— Ты хочешь сказать, что я настаиваю на нелепости, что я глуп? — рассвирепел Лассаль, вскочив со стула. Затем он произнес с апломбом, взмахнув при этом кудлатой негритянской шевелюрой: — Я напрасно горячусь. Ты, Карл, живешь в мире абстракции, и я прощаю тебе, ты ничего не смыслишь в реальной политике.

— Однако то, что вы теперь постоянно проповедуете, весьма напоминает мне статьи некоторых просвещенных бонапартистов, — поддела гостя Женни.

Чем больше Маркс и его жена высмеивали «теории» Лассаля, тем сильнее было его бешенство и все меньше находил он возражений. Напористость и многословие не имели никакого успеха на Графтон-террас.

— Если бы мы не были в таком ужасном положении и этот субъект не забирал у меня так много времени и тем не мешал работе, он доставил бы мне истинно царское развлечение. Шаль, что Фридриха нет с нами. Послушав и повидав Лассаля, он запасся бы материалом для смеха по крайней мере на целый год, — сказал как-то Карл, когда поздно вечером остался наконец после многочасовой беседы с Лассалем наедине с женой.

— Я очень устаю от его постоянной похвальбы и противных манер откровенного карьериста, — ответила Женни.

Перед отъездом из Лондона Лассаль еще раз зашел к Марксу, чтобы поделиться очередным замыслом.

— Я, быть может, вскоре создам-таки свою газету, — сказал он, бесцеремонно рассевшись в единственном кресле за столом Маркса, в то время как тот расхаживал по комнате. — Я предлагаю тебе, Карл, быть участником этого грандиозного предприятия. Что ты думаешь об этом, дорогой друг?

Маркс мельком глянул на Лассаля и ответил равнодушно:

— Я охотно стану английским корреспондентом твоей газеты, не принимая на себя, однако, никакой ответственности. Политически, как я не раз тебе уже говорил, мы решительно ни в чем не сходимся, кроме некоторых весьма отдаленных конечных целей.

На этом разговор оборвался.

Поглощенный самим собой, мотовски тративший на себя деньги, безотказно предоставляемые ему графиней Гацфельд, Лассаль долго не замечал нужды, в которой жили Маркс и его семья. Когда же он понял, что из-за американских событий Карл остался без всякого заработка и находится в критическом материальном положении, то с обычной напыщенностью предложил юной Женнихен место компаньонки у графини Гацфельд в Берлине. Маркс едва стерпел это проявление черствости, бестактности и наглости. Узнав, что Марксу грозит выселение из квартиры, Лассаль согласился ссудить его небольшой суммой под вексель при условии, если Энгельс даст поручительство. С горечью согласился на это Карл. Ленхен припомнила тогда, что на одни только сигары и извозчиков Лассаль, как он сам похвалялся, тратит в день более одного фунта стерлингов.

В конце лета Карл получил постоянный пропуск корреспондента венской газеты на Всемирную промышленную выставку в Лондоне.

Наконец Карл, Женни и их дочери смогли отправиться туда, куда в эти дни устремлялись толпы людей всех сословий. Всемирная промышленная выставка привлекла к себе посетителей всех стран Европы. Лондон был переполнен приезжими. Газеты посвящали целые полосы описанию павильонов, индустриальных товаров и знатных особ, прибывших на остров.

Дамы, затянутые в тугие корсеты, в пышных кринолинах на металлических обручах, с плоскими шляпками поверх локонов, напоминали большие опрокинутые цветные бокалы. Иx юбки едва умещались в каретах, шарабанах и омнибусах, непрерывно подъезжавших к украшенной разноцветными флагами арке у входа на выставку. Из совершенной по акустике оркестровой раковины неслись по всей площади звуки симфонической музыки.

— «Травиата», — обрадовалась Лаура, — не правда ли, пет ничего лучшего в мире звуков, чем Верди?

— Есть, — ласково ответила ей мать, — бессмертная музыка Рихарда Вагнера. Ничто не может сравниться с «Тристаном и Изольдой».

— Кроме «Лоэнгрина», — возразил Карл. — Я люблю эту оперу больше. Впрочем, мне кажется, что Верди такой же титан и революционер в оперной музыке, как и Вагнер.

— Досадно, что творец «Тристана и Изольды» порвал со своим предтечей — Глюком. Вагнер, — пояснила Женни дочерям, — восстал против утверждения автора «Орфея и Эвридики», будто истинное назначение музыки — помогать поэзии. «Я больше не пишу опер, — заявил Вагнер. — Не желая, однако, изобретать произвольного названия для моих произведений, я называю их отныне драмами».

По странной случайности во время рассказа Женни о Вагнере симфонический оркестр исполнял марш из «Лоэнгрина».

— Чудесно! — прошептала Лаура. — Мне слышится призыв к героическим поступкам, религиозный экстаз, томление…

— И чисто языческая страсть, — подсказала Женни.

Карл предложил начать осмотр выставки с индустриального павильона. Он очень интересовался технологией машин, изучал ее, посещал лекции, знакомился с практическим курсом машиностроения, делая множество выписок. Пытливо и внимательно рассматривая всевозможные инструменты и станки, он обстоятельно объяснял жене и дочерям их назначение и историю. Его интересовала каждая деталь и особенно технические новинки.

— Посмотрите на эти великолепные послушные орудия труда, — говорил он увлеченно, — здесь можно воочию убедиться в том, что, если оставить в стороне изобретение пороха, компаса и книгопечатания — того, что послужило предпосылкой современного буржуазного прогресса, — все в индустрии началось с изобретения часов и ветряной либо водяной мельницы.

— Как же так? — удивилась Женни. — Что общего у этих машин с часами?

— А откуда взялась водяная мельница? — спросила Лаура.

— Она попала в Рим из Малой Азии во времена Гая Юлия Цезаря, — ответил Карл. — Несомненно, что именно часы подсказали в восемнадцатом веке изобретение автоматов в производстве. Все в индустрии началось с заводных и пружинных механизмов и от мельницы с зубчатой передачей и прочими деталями. Взгляните на этот механический молот или на тот огромный пресс. Как и в мельнице, в этих удивительных машинах все процессы производятся без непосредственного человеческого труда. Другое дело — источники энергии, но, я вижу, вам скучно, мои дорогие.

— Нет, что ты, Мавр, — возразила скорее из любви к мужу, чем из подлинного интереса к индустрии Женни.

Карл с восхищением наблюдал за электрическим локомотивчиком, ведущим длинный состав, за неуклюжим двигателем и светильником, которые должны были прийти на смену газовым фонарям.

В павильоне Австрии Лаура увидела среди музыкальных инструментов выстроившиеся в ряд великолепные рояли. Их отполированные деки отражали все окружающее, как зеркала. Тонкими пальчиками Лаура прикоснулась к клавишам. Они ответили ей звонким мелодичным звуком. Тогда она присела на круглый винтовой табурет и сыграла «Песню без слов» Мендельсона, вложив в исполнение всю нежность юной души. Вздохнув, Лаура отошла от инструмента, иметь который было ее давппшней несбыточной мечтой.

В каждом павильоне, отведенном какой-нибудь стране, промышленные фирмы разложили образцы своих товаров, усиленно рекламируя их. Агенты различных фабрикантов и купцы состязались в переманивании заказчиков и покупателей.

Великолепные ткани, ковры, вычурная, громоздкая, украшенная резьбой мебель, сложная парфюмерия и изысканные предметы туалета и обихода мало чем внешне отличались, были ли они изготовлены во Франции, Германии, Австрии или Англии. Все они были рассчитаны на угождение вкусам богатых людей и стоили дорого. Еще менее разнились товары «для народа», которые изредка попадались на выставке. У Женни разболелась голова от назойливого гула, мелькапия множества лиц и возбуждения, которое господствовало на этом параде вещей и людей, охваченных нарастающим азартом купли и продажи.

Лаура и Женни увлекли мать и отца послушать музыкальные выступления на открытом воздухе под большим серо-зеленым тентом.

Мюзик-холл — творение Англии — полон традиций, как цирк. Его клоун — рыжий, нелепый, полутрезвый шотландец — потешал публику особым выговором, кривлянием и рассказами о пресловутой «национальной» скупости. Затем на сцену выскочил забулдыга матрос, лихо отплясывая матлот. Томная жирафообразная певица, переминаясь с ноги на ногу, взывала к публике: «Приди же поскорее, я нежная возлюбленная». Самый большой успех выпал на долю бочкой вкатившейся на сцену комической старухи; она выкрикивала что-то невнятное, шепелявя на чистейшем лондонском простонародном жаргоне «кокной», и была, казалось, пропитана терпкой вонью пивнушек. Ее волосы растрепались, на лице застыло выражение блаженства. Бессмысленная болтовня, бесстыдные пляски актрисы, изображающей не то торговку рыбой, не то портовую сводню, сопровождались довольным ревом и хохотом толпы.