Хлесткие репортеры французских газет постоянно сравнивали Поля Лафарга благодаря его представительности и видной внешности, преждевременной седине и огненному уверенному взору с кем-нибудь из титулованных придворных XVIII столетия.

Лафарг — один из вождей рабочего движения Франции — выглядел действительно, как представитель древней аристократии. Он всегда казался собранным и, однако, вулканически вспыльчивым. Трудно было найти натуру более деятельную, неукротимую. Лафарг не уставал знакомить народ с наукой коммунизма, с марксизмом. Он был сама энергия и страсть. В течение дня он успевал переделывать множество дел. И ни одно не обходилось без Лауры, дочери Маркса, ее совета и оценки.

Лаура обладала незаурядными литературными способностями. Одним из ее прозвищ в семье родителей было «Поэтесса». Она писала стихи, но с годами все реже отдавалась поэтическому творчеству, посвятив себя преимущественно работе над переводами серьезнейших философских, экономических и политических трудов. Ее речь была богата красками и неожиданными оборотами. Даже выдающийся лингвист Энгельс посылал свои переводы для проверки Лауре и ее мужу. Но и во французском языке, родном для Лафарга, Лаура стала непререкаемым судьей. Ее переводы были всегда филигранно отделаны.

Стиль отца был ей особенно близок, и, сверяя французский перевод статьи Маркса о Прудоне, сделанный Энгельсом, она довела текст до совершенства, воскресив все своеобразие языка автора. Энгельс, отправляя рукопись в Париж, писал: «Маркс не из таких людей, которых можно переводить на скорую руку. Надеюсь, что Лаура добьется того, чтобы текст был передан хорошо и точно».

Столь же превосходно, как немецким и французским, владела Лаура английским языком, и Энгельс просил ее взять на себя перевод одной из глав «Капитала».

Лафарги обжились в Париже, привязались к нему.

Круг знакомых Лафаргов был весьма широк, разнообразен и многоплеменен. Среди немцев Лаура особо выделяла Клару Цеткин, молодую революционерку, стойкую, храбрую сторонницу Маркса и Энгельса, руководительницу, пролетарского женского движения. В Цеткин Лаура усмотрела широкий ум, знания и волю, выдающиеся организаторские способности.

Осенью 1888 года началась подготовка к Международному социалистическому рабочему конгрессу, которому суждено было положить основание новому, Второму Интернационалу. На этом поприще Кларе и Лауре предстояло многое сделать. Революционному движению пригодилось их отменное знание многих языков. Они вели переписку с рабочими партиями разных стран, переводили документы. Клара Цеткин не только приняла участие в созыве международного пролетарского съезда, но ей пришлось выступить на нем с большой речью.

Напряженно ждали социалисты своего конгресса. И в те же месяцы Париж с жаром и рвеньем достраивал павильоны выставочных зданий на Марсовом поле. Над городом все выше поднималась сплетенная из металла, прозрачная, дерзновенная башня, которую возводил инженер Эйфель, прозванный газетами «чудотворцем». Гостиницы готовились принять тысячи постояльцев, рынки накормить их. Предпраздничное воодушевление не исчезало с улиц и площадей столицы.

Биография революционера включает обычно и время, проведенное в заключении. Гед и Лафарг не были исключением из этого горестного правила. Не раз арестом завершались их выступления с трибуны. Полиция, исказив в протоколах смысл того, к чему они призывали народ, обвиняла руководителей социалистической партии в подстрекательстве к убийствам.

Лафарг, как и два его великих учителя, любил странствовать по прошлому, мысленно оживляя тени истории. В затхлых тюремных коридорах, где камни хранили невидимые отпечатки тысяч человеческих ног, Поль вспоминал якобинцев и жирондистов, участников «Заговора равных» Бабефа, пытавшихся воспротивиться самовластью Наполеона I; бойцов революций 1830 и 1848 годов, героев Коммуны. В тюрьме Лафарг и Гед много читали и писали.

Лаура, жена и соратница воинствующего социалиста, всегда, когда муж отправлялся в пропагандистскую поездку, готовилась равно к тому, чтобы встретить его невредимым либо отправиться с протестом в полицию и передачей в тюрьму.

