— Кого вывозить?

— Ну, ты что, химию не помнишь? «Аурум» — так золото обозначается в системе Менделеева… Так вот, этой артистке власти почему-то разрешили все забрать с собой. Якобы это у нее наследство и получено законным путем, что ли. В общем, не знаю точно, не знаю точно почему, но только много чего у нее было с собой. Так вот, мне с другом и поручили ее ликвидировать, а все драгоценности забрать. Десять процентов от «хабара» должно было достаться мне. Остальное друг должен был отдать кому следует.

— Кто поручил? Кому следует?

— Не перебивай, Алтаец, не перебивай! Это неважно. Все переговоры друг вел.

Шеф опять глотнул виски и сморщился. Запил водой из графина.

— Гадость все-таки, наша водочка лучше. И чего мы все за ихней гадостью гоняемся, не знаешь, Арсен?.. Все прошло как по нотам. Выстрел в затылок. У нее к тому времени золотишко аккуратненько в сумочке было уложено. Забрал я сумочку и вышел на лестницу. Там меня и должен был страховать друг мой приятель. Выключил я это свет в прихожей и открываю дверь на лестницу. А там ничегошеньки не видно: на лестнице темно, как у негра в заднице. Только из окна чуть-чуть свет луны пробивается. Понятно, пока глаза не обвыкли, притормозился в прихожей. Всматриваюсь это я… И вот вижу, что вроде как чуть блеснуло, тускленько так что-то блеснуло в темноте. Ну, глаз-то у меня наметанный, сразу смекнул, что это ствол пистолета на меня наведен. А у меня мой ТТ с глушителем, естественно, в руке был. Ну я и пальнул чуть повыше наведенного на меня ствола…

Он умолк. Достал сигарету, воткнул ее под усы, прикурил. Руки его слегка дрожали.

— Это был ваш друг? — осторожно спросил Арсений.

Шеф кивнул:

— Да, это был он. Был это мой друг-приятель…

— Но зачем? Почему?

— А черт его знает. Я его наповал уложил, так что спрашивать было не у кого. Наповал. Он даже пикнуть не успел…

— Так, может, он и не собирался вас убивать?

— Арсений, не будь ребенком. Он стоял в темном углу лестничной площадки с наведенным на дверь, из которой я должен был выйти, снятым с предохранителя «макаровым». Не надо быть ребенком, Арсений. Чуть я шагнул бы в лунный квадрат, он нажал бы на курок…

— Из-за денег?

— Нет, что ты, конечно, не из-за денег. Из-за очень больших денег! Я подозреваю, что нам двоим причиталась четверть вынесенных драгоценностей. Четверть суммы, я думаю, нам причиталась. Он сначала разделил ее так: десять процентов мне, пятнадцать себе. Я на него за это не в обиде — организатор-то он, значит и получить должен больше. За мозги в любом деле нужно больше платить, чем за руки… Но ему и этого показалось мало, рассудил, что целое больше части. Хотя возможен и другой вариант: ему поручили убрать меня, чтобы замести следы и свалить преступление на покойника… Кто его знает! Бог ему судья, пухом земля, — Шеф еще глотнул виски, запил водой и затянулся сигаретой. Лишь тогда закончил: — Вот так все и было. И с тех пор я особенно не верю в дружбу и благородство. Вернее, не так: я верю в дружбу и благородство, пока речь не заходит о деньгах. А тогда все дело заключается только в сумме — и купить можно кого и что угодно. Со всеми его самыми неиссякаемыми источниками благородства. Со всеми неиссякаемыми источниками…

Арсений озадачено взглянул на Шефа.

— Все же есть что-то, что не продается.

— Это демагогия, Арсений, демагогия и болтовня. Сказки для юных пионеров. Приведи мне любой пример, что нельзя купить — а я тебе назову сумму, за которую это самое будет продано. В каком-то американском фильме, не помню, как называется, есть эпизод, когда мультимиллионер предлагает некоему мужчине уступить ему на ночь свою жену. Тот возмущается. Но когда богач объявляет, что заплатит за это миллион долларов, муж не только соглашается, но и уговаривает свою жену. Поверь мне, юноша, абсолютное большинство людей у нас, абсолютное большинство согласятся уступить свою жену кому угодно и за половину той суммы… Да что за половину — за десятую часть! Или вот еще: в той же Америке провели опрос, кто согласен за тот же миллион пройти голым по Бродвею — согласились очень многие.

