Письмо Энгельса, однако, попало в накаленную другими бедами атмосферу. Когда Карл, вскрыв конверт из Манчестера, сообщил о смерти Мери, вся его семья была вначале потрясена этим неожиданным известием. Но в тот день до вечера в рабочей комнате Карла просидел судебный пристав, присланный домовладельцем. Перехватив на крыльце Женни, мясник представил ей опротестованный вексель. В нетопленной комнате верхнего этажа уже несколько дней лежала в постели больная Лаура. Женнихен и Тусси давно не выходили из дома, так как не имели ни одежды, ни обуви.

Оставшись поздно вечером один, Карл взялся за перо.

«С моей стороны, — писал Карл в Манчестер после нескольких формальных слов соболезнования по поводу смерти Мери и описания подробностей своего критического положения, — ужасно эгоистично, что я в такой момент занимаю тебя такими ужасами… у себя дома я играю роль молчаливого стоика, чтобы уравновесить бурные взрывы с другой стороны».

Прочитав письмо Карла, Фридрих почувствовал себя глубоко обиженным и огорченным. Мери еще не была похоронена, а друг не нашел для него слов утешения и сочувствия. Впервые омрачилась светлая дружба этих людей.

Энгельс высказал на бумаге Марксу все, что думал. Ему было особенно больно оттого, что даже городские обыватели проявили в тяжелые дни душевное участие, только Карл этого не сделал.

Глубоко огорченный письмом друга, Маркс объяснил, как сложившиеся неудачно обстоятельства привели их к этому удручающему недоразумению, и просил извинить и понять его. Одновременно он сообщал о своем решении резко изменить образ жизни, объявив себя банкротом и несостоятельным плательщиком, чтобы избавиться от кредиторов и судебного преследования. Он намеревался также уговорить Ленхен Демут поступить на другое место и соглашался подыскать подходящие места гувернанток старшим своим дочерям. Сам Карл с Женни и Тусси думал переселиться в один из казарменных домов, построенных для бедняков столицы.

«В школу я на новую четверть послать детей не мог, так как я не уплатил еще по старому счету, да и, кроме того, они в недостаточно презентабельном виде.

Благодаря изложенному плану я надеюсь, по крайней мере без всякого вмешательства третьих лиц, вновь иметь покой», — писал Карл в своем исповедальном письме и, верный себе, своей постоянной жажде знания и творчества, даже в столь мрачных обстоятельствах, заканчивал:

«В заключение нечто, с предыдущим не связанное. Подходя к главе своей книги, трактующей о машинах, я оказался в большом затруднении. Мне никогда не было ясно, в чем сельфакторы изменили процесс прядения, или, точнее, так как применение пара уже давно было известно, в чем выражается вмешательство движущей силы прядильщика, помимо силы пара? Был бы рад, если бы ты мне это разъяснил».

В другом письме по поводу размолвки Карл подробно объяснял, как могло возникнуть это тягостное недоразумение.

«Могу тебе теперь также прямо сказать, что, несмотря на весь тот гнет, под которым я жил все последние недели, ничто меня и в отдаленной степени так сильно не угнетало, как боязнь, что в нашей дружбе образовалась трещина. Я много раз говорил своей жене, что для меня вся эта мерзость — ничто по сравнению с тем, что, благодаря всем этим житейским дрязгам и ее необычайному возбуждению, мне пришлось, вместо того, чтобы утешать тебя в такой момент, еще надоедать тебе своими частными делами. В результате этого домашний мир весьма пострадал, и бедной женщине пришлось пострадать за эту историю, в которой она была совершенно неповинна; ведь женщины вообще привыкли требовать невозможного. Она, конечно, не имела ни малейшего представления о том, что я тебе пишу, но если бы она немного подумала, она могла бы рассчитать, что выйдет нечто подобное. Женщины курьезные создания, даже те из них, которые одарены большим умом. Утром моя жена так плакала над Мери и над твоей потерей, что совершенно забыла свои собственные горести, которые как раз в этот день дошли до своего апогея, а вечером она была уверена, что кроме нас нет ни одного человека, который мог бы страдать, если у него в доме нет судебного пристава и детей».

Письма Маркса полностью устранили то, что причинило боль обоим друзьям. Фридрих признался, что его мучила мысль о возможности потери вместе с Мери самого лучшего своего друга.

