вам и гордость, и строгость, и сдержанность.

- Теперь она так не считает? Художник тонко улыбнулся:

- Теперь она так не считает.

- Дмитрий Алексеевич, а как вы полагаете, что бы сделал Борис, если б тогда узнал о вас с ней?

- Ну, на это у меня воображения не хватает! — он засмеялся. — Воображение, Иван Арсеньевич, это по вашей части, это уже ваш чудесный… нет!.. чудовищный дар. Вы ведь свидетеля можете запугать и черт знает чего от него добиться… Ну что там с Борисом?.. чьи-то шаги… кто-то заглядывает, чьё-то безумие и чья-то смерть!.. А я человек простой и поехал на спецзадание. Будьте осторожны, прошу вас… я как-то к вам привязался. И заката сегодня не будет — гарантирую. Парит. Ночью наверняка грянет гроза.

Мы взглянули вверх. Прямо над нами неподвижно летело лиловое облачко… вон ещё одно… и ещё… белый свет томительно темнел и сгущался, становилось трудно дышать.

Заката, золота и пурпура действительно не было. Но беседка была, был блокнот и белёсые сумерки. Я понимал, что дважды одна приманка вряд ли сработает, но я ждал… чего я, собственно, ждал?.. Вот зашевелятся кусты, и я успею перехватить… ну, не перехватить, ладно, с моей рукой… успею что-то заметить, хоть силуэт, край одежды, ощутить чьё-то дыхание, испуг и ярость… Я ждал, потом забыл обо всем, задумавшись уныло и безнадёжно («Теперь она так не считает!»), так что самому стало наконец противно. Встряхнулся. Надо заниматься делом.

Итак, четверг, семнадцатое июля. День знаменательный, в каком-то отношении даже роковой: я вспугнул убийцу и заставил его действовать.

С чудовищным воображением я ставлю себя на его место. Вот он бежит через берёзовую рощу, что-то упустил, возвращается, лезет в окно… Убитая исчезла бесследно! Непостижимый ужас. Он на этом не успокаивается, не может успокоиться: тело необходимо найти и захоронить.

Свидетелем каких-то действий убийцы, возможно, становится Павел Матвеевич. Но его опасаться нечего. Вообще опасаться нечего: никаких улик, никаких доказательств, никаких свидетелей на следствии не всплывает. Убийца мог бы вздохнуть спокойно и постараться все забыть, как страшный сон — кабы не одна загадка, которая временами, наверное, все же должна была мучить его: каким образом тело оказалось в погребе? Значит, существует в этом мире человек, который незнамо с какой целью влез в это преступление и помог убийце — человек, который наверняка что-то знает, но молчит, не шантажирует. Убийца ощущает незримую, неуловимую зависимость от него.

Проходит три года. Шесть человек в саду Черкасских. Частный сыщик намекает на тайного свидетеля и приводит неоспоримые доказательства его существования: время, место, способ убийства, золотой браслет с рубинами. Что при этом должен подумать убийца: неужели всплыл тот самый его таинственный «благодетель» и наконец заговорил? Или «благодетель» и свидетель — разные лица и по-разному замешаны в преступлении? Впрочем, думать убийце особенно некогда. Художник уговаривает сыщика немедленно, в сопровождении всех действующих лиц, отправиться в милицию и предъявить блокнот с данными об этих свидетелях-благодетелях. К счастью, сыщик отказывается это сделать, и убийца понимает: никаких прямых данных о нем пока что нет, одни подозрения. Тогда чего он боится? Не чего (все улики и следы давно уничтожены, он наверняка избавился от браслета и уже невозможно отыскать труп), он боится не чего, а кого — именно: своего неведомого «благодетеля», поскольку не понимает смысла его действий.

На роль свидетеля среди присутствующих как будто годятся двое: юноша, который околачивался на даче в самое горячее время, и художник, давно копавший это дело и теперь из трусости готовый бежать в милицию.

Ночью в роще я допрашиваю Бориса, актёр подслушивает. Они оба знают от меня, что в субботу в двенадцать я буду ждать математика в беседке, наверняка с блокнотом: я с ним не расставался на допросах. И преступник совершает следующие действия: расспрашивает Петю, звонит художнику, крадёт блокнот и картину.

