— Что, Стасек? Не справиться с этой дикой кошкой?

А Стасек уже оправился от удара, снова тянулся к ней, прижал коленом обе ее ноги, сведя их вместе, лишая ее возможности сопротивляться.

Она должна бы тут смириться, начать молить Господа о спасении, как Катерина, что где-то скулила в отдалении, умоляя то ляхов о милосердии, то всех святых о помощи. Но Ольга захлебывалась своей ненавистью к этим изуверам, до последнего билась в их руках. А потом вдруг снова откуда-то пришли слова, заставившие их на мгновение замереть. Слова на ляшском наречии.

— Ненавижу вас, псы ляшские! Чтоб вы передохли, паскуды! Ненавижу!

Но что она могла сделать против стольких мужчин? Ровным счетом, ничего. Уже накинули ей на лицо подол платья, обнажая нижнюю часть живота, и она замерла, чувствуя, как медленно нарастает желание умереть. Впервые за это время она пожалела, что сухотная не убила ее до сих пор, ни разу за это время даже приступа не было.

А потом вдруг подол снова вернулся на место. В лицо ударил яркий свет факела, что был так близко к Ольге, обжигая лицо жаром огня. Она зажмурила веки, опасаясь, что сейчас ей выжгут глаза, иначе зачем этот огонь у лица, сжимая пальцы в кулаки, собираясь с силами, чтобы не закричать, когда огонь коснется нежной кожи. Не доставит она этого удовольствия, псам этим ляшским!

— Пся крев! Чтобы меня черти взяли! — проговорил над Ольгой чей-то голос. Резко похолодело лицо, и она поняла, что факел отвели прочь. Только тогда она решилась открыть глаза, чтобы взглянуть, что творится вокруг и почему хватка, ее так крепко удерживающая на месте, прижимающая к полу кельи, вдруг ослабла. А потом и вовсе ляхи убрали руки с ее тела, отпуская ее на свободу.

— Панна? — к Ольге протянулась широкая ладонь, призывая принять ее подмогу. Она подняла голову и взглянула в карие глаза, глядевшие на нее пристально из-под широких седых бровей. — Пошли до пана борздо {6}! Борздо, кто бы ты ни была!

— Постой, Ежи, то ж не твое! — возразил откуда-то громкий голос, и усатый лях, стоявший над Ольгой резко выпрямился, кидая взгляд на крикнувшего.

— Твое, что ли? Не думаю. Пана Владислава будет девка, к пану и идите моему. Если кто смел будет на то!

Но кричавший уже видел за спиной ляха товарищей того, оглядывающих напряженно собравшихся в келье, положив руки на рукояти сабель, что пока были в ножнах. Усатый же, потеряв интерес к тому, снова склонился к Ольге и приказал, протягивая ладонь.

— Борздо!

Ольга несмело вложила свою ладошку в эту широкую руку. Она бы сейчас пошла к кому угодно, лишь бы уйти из этой кельи, полной разъяренных мужчин. Но потом, когда она поднялась на ноги, бросилось в глаза то бесчинство, что уже творилось тут, недалеко от того места, где она лежала.

— Постой, лях, — тронула Ольга за руку, уже развернувшегося к выходу и тащившего ее за собой усатого поляка. Тот недовольно обернулся к ней, кинул на нее раздраженный взгляд. Но Ольга все же кивнула в ту сторону, где завалили на пол Катерину.

— А она? И ее тоже…

Усатый лях недовольно крякнул, что-то пробурчал себе под нос, из чего Ольга услышала только «заноза» и «не дает покоя». Потом тот пожевал ус и, покачав головой, будто досадуя на себя, крикнул ляхам в келье.

— Славек! Не помните тут девку-то! Повалять поваляйте да не шибко старайтесь. Она пану нужна будет после. Там в огороде еще прячутся две, — при этих словах Ольга едва сдержалась, чтобы не ударить этого усача. Что ж говорит-то он?! А тот уже развернулся и потащил ее за собой прочь из кельи, а потом по узкому коридору, что образовался из-за многочисленных перегородок, которыми в срубе отгораживали кельи. Он с такой силой тянул за собой Ольгу, что та едва не упала, запутавшись в подоле платья белицы, едва не скатилась вниз по ступеням крыльца.

— Подожди, — взмолилась она против воли, когда снова споткнулась, засмотревшись на тело монахини, что лежало прямо у сруба. Знать, кто-то тоже искал спасения в темноте келий да не успел. Лица не было видно из-за волос, что не удерживаемые более апостольником, рассыпались по плечам и земле, скрывая личность убитой. А по цвету волос Ольге никак было не опознать…

— Подожди! Я не могу так быстро идти!

