— Ай, начальник, здесь был Каип Ияс! — сообщил пожилой чабан с жидкой белой бородой, росшей прямо из шеи. — Может, куда-нибудь за сопку зашел. Он говорил, что живот болел...

Из-за соседней сопки появился Каип Ияс, все такой же худой и морщинистый, похожий на выжатый лимон.

— Ай, лечельник, ай, Кара-Куш, — еще издали закричал он. — Вы кочахчи ищете? Вон там прошел человек!

Новый след, появившийся неожиданно в то время, когда надо было нащупать логово пособника Шарапхана — какого-то Сеида-ага, отвлекал коменданта от решения главной задачи. Вместе с тем он не имел права оставить след без внимания.

Карачун и Кайманов поднялись на седловину. Навстречу им бежали два пограничника.

— Кажется, новый прорыв, — с досадой проговорил Карачун.

— Товарищ майор, — доложил один из пограничников. — На границе обнаружен след. Какой-то странный.

Карачун и Яков подошли к месту, где был обнаружен след. Да, сомневаться не приходилось: границу совсем недавно пересек человек. Следы чарыков видны совершенно отчетливо. Нарушитель широко шагал, старался, очевидно, как можно скорее проскочить зону заложения нарядов. Но вел он себя действительно странно: шел будто пятками вперед. Совсем недалеко от линии границы след исчез, словно нарушитель спрятался где-то рядом.

Карачун нервничал. Это непредвиденное обстоятельство путало все карты. Откуда взялся нарушитель, да еще днем? Куда девался? Если он хороший стрелок, того и гляди угостит пулей. Случайно посмотрев на свежий нанос песка, Яков удивился: он готов был дать голову на отсечение, что несколько минут назад песок был нетронутым. Сейчас же на нем был отпечаток точно такого же следа, как и у линии границы: рваный чарык стянут ремешками, носки смотрят в стороны, но вдавлены глубоко. Кто оставил след?

— Тьфу! — Яков выругался, подошел к Каип Иясу и в сердцах схватил его за шиворот. — Что ж ты нам голову морочишь? Ведь замучил, собачий сын! Вот же нарушитель! Вот его рваный чарык, — показал он на след. — Здесь стянут ремешками. Здесь дырка на пятке.

Он заставил Каип Ияса поднять попеременно одну за другой ноги, показать подошвы чарыков.

— Ай, Кара-Куш! Ай, лечельник! — запричитал терьякеш, понявший, что отпираться бессмысленно. — Хотел мало-мало в аул сбегать, терьячку купить. У чопана нет терьяку. Без терьяка Каип Ияс жить не может.

— В какой аул? Вон в тот, за кордоном?

— Хороший аул, яш-улы, — подтвердил Каип Ияс. — Там у меня друг терьячок продает. Советский власть якши: есть дает, пить дает, спать дает, работать дает. Терьячок не дает. Ай, думал, быстро сбегаю, песочек заровняю. Ай, глупый Каип Ияс, хотел лечельников обмануть!

С досады Кайманов готов был дать Каип Иясу затрещину: надо же потерять столько времени! Но тот вдруг встал в воинственную позу:

— Я теперь советский! Бить советский нельзя. Таги Мусабек-бай бил! А тебе нельзя! Такой закон!

Всю жизнь униженный, всеми оскорбляемый, Каип Ияс впервые почувствовал себя человеком. Ему разрешили жить в Советской стране, доверили пасти отару. И он решительно заявил о своем человеческом достоинстве.

— Бить не будем, — успокоил его Карачун. — Нельзя бить. Садись в машину, у нас к тебе дело есть.

Хотя было не до смеха, но Яков едва удержался от улыбки при виде той важности, какую напустил на себя Каип Ияс, садясь в машину. Робость и наглость, приниженность и непомерное самомнение, наигранную развязность и тревогу — все это одновременно выражало желтое, морщинистое лицо Каип Ияса.

— Ай, Ёшка! — произнес он торжественно и в то же время заискивающе. — Ты меня ругаешь, а слыхал, что лечельник сказал? Ты еще узнаешь, какой человек Каип Ияс. Давай немножко терьяку, все для тебя сделаю. Не дашь, упадет сейчас Каип Ияс, сразу умрет.

Машина уже мчалась по направлению к комендатуре.

— У меня нет терьяку, — ответил за Якова Карачун, — но ты его можешь получить, если как следует подумаешь своей головой. Только хорошо думай... Таги Мусабек-бай все у тебя отнял: и здоровье, и жену, и детей, и все, что было в твоем доме. Правильно я говорю?

