— Ты так же безумна, как и он, — глухо прошептал Добженский так, чтобы слышала только она, с трудом скрывая свое отчаянье, промелькнувшее в голосе. Ксения, словно не слыша его и ропот за спиной, легкие вскрики испуга, что сорвались с губ паненок, когда она вскинула самострел и прицелилась в снежный ком, крикнула Владиславу, усмехаясь:
— Пану бы не шевелиться! Не дрогнет ли рука пана? Моя-то рука не дрогнет!
А потом пустила стрелу, разбившую ком на несколько частей и заставившую некоторых паненок лишиться духа от ужаса перед тем, что могло случиться. Да она и сама вдруг побледнела, когда стоявший за ее спиной противник по состязанию громко отказался повторить ее трюк, мол, негоже совсем пана ордината на цель брать, да и опасается он — вдруг дрогнет рука ненароком. Вспомнилось в тот же миг, как корил ее Ежи за тот выстрел в Бравицком лесу, что тогда открыл их заговор против Владислава.
— Ну, пан Заславский! Ну, удивил! — хлопнул по плечу пан Сапега, посмеиваясь, Владислава, когда тот вернулся обратно. — Хотя бравада и только! Но пани! — он повернулся к Ксении и пожал легко ее пальчики. — Пани-то какова! Умеет же рождать земля наша. Даже пани наши заткнут за пояс иного ворога, коли нужда придет.
— Но лучше все же, когда пани за плечом у панов стоят, — проговорил Владислав, стряхивая снег с жупана, крошки которого попали на ткань, когда снежный ком на его ладони разлетелся на части. — За плечом, а не против, не приведи Господь… разве не верно то, панове?
После для Ксении все прошло, как в тумане: слова восхищения пана Сапеги ее мастерству, ее ответное обещание его просьбам быть на охоте следующим утром, недовольный взгляд Добженского и холодный, но внимательный — Владислава. Он положил ей на ладони приз, полученный в том состязании — тяжелый пояс с серебряными пластинами, и она едва не уронила тот на снег, дивясь его весу. А после вернула награду в руки Владислава, чтобы тот передал ее по праву тому, кто истинно заслужил.
— Пани не должно награды такие принимать, — сказала Ксения, зная, как должна была бы поступить в этом случае, если бы выиграла этот пояс и привилегии, будучи женой ордината. Ведь только та как женщина могла принять участие в состязании. — Потому я передаю ее тому, кто должен носить этот ремень с гордостью — пану, что выиграл стрельбы своим умением и в прошлые святочные дни, и непременно выиграл бы в эти.
— Но у пани тоже должна быть награда! — вмешался пан Сапега, и Владислав согласно кивнул.
— Пани непременно получит ее позже.
Ксения не могла не взглянуть на него с надеждой, что вспыхнула в ней при этих словах, но он отвел взгляд в сторону от ее глаз, повернулся к пану Сапеге, а после и вовсе ее оттеснили от ордината, когда Владислав направился с тем к Замку. А позднее, когда спустя время после ее возвращения в свою комнатку с гуляний ей передали приказ пана ордината предстать перед ним, эта надежда разгорелась сильнее. Едва переводя дыхание от волнения, ступала она тогда за холопом по темным переходам, затем по галерее в крыло, где были расположены господские покои в Замке. Знать, не в общие залы ведут ее, билось ее сердце, когда Ксения торопилась за слугой, знать, наедине говорить желает. Неужто смогут переговорить обо всем открыто теперь? Вдруг он унял свою ярость, готов выслушать ее?
Перед Ксенией открыли одну из дверей, и она очутилась в небольшой зале, где еще прежде не бывала. Холоп тут же неслышно вышел, оставляя ее одну, позволяя оглядеться кругом. Но прежде чем она успела сообразить, где находится, в смежной комнате звук шагов и шелест одежды, и в залу широкими шагами ступил Владислав. Сердце ее упало, когда она заметила, как мрачен и холоден по-прежнему его взгляд, как сурово он взглянул на нее, а потом вдруг стал меняться на глазах: смягчились черты лица, скользнула тень улыбки по губам.
Виной тому был детский голосок, что уже отчетливо доносился из той самой комнаты, откуда недавно пришел Владислав. Голос, при звуках которого у Ксении стали мягкими ноги, отказываясь держать ее. Именно поэтому она медленно опустилась на колени, когда в залу вбежал Андрусь, на миг помедлил на пороге, а потом бросился к матери, встал напротив той, едва не наступив на юбку, положил свои маленькие ладошки на ее плечи.
— А вот и ты, мама! — провозгласил он таким тоном, будто они играли в прятки, и он наконец-то отыскал ее. Ксения взяла одну из ладошек сына и ткнулась губами в тыльную сторону, изо всех сил борясь со слезами, что душили ее нынче. — Долго ты ехала. Я-то быстрее. На коне, знаешь? На огромном коне! И Замок! Ты видела Замок, мама? Если нет, то я тебе покажу. И герб! И сабли! У нашего дзядку столько и нет!
Он еще что-то говорил, торопясь рассказать, что видел и узнал сам, путаясь в недавно узнанных словах и потому спотыкаясь в речи, но Ксения толком и не слышала его. Стояла на коленях напротив него, гладила его волосики, его плечики, смотрела в глаза, радуясь его восторгу, его восхищению переменами в жизни, что стряслись недавно, дивясь его виду.
В вотчине Ежи Андруся одевали как маленького панича — рубаха, штанишки суконные, иногда жилет из овчины, если было холодно, или в жупан из ткани темно-синего цвета, когда ездил в костел на мессу. А тут же перед Ксенией стоял истинный сын магната — в жупане из дорогой ткани, затканной золотыми нитями в диковинные узоры, в сапожках из тонкой кожи, с маленькой, словно игрушечной, золотой цепью на груди.
— Гляди, мама, — показал ей эту цепь Анджей. — Я пан панский.
— Так не говорят, панич, — улыбаясь, проговорила Магда, стоявшая в дверях, что вели в ту залу, откуда выбежал мальчик. — Панич — сын ордината.
— Да-да, Мадзя. Я — сын, мама! — кивнул, соглашаясь с ней Анджей, сокращая фразу на свой манер. В его голосе прозвучала такая гордость и довольство собой, что Ксения не могла не заметить ее. — У Янека такой нет. Только у меня, у сына. Янек тоже приехал со мной. Мы с ним вместе…
И снова длинный рассказ о том, как он провел последние дни, сколько всего видел, где был. Он говорил с легким придыханием о доспехах, что видел в Замке, об оружии, о землях, о портретах, что видел в галерее, а Ксения вдруг взглянула поверх его светловолосой макушки на Владислава, что стоял несколько поодаль от них, следя за их встречей внимательно. Взглянула и поразилась тому, каким светом горели его глаза нынче. Будто льдинки растопились от того тепла, которое разливалось в его груди.
И снова больно кольнуло осознание того, что она ни разу за эти годы не подумала о том, каково ему будет узнать, что где-то вдали от него растет плоть от плоти его, его продолжение. Особенно после той потери, что случилась перед прошлым Адвентом.
— А дзядку, мама? — вдруг спросил Анджей, и она не смогла удержаться, чтобы не взглянуть на Владислава снова, но уже открыто, не скрываясь, задержать взгляд долее. Лицо того тут же окаменело вмиг, словно сильный мороз сковал черты намертво. Погас свет, которым горели глаза. — Дзядку не приехал с тобой?
Она на миг замерла, не отводя глаз от лица Владислава, который ждал ее ответа, как и Андрусь, что даже коснулся рукой ее щеки, пытаясь вернуть себе ее внимание, а потом мягко улыбнулась сыну:
— Ты скоро увидишь пана Ежи, Андрусь. Ведаешь ведь, на Адвент и Рождество он не может повидаться с тобой, но после дня Трех Королей по обыкновению бывает с нами. Дождись его, как ждал ранее.
— Я думаю, Магда, паничу пора идти к пану Сикстушу, — проговорил Владислав, поворачиваясь к той, когда Ксения замолчала. — Пан бискуп ждет пана Анджея. И пана Януша. У пани и пана Анджея впереди еще есть дни, чтобы побыть вместе.
Андрусь кивнул в подтверждение словам отца, дотронулся до щеки матери ладошкой, улыбнулся в ответ на ее улыбку, но от второго поцелуя отстранился, считая себя уже слишком взрослым для подобных нежностей. После повернулся к Магде, поймал ее выразительный взгляд и, поклонившись сперва матери, после отцу, вышел вон из залы — маленький серьезный шляхтич с маленькой цепью наследника на груди. Ксения подумала с легкой грустью, что эта серьезность не по годам, видимо, была дана Анджею свыше. Словно только появившись на свет, он уже знал, что по достижении определенной поры ему надлежит принять ответственность за земли и судьбы тех, кто живет на них, взять в свои руки власть и почет.