Но усач даже головы не повернул, только сильнее вцепился пальцами, когда мимо пробежала сначала белица, а за ней несколько ляхов, громко гогоча. Ольга поджала губы на подобное равнодушие, стараясь ступать как можно шире и не наступать на подол. Ибо она знала — упади она наземь, лях даже не обернется, так и потащит ее дальше, не дав возможности подняться.

Сначала Ольга не поняла, отчего так светло вдруг стало, едва они завернули из-за угла сруба к двору, а потом застыла на миг, пораженная ужасом, что захватил тут же все ее существо. Каждый уголок двора был ныне так хорошо освещен, будто день спустился нежданно среди ночи летней, оттого что ляхи подпалили церковь их нехитрую, и ныне так ярко пылала на фоне темноты леса. Только треск стоял горящего дерева, оглушив Ольгу.

Она бы так и осталась стоять на месте, окаменев от ужаса при виде того, что сотворили с обителью ляхи за столь короткое время, да усач все тянул ее за собой, заставляя идти вперед. Ольга с трудом отвела глаза от горевшей церкви и, стараясь не смотреть на тела, что лежали на земле, пошла вслед за ляхом, держа голову прямо, глядя только в спину шедшему впереди усачу.

Внезапно за подол ее платья ухватились цепкие пальцы, и Ольгу кто-то дернул с силой на себя, замедляя ее ход. Она перевела испуганный взгляд на юбку, потом на белые пальцы, и уже затем на перекошенное лицо матушки Полактии. Из-под апостольника той выбились седые пряди волос и висели вдоль лица, придавая той безумный вид, а редкие ямки — следы от воспы — делали матушку похожей, на блазень из страшных снов.

— Вот она, кара моя! — проговорила игуменья. — А все из-за тебя! Из-за тебя! Ты навела на нас ляхов!

— Нет! — замотала головой Ольга, ужасаясь словам матушки. — Нет, это не я!

— Ты! Ты, блудница вавилонская! Грешница, предавшая свой народ из-за бесовской маяты! Это ты! — не унималась та, тяня на себя подол платья Ольги. Усатый лях обернулся посмотреть, что является причиной этой задержки, взглянул на матушку, а потом, услышав ее последние слова, ударил ту наотмашь по лицу, заставляя повалиться на землю без сознания, отпуская из рук подол Ольги.

— Ворона старая! Уж накаркалась вволю! — и снова потащил за собой ошарашенную его поступком Ольгу. Она взглянула вперед и догадалась, куда так настойчиво тянет ее усач. «До пана», — сказал он, выводя ее из кельи.

И действительно — на фоне полыхавшей церкви она отчетливо разглядела нескольких мужчин. Двое из них были в богато расшитых жупанах, с широкими ремнями на поясе. Они стояли друг напротив друга, широко расставив ноги, и о чем-то громко ругались. Тот, что был пониже ростом и посветлее волосом, горячился, то и дело хлопал себя по ноге шапкой, что зажал в руке, размахивал руками. Второй с темной короткой бородкой и усами, казалось, не обращает внимания на крики своего оппонента, только изредка отпуская реплики, что заставляли того пуще размахивать руками. К этим спорщикам и подтащил Ольгу усач, легко преодолевая ее нежелание приближаться к этим панам, что вдруг вспыхнуло в душе. Какое-то странное беспокойство вдруг овладело ею, заставило замедлить шаг, что впрочем, никак не повлияло на намерение усатого ляха продемонстрировать ее шляхтичам.

— Пан Владислав, — окликнул он панов, что тут же смолкли и повернули к нему головы. Ольга заметила, как потрясенно отстранился назад один из ляхов, что стоял за плечом темноволосого, как стал судорожно креститься. Светловолосый прищурил глаза, будто пытаясь припомнить, кто стоит перед ними за спиной усатого ляха, куда поспешила отойти Ольга.

А вот темноволосый вначале никак не отреагировал на их появление. Просто стоял и смотрел на нее, прямо в глаза, поражая темной глубиной своих очей. Дьявольские глаза, сказала бы матушка Полактия, и была бы права. Но странно — Ольга не испугалась их. И не отшатнулась она, когда темноволосый пан вдруг пошел медленно к ней, тяжело ступая по земле, будто к каждой ноге у него по пуду привязано. Стояла и смотрела, как он подходит к ней, занимая место усатого ляха, который тут же отошел в сторону.