Эта печальная размолвка была единственной во всей истории дружбы Карла и Фридриха.

С помощью сложной и необыкновенно рискованной деловой комбинации Энгельс собрал 100 фунтов и отправил их в помощь Марксу. Одновременно Эрнст Дронке, бывший член редакции «Новой Рейнской газеты» и многолетний друг Маркса, ставший ныне богатым купцом в Ливерпуле, согласился под поручительство Энгельса ссудить ему двести пятьдесят фунтов стерлингов. Деньги эти впоследствии выплатил также Фридрих.

С тремястами пятьюдесятью фунтами на руках Карл наконец смог расплатиться со всеми долгами, закупит! для семьи необходимое и приняться за работу над «Капиталом».

В конце 1862 года прекратилась переписка между Лассалем и Марксом. Лассаль продолжал упорно внушать рабочим мысль о возможности мирного преобразования прусского юнкерского государства в свободную, управляемую народом Германию. Для этого он рассчитывал договориться с королем о всеобщем избирательном право и организации производственных товариществ.

Фердинанд Лассаль, как никогда, обольщался собственными успехами. В Берлине, в Ораниенбургском предместье, в квартале машиностроительных рабочих, он выступил с речью, которую горячо одобрила графиня София фон Гацфельд, сидевшая в первом ряду в шляпе, утыканной разноцветными страусовыми перьями. Она не опускала лорнета, любуясь своим другом, защитником, своим «Буддой» — Фердинандом.

Лассаль, прохаживаясь по маленьким подмосткам, отбрасывая рукой в перстнях мелко завитые черные волосы, великолепно одетый, держался важно и самоуверенно.

— Рабочие, вы должны отдаться историческому развитию с личной страстью!

София фон Гацфельд вслушивалась в чрезвычайно туманно изложенные мысли и нежилась в переливах густого, волнующего баритона Лассаля. Она думала: «Все, что он говорит, великолепно; на свете нет равного ему оратора и мыслителя».

А Лассаль продолжал:

— Пусть же нравственная строгость охватит все ваше существо, пусть ваша жизнь станет достойной этой строгости. Пороки угнетенных, праздные развлечения людей не мыслящих, даже невинное легкомыслие ничтожных — все это теперь недостойно вас. Вы — рабочее сословие. Вы — скала, на которой зиждется церковь настоящего.

Все, что Лассаль говорил далее в лекции, названной им «Программой работников», было грубой вульгаризацией «Коммунистического манифеста» и других произведений Маркса и Энгельса, ставших к этому времени широко известными. Погоня за красивостью речи была так велика у Лассаля, что ради цветистости фразы он, сам того но замечая, часто лишал ее смысла и говорил смешные и нелепые вещи.

Лассаль оглушал красноречием, лишенным вкуса и нередко ума. Не мысль, а слова пленяли его. Торопливый, тщеславный, он жаждал славы, не гнушаясь средствами, какими мог ее добыть, и не желая затрачивать ради этого большого труда. Быть первым повсюду и во всем — таков был девиз этого не лишенного дарований и, главное, обладавшего великолепной памятью человека. По будучи по рождению ни богатым, ни знатным, он должен был пробиваться в жизни без чьей-либо поддержки, и делал это мастерски.

Бракоразводный процесс графини Гацфельд, который Лассаль, не будучи юристом, вел много лет с необычайной изворотливостью и упорством, принес ему знакомства в среде немецкой знати и репутацию неподкупного идеалиста, защитника слабых. Выиграв дело, он получил большие деньги и вечную преданность влиятельнейшей придворной дамы. Ловкий, пронырливый, болтливый, чрезвычайно суетливый, он безошибочно определил для себя поле деятельности и решил возглавить германское рабочее движение, грозившее власть имущим, которые никогда не подпустили бы к себе как равного сына купца из Бреславля. С азартом игрока бросился Лассаль к намеченной цели, и графиня Гацфельд помогала ему во всем. Он переходил от одной женщины к другой, предпочитая замужних, так как для брака искал объект с особенными достоинствами. Графиня терпеливо выслушивала его исповеди о довольно однообразных приключениях. В благодарность эа это Лассаль говорил своим случайным любовницам: