— Самая лучшая из матерей для этого дитя, — улыбнулась сквозь слезы Ксения, ощущая, как шевельнулся в животе у Эльжбеты ребенок, словно подтверждая эти слова. — А Ежи станет лучшим для него отцом! И мужем для тебя. Чего ж тянули ранее? Чего столько времени ждали-то? Вот увидишь, все переменится… все переменится…

И она действительно верила тогда, уверяя Эльжбету, что все непременно переменится к лучшему. Что она убедит Владислава выслушать ее, а коли тот все узнает, так и простит их. Отпустит Ежи из темницы, в которой держал его. Вернет ей свою любовь и расположение, пустит в свою жизнь, которую Ксения оставила так опрометчиво несколько лет назад. И они все будут так счастливы, как никогда ранее: она и Владислав с их сыном, Ежи и Эльжбета. И это непременно будет!

Ксения верила в это тогда, ведь это единственное, что осталось ей ныне. Но в тот миг, когда она смотрела из оконца со слюдяными вставками в длинных створках сверху вниз на людей, что суетились во дворе, на Владислава, к которому уже успел выйти из Замка Добженский и что-то говорил тихо, приблизившись к тому так близко, чтобы никто более не услышал ни слова из его речей, ее вера постепенно таяла.

А когда заметила, как замер Заславский, словно дикая кошка перед прыжком на свою жертву, как напряглась его спина и плечи, как затихли движения руки, стряхивающей снег с плаща, поняла, что зря убеждала себя в том, что ей по силе заставить Владислава сделать то, что хотела она, как было это обычно. Она помнила, как легко он прощал ее проступки, ее метания, ее гневные вспышки. Помнила, как он шел ей навстречу в их ссорах и разногласиях, как просил прощения, даже в те моменты, когда была в первую очередь виновна она. Она заставила его забыть о своей ненависти и жажде мести когда-то, заворожив его, сама того не осознавая, своей красой, своим нравом. Но те годы, что легли между ними, та разлука, в которой он привык жить без нее, в которой его сердце успокоилась… Ксения забыла о ней, полагаясь на ту власть, что когда-то имела над его сердцем, думая, что гнев его будет так же быстротечен, как и ранее.

Владислав вдруг развел руки и, разжав кулаки, бросил на снег то, что еще недавно так сильно сжал в руках, что невольно переломил пополам. Толстое кнутовище не выдержало силу его гнева, сломалось и ныне упало к ногам шляхтича. Разглядев это, Ксения вздрогнула невольно, осознав, что даже несколько дней не сумели погасить огонь его ярости, не смягчили горечь, которую она заметила в его темных глазах, когда он уходил из ее спаленки в вотчине Ежи. Владислав же перешагнул остатки кнутовища на снегу и ушел в Замок, даже не взглянув на оконце Южной башни, даже не повернув головы в ту сторону, хотя Ксения была готова биться на что угодно, что он знал, чувствовал ее взгляд. Да и Добженский поднял глаза на окно отведенной ей спальни, отчетливо показывая своим взглядом, где разместили нежданную гостью. Словно и нет ее, с горечью подумала Ксения, плотно затворяя створки, когда остальные потянулись за ординатом в тепло Замка, и двор постепенно опустел.

Выходить из своей спаленки она почему-то побоялась, хотя и думала до приезда Владислава пойти на поиски покоев, где тот мог приказать разместить Анджея. Опустилась на постель, даже не переменив платья с промокшим от снега подолом, да так и сидела, наблюдая, как медленно вползают в комнатку сумерки. Никто так и не постучал к ней за это время, никто не принес обещанной воды и горячего питья, словно распознали молчаливое настроение хозяина Замка игнорировать незваную гостью, с грустью подумала Ксения, сплетая пальцы, чтобы скрыть их дрожь. Она впервые за последние два дня была в полной растерянности, даже несколько пала духом, с ужасом осознавая, что ей может и не хватить сил и воли встретиться с Владиславом лицом к лицу, именно здесь, где он господин, где он царь в своих землях.

А потом в дверь легко стукнули, и Ксения едва не лишилась чувств от этого тихого стука. Девичий голос произнес, что «пришла послужить пани», и она поспешила пригласить служанку войти. Та принесла с собой небольшой деревянное ведро и чистое полотно, что было перекинуто через согнутую в локте руку, быстро зажгла толстые свечи, прогоняя прочь тени из комнаты, помогла Ксении со шнуровкой платья, отложив то в сторону («Почищу, пани!»), а потом стала лить ей воду в ладони из кувшина над бальей.

