Изгоняемый отовсюду, преследуемый, он поехал в Англию, где на Дин-стрит в крайне стесненных обстоятельствах жил тогда с семьей Маркс. Эта встреча глубоко запала в сердце одинокого странника. Автор произведений, которые определили навсегда социальные взгляды Зорге, оказался таким, каким он и хотел его увидеть. Чувство доверия и уважения еще более возросло у ученика к учителю.

Так и не найдя подходящую работу в сырой английской столице, Зорге отправился по белу свету искать пристанище.

Как и в Швейцарии, лишения и материальные невзгоды не помешали ему найти хороших друзей, единомышленников. Познакомившись с молодой немкой, он полюбил ее и встретил полную взаимность. Екатерина стала его неизменным спутником и подругой. Девушку не смутило, что их имущество после свадьбы состояло всего из стула, стола и койки.

С детства Зорге хорошо играл на музыкальных инструментах и хорошо пел. Его родители, всесторонне образованные люди, увлекались музыкой. Отец Фридриха, Георг Вильгельм, и сам он были хорошими органистами. Зорге хорошо знал также народные мелодии и мастерски исполнял романсы, которые любил напевать и Энгельс.

Со времени конгресса Международного Товарищества в Гааге Зорге не бывал в Европе, но связь его с Энгельсом благодаря непрекращающейся переписке продолжалась.

Уже много лет Зорге возглавлял своеобразно развивавшееся пролетарское движение Соединенных Штатов.

Зорге был на восемь лет моложе Энгельса, но выглядел значительно старше. Жизнь изрядно потрепала его, как и многих осевших в Америке иноземцев, привезших с родины пустой кошелек. Проверенный в боях ветеран, один из руководителей Международного Товарищества Рабочих, последователь Маркса, вооружился к тому же идеями научного коммунизма и поднял меч на божество молодой державы — капитал. Началась кровавая война с его жрецами.

Встреча Зорге и Энгельса взволновала обоих.

Два однополчанина беспорядочно, как это всегда бывает после разлуки, перебивая друг друга, вспоминали прошлое.

Долго не могли они наговориться. Общие воспоминания спаяли их одной цепью. Многого из того, о чем они толковали, никто более не знал на земле. Оно исчезло даже для всепроникающей истории, так как, не оставив осязаемого следа, жило теперь только в памяти двух-трех людей, не придающих этому должного значения.

Энгельс просил Зорге никого не оповещать о его приезде.

— Я здесь по настоянию врачей, отправивших меня за океан для перемены климата, и не более чем турист, частное лицо, приехал ненадолго, чтобы обнять тебя. Признаться, хотелось также, прежде чем отправлюсь к праотцам, самому увидеть страну Колумба, дополнить своими наблюдениями то, что знаю из твоих писем, статей и разных книг. Потолкуем же, старый дружище, о твоей второй отчизне.

Разговор длился долго.

Окрепнув и захватив власть, буржуазия Соединенных Штатов тотчас же принялась сгонять американских индейцев с исконно принадлежащих им земель. Получив в свою собственность бескрайние, не тронутые плугом поля, капиталисты и фермеры за гроши скупали труд негров и бездомных переселенцев. Повсюду закипела работа. Земледелие и индустрия процветали. Начался бурный экономический рост нового государства, быстро нагонявшего европейские дряхлеющие державы. Возможность получить сказочно высокие прибыли соблазнила денежных магнатов Англии, Франции и Германии, и они охотно укрепляли США своими займами и вкладами. Богатейшие природные условия, буржуазно-демократический строй, свободный от тяжелой ноши феодальных пережитков, непрерывно пополняющийся иммигрантами запас рабочей силы способствовали тому, что страна за несколько десятилетий превратилась из чисто земледельческой в самую могучую на свете промышленно-аграрную державу.

Океан стал для молодой республики надежной крепостной стеной, и она смогла не разорять своей казны содержанием дорогостоящих армий.

Но хотя с удивительной скоростью множились железные дороги, развивались машиностроительная, угольная, металлургическая индустрия» небывало наживались капиталисты, всех хуже жили рабочие.

Отчаявшиеся, изнемогшие от постоянной нужды, безработицы, неверия в будущее, они легко склонялись к бунту анархистами и проповедниками различных социальных сект, групп, обществ. Ирландцы, немцы, поляки, евреи, скандинавы, итальянцы, чехи, французы, китайцы не всегда умели сговориться между собой, зная лишь родной язык, но, несмотря на несхожесть привычек, темпераментов, понятий, стремились к содружеству, как к защите. Они понимали, что сильны только купно. Как бы ни назывались рабочие объединения, Орденом ли рыцарей труда, лигой или обычным союзом, они все боролись за 8-часовой рабочий день и сносный заработок.

Хозяева отказывали, ссылаясь на убытки.

— Преждевременно, — писали субсидируемые заводчиками и банкирами газеты.

Хотя прошло уже два года после страшного происшествия в Чикаго, оно продолжало тревожить умы не только социалистов.

В 1886 году после рабочих волнений в богатейшем городе на озере Мичиган были повешены ни в чем не повинные вожди социалистического движения. Весь состав редакции немецкой газеты, руководимой Шписом, вплоть до наборщиков, оказался в тюрьме. Бургомистр Чикаго, выхваляясь тогда перед представителями прессы, сказал, подчеркивая могущество буржуазии: «Если бы английская королева поступила таким же образом, как мы в эти дни, то она потеряла бы и корону и страну».

Наглость и цинизм судей на процессе Шписа и его единомышленников не знали предела. Председательствующий громогласно признал, что суд вовсе и не утверждает, будто подсудимые виновны. Их алиби оказалось неопровержимым. И все-таки их повесили.

Нью-Йорк понравился Энгельсу яркостью красок неба, изобилием солнечного света. После замутненного Лондона этот город казался особенно веселым и даже пестрым, как его шумливые, громко спорящие, всегда куда-то торопящиеся жители. Грохот надземной железной дороги, перекличка пароходных сирен вливались 6 симфонию клинообразного города, растянувшегося в длину, как коса на реке.

Из Нью-Йорка Энгельс и его спутники поездом отправились в Бостон. В вагонах, в противоположность английским, было шумно и грязно.

Чтобы изучить живую Америку, где люди так же различны, как страны, которые они покинули, где климат столь не схож, что когда в Нью-Йорке бушует метель, во Флориде зреют апельсины, нужно вжиться в нее, как Зорге.

Энгельс избегал поспешных обобщений. Новый Свет чем-то пугал его. Не имея своей уходящей в глубь веков истории, как ствол без корня, не обвитый плющом традиций, этот обжитой 70 миллионами человек материк нес в себе загадочные неожиданности. Десятки вероисповеданий, предрассудков, смутных представлений о прошлом, как ручейки, образовали здесь полноводную, бурную и мутную реку. Каково будет ее течение, что принесет она в океан человечества?

По-юношески радовался Энгельс впечатлениям, которые с такой щедростью разбросаны обычно на дорогах путешественников в незнакомых странах. Для него Америка была не просто новизной и злободневностью. На ее землях жили некогда племена, описанные им недавно в книге о происхождении семьи и частной собственности.

— На этих берегах обитали первобытные люди, — говорил он, когда небольшой пароход вошел из озера Онтарио в реку святого Лаврентия, — она мало чем отличались от нас, но были, однако, совершенными дикарями. Найдя огонь, они познали божество. Их женщины, должно быть, были красивы, с косами до пят, а мужчины храбры. Трусливые погибали.

Пульс жизни бился для него с удесятеренной силой и в лексиконе не было плоских слов: «скука» или «унынье». Великий гуманист, интересовавшийся человечеством с самого его детства, принимал бытие как нечто безбрежное и драгоценное. Старость означала для него только дряхлость сознания, а неизбежность конца не только не умаляла дара жизни, а делала его значительно дороже.

В пути Энгельс всегда отдыхал. Сейчас он путешествовал по США инкогнито, решительно не желая встречаться с представителями немецких эмигрантов и назойливыми репортерами газет.