— То голым, а то убить человека, который тебя спас…

— Ну так назови сумму, которую ты хочешь получить за человека, который тебя спас!

— Не знаю, — растерянно произнес Арсений. И добавил более решительно: — Таких денег еще не напечатали.

— Ошибаешься, уже отпечатали. Купить, повторюсь, можно любого. Так сколько ты хочешь?

Арсений не ответил, по-прежнему мерно щелкая костяшками.

— Ну что ж ты молчишь-то, друг ситный? — в голосе Шефа уже слышалось сдерживаемое раздражение.

— Да поймите же… Даже имени-отчества вашего не знаю… Поймите, не могу я так…

— А как ты можешь?.. Как?.. — Шеф длинно и грязно выругался.

— Но ведь правила эти не сами по себе действуют. Это ведь не закон всемирного тяготения или, там, закон Бойля-Мариотта. Вы ведь сами эти правила придумали. А правил без исключений не бывает. Ну отмените правило… На один только раз.

— И послать другого?

— Это уж как вы сами сочтете нужным.

— А ты в это время что будешь делать?

Арсений опять промолчал.

— А ты в это время будешь его охранять. Ведь так? Охранять его будешь?

— Это мое дело.

— Конечно. Но ведь и мое тоже.

— Вы-то здесь причем? Будем считать, что я в отпуске. Имею я право пойти в отпуск? И я его вправе проводить как захочу.

— Но ведь я пошлю на это задание кого-нибудь другого, из своих же ребят. А ты будешь его там подстерегать… Будешь сидеть в засаде и — как утку на взлете: ба-бах!.. Я ведь знаю, ты один из лучших специалистов в нашей профессии. И я, посылая кого-то из ребят на этого твоего Волкова, буду посылать его под твои пули!

— Риск — неотъемлемая составная часть нашей работы. Это ваши же слова… А исполнителя можно будет предупредить, что у Волкова телохранитель очень опытный. Пусть будет готов…

— И получится что-то вроде дуэли? Двое киллеров в борьбе за жизнь человека! Звучит-то как!

— Вы можете иронизировать сколько угодно, Шеф, но я отказываюсь.

— Ты это твердо решил?

— Да!

— Ну что ж…

Шеф встал и прошелся по комнате.

— Мне жаль тебя терять, Арсений. Помешать року ты не в силах. Против твоего приятеля поднимутся такие мощные силы, остановить которые ты не сможешь. Об одном прошу: обещай мне… Ведь я могу верить твоему слову?

— Я надеюсь выжить и вернуться к вам. Как же я смогу вернуться, если не сдержу слова?

— Хорошо. Так вот, обещай мне, что твой этот Волков от тебя ничего не узнает об объявленной на него охоте, о том, что ты специально его охраняешь, а также о моем существовании. Обещаешь?

— Не понял. Вы же сами только что говорили, что Волкова необходимо предупредить об этой «охоте»…

— Говорил. Но сделает это человек, который возьмется привести приговор в исполнение.

— А какая разница?

— Одна дает, другая дразнится — вот и вся разница… Во-первых, если ты ему что-нибудь скажешь, Волков, естественно, поинтересуется, что, а, главное, откуда ты знаешь. А мне это невыгодно. Во-вторых, Волков должен не просто узнать об «охоте», ему необходимо сообщить еще кое-что, о чем я тебе не сообщил и теперь, естественно, не сообщу… Так как, принимаешь мои условия? Обещаешь выполнить?

— Обещаю, естественно. Но только имейте в виду: охранять я буду Виктора по-настоящему. И стрелять буду на поражение. Так что вы того парня предупредите.

— Уж предупрежу, всенепременно предупрежу… И все-таки последний раз спрашиваю: может, все-таки передумаешь?

— Нет, что однажды решено, исполню до конца. Мне вам рассказывать смешно, как я люблю отца, как любит он. Но долг другой и выше, и святей меня зовет. Мучитель мой, давайте лошадей! — продекламировал по памяти Арсений Некрасова и поднялся.

Шеф подошел к нему и протянул руку:

— Что ж, лошадей, так лошадей. Смотри только, как бы тебе не пришлось их просить не нести так быстро к пропасти — ведь в гости к Богу не бывает опозданий… Прощай, Алтаец. Боюсь, мы с тобой больше не увидимся. Не увидимся, думаю, мы с тобой на этом свете. А жаль, а жаль… К слову: если так повернется, что тебе придется давать показания, меня можешь даже не называть — меня ни разыскать, ни заложить ты не сумеешь…