Жена Лафарга часто посещала парализованного, тяжело больного коммунара Эжена Потье, автора бессмертного стихотворения «Интернационал». Поэт перешагнул за 70. Мысль его была еще столь же сильна, сколь слабой была медленно умирающая плоть. Как это часто бывает у изнуренных недугом, но духом не сокрушенных людей, их внутренняя сила прорывалась во взгляде. На дряхлом, некрасивом лице Потье молодо, пронзительно сияли глаза.

Лаура не отрывала от них своего взора. Они вели с ней свой, особый разговор. Видя, что смерть приближается к многострадальному старику, Лаура пыталась развлечь его чтением стихов. Она знала наизусть многое из того, что создал Потье.

— Обещаю вам, Эжен, — сказала она однажды, прикасаясь к холодной руке поэта, — сделать все, чтобы ваши прекрасные сонеты и песни стали известны во множестве чужих стран. Я переведу их на те языки, которые знаю, и добьюсь, чтобы тысячи и тысячи людей полюбили вас и ваши стихи, как мы их любим.

Вскоре после смерти Эжена Потье хор рабочих города Лилля впервые спел великий гимн, написанный в трагические дни гибели Коммуны. Музыку, столь же простую и гениальную, как и слова «Интернационала», создал рабочий Пьер Дегейтер, композитор-самоучка. «Интернационал» стал торжественной песней всех рабочих.

В феврале 1889 года в Гааге собрались делегаты рабочих организаций нескольких стран. Несмотря на приглашение, поссибилисты, отвергавшие революционную борьбу и готовившие сговор с буржуазией, не явились. Тогда социалисты решили созвать свой Международный конгресс. Каждое рабочее объединение могло прислать на этот съезд по одному делегату. В предварительно намеченной повестке дня указывались три вопроса: международное законодательство по труду, инспекция действительного положения пролетариев на различных предприятиях и средства, обеспечивающие выполнение законов, а также контроль над ними. Энгельс одобрил итоги Гаагского совещания.

«Вы, — сообщил он Лафаргу, — уже наполовину выиграли сражение. Используйте завоеванную в Гааге позицию как отправной пункт, как первую позицию… будущих успехов».

Французские поссибилисты, нашедшие поддержку в Англии у отщепенца и юркого проныры Гайндмана и его реформистской группы, отвергли наотрез решения социалистов, принятые в Голландии. Вильгельм Либкнехт, который иногда плутал и терялся в трудных условиях, усомнился в необходимости срочного созыва конгресса и предложил отложить его на год и собрать не в Париже, а в Женеве. Энгельс встретил этот план в штыки.

«Дорогой Либкнехт! — писал Энгельс в Борсдорф, — …я вижу, что, как обычно, когда доходит до дела, мы сильно расходимся… Твой совет французам при известных условиях найти путь к какому-либо соглашению… то есть пойти и подставить спину, чтобы получить пинок, естественно, взбесил их. Этот совет и твое возмущение тем, что мы… показали поссибилистов такими, какие они есть, то есть людьми, получающими средства из рептильного фонда оппортунистов, то есть финансовых тузов; и что мы этим открыли глаза значительной части англичан па вещи, которые намеренно от них скрывали. — становятся понятными только в том случае, если ты хотел оставить себе лазейку, чтобы даже после полученного вами от поссибилистов пинка затеять еще маленькое дельце за страх и риск немецкой партии. Если это соответствует действительности, то я ничуть не огорчен тем, что вставил тебе тут палочку в колеса».

Хотя к концу 80-х годов сложились и окрепли социалистические партии во многих странах, Энгельс считал создание нового Интернационала несвоевременным. Он хотел, чтобы Международное Товарищество Рабочих возродилось как чисто коммунистическая организация. Анархисты, поссибилисты, гайндманисты, тред-юнионисты пытались захватить инициативу создания нового Интернационала, чтобы превратить его в центр оппортунизма.

Но тогда Энгельс, видя столь опасную угрозу, решил, что сражения не избежать, что надо дать бой наступающему оппортунизму, вырвать у соглашателей инициативу создания нового Интернационала.