— Правильно, — согласился Каип Ияс.

— Значит, Таги Мусабек-бай и мне, и Ёшке, и тебе враг. Он враг всем, кто работает, трудится. За терьяк готов отнять у человека не только деньги, но и жизнь. Так я говорю, Каип Ияс? Враг или не враг тебе Таги Мусабек бай?

— Враг, лечельник, большой враг. — Глаза Каип Ияса загорелись мрачноватым блеском. — Он меня бил.

Услышав, что зачем-то понадобился большому начальнику, Каип Ияс сразу смекнул, что может заключить с Карачуном выгодную для себя сделку — получить кусочек терьяка.

— Ай, лечельник! — оживился он. — Дай немножко покурить, луну с неба достану. Не дашь, умрет Каип Ияс.

— Может быть, дам. Таги Мусабек опять к нам забросил терьяк. Его надо найти. Скажи, яш-улы, кто неподалеку от аула Ак-Кая может купить много терьяку?

Карачун и Кайманов понимали: стоит упереться Каип Иясу или назвать вымышленную фамилию, придется искать Сеида-ага во всех близлежащих аулах, а пока будут продолжаться поиски, тот успеет спрятать и бандитов, и терьяк, и упаковки.

— Ты сказал «яш-улы», лечельник? — уставившись слезящимися глазами на Карачуна, спросил Каип Ияс. — Мне сказал? — Он покачал головой, как бы отказываясь верить тому, что слышал. — Один только раз большой ваш начальник Василь-ага назвал меня так. Никто больше не называл. Каип Ияс — дохлый ишак. Каип Ияс — вонючий шакал. Каип Ияс — дерьмо. Так говорили... Все так говорят! А Каип Ияс — курд! Когда терьяк не курил, первый охотник был! Как сам Аликпер. Как вот Ёшка Кара-Куш. Птичке на лету в глаз попадал!..

Стараясь точно перевести для Карачуна каждую фразу Каип Ияса, Яков сделал нетерпеливый жест: сейчас, мол, не до воспоминаний. Но комендант кивнул — пусть говорит.

— Советская власть — хорошо! — торжественно продолжал Каип Ияс. — Тебе скажу, кто покупает терьяк. Иди в аул Эрик-Кала, спроси, где живет Сеид-ага?.. Нет, сам не ходи. Я поведу. Дай только немножко терьяку, Каип Ияс за кордон пойдет, Таги Мусабека убивать будет...

— За кордон идти не надо, Каип Ияс, — спокойно сказал Карачун, — а в аул Эрик-Кала ты нас проводи...

Машина остановилась у комендатуры. Пропустив впереди себя в помещение Каип Ияса, Карачун, остановившись на крыльце, внимательно посмотрел на Якова:

— Что с тобой?

— А что?

— Желтый весь и зубами стучишь.

— Черт его знает... Верно, малярку подхватил.

— Еще не легче, — озабоченно проговорил Карачун. — Не вовремя... Конца поиска еще не видно. А главную роль сейчас играть тебе, больше некому. Никакая блокада, никакие обыски не помогут, если мы с тобой не раскопаем, где эти проклятые упаковки с ремнями. Нужен еще один немедленный заход с переодеванием. Мы должны все проверить сами.

— Что я должен делать?

— Не торопись, объясню.

Он куда-то ненадолго ушел. Вернулся в сопровождении красноармейца, который принес узел с одеждой. Минут пятнадцать спустя Яков был уже в форме железнодорожника. В руках держал клеенчатую сумку с двумя толстыми пачками «денег». Комендант пояснил: в пачках обычная бумага, лишь сверху настоящие пятидесятирублевки.

Вид Кайманова вполне соответствовал его роли. Лицо утомленное, глаза воспалены, от недосыпания заметно покраснели (значит, приехал издалека, не выспался). Едва ли кто мог узнать в нем сотрудника пограничной комендатуры.

У него болела голова, чувствовал он себя неважно. Но ему было совсем не безразлично, кто найдет таинственные упаковки, кто схватит Шарапхана.

Аул Шор-Кую, где он пытался «обменять» домотканый платок на чуреки, остался позади. Минут через двадцать показались глинобитные домики аула Эрик-Кала. От аула до старых чинар, у которых, по словам задержанного хозяина мешков с саманом, Шарапхан встретился с пособником Сеидом-ага, было всего метров восемьсот.

У поворота дороги машину остановил часовой из оцепления. Карачун назвал пароль. Поехали дальше.

— Стой, яш-улы! — вдруг крикнул Каип Ияс. — Вон он, дом Сеида-ага. Я поведу Ёшку!