— Пани помочь причесать? — спросила после служанка. Никакого любопытства, отметила про себя Ксения. Только услужливость в голосе, чуть перемешанная с усталостью. Гостье более высокого положения эта усталость никогда бы не была явлена, только ей, пани, размещенной в комнатке под крышей башни, можно было показать. И вестимо, не узнала…

— Я не пойду в костел, — покачала головой Ксения, решив лечь в постель. Ведь вскоре темнота опустится на Замок, как сигнал начала Рождественской вигилии для его обитателей и жителей окрестных земель. Они проведут всю ночь в костеле, а она же могла переждать это время здесь, в этой маленькой комнатке, собираясь с силами. А может, даже спуститься вниз, в темницу под брамой, чтобы увидеть Ежи. Самое время для того, когда Замок опустеет на время праздничной службы.

— Пани просят спуститься в библиотеку, — покачала головой служанка. — Какое платье пани желает надеть? Могу я проверить его?

Ксения ни жива ни мертва стояла, пока служанка аккуратно облачила ее в платье из бархата цвета густого вина, зашнуровала его туго на спине, расправила складки юбок, чтобы те красиво вниз, подчеркивая силуэт. Потом настал черед ее золотых кос, которые уложили в низкий узел прямо над шеей, поверх узла тут же проворные пальцы закрепили небольшой чепец в тон платью.

— Пани пусть следует за мной, — проговорила служанка, завершив облачение Ксении. — Я провожу ее.

В камине библиотеки ярко горел высокий камин, вторя короткими всполохами подмигиваниям огоньков свечей, расставленных в высоких напольных светильниках. Эти отблески то и дело отражались в многочисленной позолоте, которой были украшены бархатные переплеты книг на полках, в сапфировой глубине камня, ладно сидевшем на одном из пальцев человека, что терпеливо ждал, пока Ксения шагнет несмело в комнату, а дверь за ней захлопнется с тихим шумом. Она не сразу, но узнала бискупа в том мужчине, что с явным трудом поднялся из кресла у камина ей навстречу, невольно отшатнулась назад, стушевавшись на миг под этим пристальным взглядом, призванным проникать в души.

— Пани Катаржина! — произнес бискуп, улыбаясь, протягивая ей руки ладонями вверх, и Ксении ничего не оставалось другого, как шагнуть к нему навстречу и положить свои пальцы на его ладони. — Пани Катаржина…

Он перевернул ее ладони и кивнул, разглядев у основания безымянного пальца тонкую полоску шрама от ожога, ставшую почти незаметной за эти годы.

— Королева отменно разыграла свою партию, но еще готова продолжать бой, — проговорил бискуп, поднимая взгляд от ее рук, снова пронзая ее своим острым взглядом. Ксения хотела убрать свои руки из его ладоней, но он помешал ей, крепко схватив длинными пальцами. — Панна Ксения, боится меня? Разве может служитель Господа причинить вред Его созданию да еще такому дивному, как панна? Или панну стоит ныне иным именем называть — пани Катаржина?

Он легко потянул на себя ее руки, принуждая уступить его желанию повести ее к креслам, стоявшим у ярко пылающего камина, помог ей опуститься в одно из них, а после занял место напротив, сложил пальцы друг с другом в «домик» и стал наблюдать за ней поверх этой фигуры.

— Я мог бы узнать пани по этому жесту, — медленно произнес епископ, глядя, как потирает кончиками пальцев висок Ксения. — Пани так делала то, когда задумывалась над фигурами на поле, когда мы с ней партию вели. И шрамик… он почти незаметен, но я столько раз наблюдал этот жест, что заприметил его. Пани удивлена нашей беседе? Пани думает, что я враг ей, верно? Враг, которого стоило бояться все эти годы…

— А разве не так? Разве друг способен на деяния, о которых я наслышана? — спросила Ксения. Бискуп усмехнулся в ответ и попросил ее знаком разлить подогретое вино из серебряного кувшина, что стоял на столике меж креслами. Ксения не стала спорить, подчинилась, в глубине души радуясь этой возможности отвести глаза от пристального взгляда епископа.