Кража блокнота логична и понятна.

Звонок Пете… словечко «слышал» не даёт мне покоя (должно быть, и убийце). Из того, что я выложил подозреваемым в тот четверг, следует, что свидетель

видел,

а не слышал. Видеть он мог последствия преступления — мёртвое тело, а слышать — живые голоса из открытого окна. Именно это, видно, беспокоит

Убийцу, этого признания он добивался от Пети.

Ночные звонки Дмитрию Алексеевичу. Почему убийца не заговорил? Хотел просто попугать? Или не решился подать голос, слишком знакомый свидетелю?

Кража портрета пока что совершенно необъяснима. Но меня она почему-то очень тревожит, возможно, повлияло тягостное Петино впечатление. Придётся побывать в мастерской и расспросить Дмитрия Алексеевича (вот что меня тревожит! не портрет, а сам художник, точнее, опасность, которая, я почти уверен, ему грозит)… так вот, надо расспросить Дмитрия Алексеевича о сеансах, на которых он писал свою загадочную «Любовь вечернюю».

Кажется, из всего этого можно сделать вывод: преступление совершено одним из тех, кто присутствовал на даче в вечер четверга. И как у убийцы есть два предполагаемых свидетеля, так и у сыщика соответственно два предполагаемых преступникам. Дмитрия Алексеевича и Петю я отношу к первому разряд (хоты бы потому, что они не могли украсть блокнот), Бориса и Нику — ко второму. Анюту исключаю вообще, безо всяких доказательств, доверяясь интуиции.

Борис. Именно после разговора с ним (а может быть, за ним?) Павел Матвеевич поспешил в Отраду. Я только не понимаю, зачем он рассказал о браслете… Вот зачем (ответил мне мой внутренний голос) — он расставил тебе ловушку, и ты в неё попался.

Допустим, он хочет проверить, что я знаю, и даёт мне ложные сведения об этом браслете с рубинами: на самом деле, может, он серебряный с сапфирами или платиновый с изумрудами и т. п. Я при всех повторяю его описание и тем самым подтверждаю: о браслете мне известно только с его слов. Борис имел возможность вернуться в беседку и украсть блокнот.

Ника. Что значат слова Анюты: «Поинтересуйтесь у Ники, зачем он ездил на сеансы нашего портрета. И не верьте ему». В его распоряжении было трое суток (и открытое окно), чтобы осмотреть дом и вывезти труп. Правда, если признать, что все это проделал не Борис, а Ника, непонятным становится поведение Павла Матвеевича, его поездка в Отраду ночью. Но, во-первых, могло случиться роковое совпадение: актёр и отец убитой случайно встретились на даче именно в ту ночь. Во-вторых, если убийца Ника, можно поверить показаниям Бориса, что у Павла Матвеевича ещё в прихожей начался безумный. И вот уже три года, как эти загадочные полевые лилии…

Тут я не увидел, не услышал, а как будто почувствовал, что на берегу, совсем близко, зашевелились кусты… кто-то идёт? Выскочил из беседки и нырнул в предгрозовые тяжёлые заросли, услышал отчаянный крик: «Иван Арсеньевич!», тотчас вынырнул, у меня пропала охота продолжать погоню, впрочем, я что-то не понял, я что-то… Верочка кричала, запыхавшись, возле самой беседки:

— Иван Арсеньевич! Обход! Скорей! Уже в третьей палате!

Ударили первые дождевые капли, засверкало и грянуло… Небесный гнев! Не помню, как мы пробежали лужок с ромашками и венериными башмачками, кленовую аллею, поднялись по ступенькам — и я очутился прямо в объятиях Ирины Евгеньевны, в окружении свиты шествующей по коридору. Меня журили строго, но по-матерински («Хотите остаться калекой? У вас вся жизнь впереди!», «Нервы, молодой человек, нервы!»). Я оправдывался, ссылаясь на законы художественного творчества, в том смысле, что «мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв»… впрочем, не помню, ничего не помню. Гроза бушевала до рассвета, я убеждал себя, что ошибся… мираж, оптический обман: ну разве можно различить в сумеречной зелени мелькнувшее зелёное пятно — пышный подол сарафана из ситца? Нельзя! На рассвете я себя в этом почти убедил.