— Я адресовал ее нашим пленным, привезенным из-под Севастополя во Францию. Я выдвигаю следующие три задачи:

Первая. Свергнуть иго царского правительства, сплошь из немцев, которое давно, с тысяча восемьсот пятнадцатого года, изменило народности и действует только в пользу царской фамилии и ее немецких родственников, забывая истинное величие России и счастье ее и все указания великого Петра. Для этого не надо нам иностранной помощи, мы и одни справимся, а отечество освободит от присяги и войско и народ.

Вторая. С новым русским правительством во главе мы все уладим у себя дома и по соседству. Дома мы немедля и без оговорки дадим всем крестьянам нашим разом и вольность и землю.

Третья. По-соседски мы подадим полякам братскую руку, и когда их независимость будет восстановлена, то вместе с ними займемся устройством всего славянского мира.

— Как прекрасно то, что вы сказали! Вот и Бакунин хотел того же, — не скрыла своего восхищения Лиза.

Давно уже сумерки растворились в черной ночи. Исчезло во мгле озеро и горы. Фальшиво играл оркестр в ресторане. Уныло перекликались пароходные сирены. Вдалеке, как сквозь густую вуаль, поблескивали огни маленьких швейцарских селений и городов.

Сазонов укутал Лизу клетчатым пледом и заговорил о том, как она привлекательна. Лиза не прерывала его. Долгое одиночество измучило ее и невольно подстрекало, пробуждало желание чьей-либо близости. Лизе было уже больше тридцати лет. Она любила Бакунина долго и беззаветно, но не была никогда им по-настоящему любима. Что-то кошачье, ласковое, неверное и вместе капризно-детское появлялось в Сазонове, когда он хотел понравиться женщине.

— Вам, конечно, говорили, что вы, как цыганка, зазывны и хороши. Жизнь наша стремительно несется к своему концу, и время цветения так коротко. Зачем же бежать от счастья? — нашептывал он вкрадчиво.

С большим трудом Лиза превозмогла себя и, отшучиваясь, вырвала руку, которую Николай Иванович пытался поцеловать.

Пароход причалил к голубой пристани Лозанны. На следующее утро в букете левкоев Лиза нашла письмо. Это было признание в любви. Она с ужасом поймала себя на том, что без конца перечитывает напыщенные, где-то как будто уже слышанные ею фразы, четко и красиво выписанные на листе кремовой веленевой бумаги:

«Вы похожи на южный цветок с чуть опавшими от засухи лепестками. Вам нужна живительная влага нежности и любви. Не отбрасывайте того, кто протягивает вам такое же усталое от жгучего одиночества сердце».

«А что, если не отринуть его, поверить, полюбить?» Лиза сидела в глубоком раздумье. И в это именно время к ней постучалась и вошла жена Сазонова. Это была дебелая, толстая нерусская дама с отвисшими щеками, сухой нечистой кожей и густой растительностью над верхней губой, которую не мог скрыть густой слой белой пудры. Заняв половину плюшевого дивана своей особой, она принялась оживленно и даже с видимым удовольствием рассказывать Лизе о донжуанских похождениях своего мужа. Говорила она долго, не скупясь на разные подробности.

— А про Сибиллу Гесс и то, как поступил с нею мой Николя, вы, верно, слыхали в Лондоне? Он тогда и женился на мне. Так ей и надо. Все знают, что Мозес Гесс, ее муженек, уже не в силах поднять свою отяжелевшую голову, так много на ней выросло рогов.

— Что вам нужно от меня? — сильно пожелтев, как всегда, когда волновалась, спросила Лиза госпожу Сазонову.

— Ничего. Мне вас попросту жаль. Русские очень странные люди, и как они поступят, никогда нельзя знать. По считаю нужным предупредить нас: если бы не Гесс, а потом я, Николя снова очутился бы в долговой тюрьме. Он в долгах, как в цепях.

Сазонова с трудом подняла свое пышное тело с дивана и важно покинула комнату. Лиза погрузилась в невеселые размышления. В висках у нее стучало. В это время, как апофеоз удручающего фарса, участницей которого она едва не стала, на улице перед окнами отеля раздались звуки шарманки. Слабый, довольно приятный мужской голос запел арию из модной оперетты «Корневильские колокола»:

А Лиза думала: «Отчего Сазонов, талантливый, знающий, в то же время никчемен? Вино, лень или безвременье растлили его? Какую бездну сил душевных сгубил он в себе попусту».

Ей припомнился Бакунин. Было что-то схожее и вместе разное в этих людях, близко знакомых друг с другом, родившихся в одну пору и взращенных как бы в одной колыбели. Лиза содрогнулась и отогнала испугавшую ее мысль о тождестве этих двух людей.

«Бакунин стоик, самоотверженный боец, овеянный славой, а Сазонов, с его знаниями политики, истории, четырех языков, — краснослов и позер, неудачник, пустоцвет, женолюб и кутила, — написала Лиза в своем дневнике. — Но виноват ли он в судьбе своей, в том, что стал таким? Как определить ту долю вины, что надает на каждого из нас, и ту, что зависит от нашего окружения и времени? Юность Сазонова, да и мою, определить можно только герценовскими словами — «нравственное душегубство». Оно убивает душу не только Алексеевским равелином и рудниками, но бездушностью своей, страхом и подавленностью, и диву даешься, как могли у нас сложиться такие героические души, как декабристы, Белинский, Огарев, Герцен, Бакунин и все те, кто томится сейчас по делу Петрашевского на каторге. Эти люди всему учились, дерзали и гибли ради святого дела пробуждения и счастья России. Идеи их были романтичны и прекрасны. Они твердили людям о героизме монтаньяров, пересказывали учение утопистов, проповедовали необходимость революции, свержения самодержавия, а главное, учили ненавидеть всякое насилие и произвол».

В феврале 1855 года умер Николай I. Крымская война окончилась для царской России тяжелым поражением. Падение геройски сопротивлявшегося Севастополя стало неизбежным. Одна неудача следовала за другой. Деспотичнейший из монархов оказался перед позором банкротства всей его системы. Умер ли он естественной смертью или отравился, как упорно говорили при дворе и в народе, но Николая I наконец не стало. Вздох облегчения вырвался из груди многих русских людей. Дышать стало легче. Точно вериги свалились с измученного тела России. Ждали амнистии, освобождения крестьян и верили в доброе будущее.

Вскоре весть о смерти Николая I дошла до Швейцарии и, воскресив заглохшие было надежды, всколыхнула русских людей в изгнании.

Согласно Парижскому мирному договору, Россия лишалась права держать военный флот в водах Черного моря, но, sa исключением небольшого района в устье Дуная, не потеряла других земель. Немногие оставшиеся в живых декабристы после двадцати девяти лет каторги и изгнания возвращались в Петербург и Москву. Шли смутные слухи о реформах, но ничего определенного не было. Лиза смогла наконец оставить постылую страну гор. Помочь Бакунину выбраться на свободу становилось отныне осуществимым делом. После краткого увлечения Сазоновым Лиза испытывала угрызения совести. Ей все время казалось, что она чем-то провинилась перед Бакуниным.

— Изменить можно и в мыслях, — говорила она себе с укором.

Тотчас же по приезде в Лондон Лиза узнала, что Бакунина из Шлиссельбургского каземата, где он находился, увезли на поселение в Сибирь. Местом жительства была определена Нелюбинская волость Тобольской губернии.

Как-то утром в красивый коттедж в Примроз, где поселилась Лиза Мосолова, пришел Сигизмунд Красоцкий. Этот немолодой седоволосый поляк давно был ей очень симпатичен, но никогда обстоятельства не давали нм возможности ближе познакомиться.

— Умор Ворцель. Гордость польских патриотов и святой человек. Не имея сил уже говорить, он написал за день до смерти своей: «…я выстоял мой черед, как следует человеку, я донес мой крест, пусть другой меня сменит».

Не совладав с собой, Красоцкий зарыдал. И сразу светская отчужденность, неуловимая преграда, встающая между душевно чистым мужчиной и женщиной, рухнула. Слезы человека, который плачет в жизни считанное число раз, тяжелы, как горные обвалы. Подавленный собственной слабостью, Сигизмунд смущенно сказал: