— Кто такая?

— Та жинка начальника заставы. Доктор. Санчастью командуе. Поихалы за медикаментами, а воно, — Дзюба ткнул пальцем в небо, — як курыць понамочило...

— Звать-то тебя как?

— Степаном.

— Меня Яковом. Ну что ж, Степа, давай закурим, раз домой не пускают.

— Мабуть, тютюн промок, — озабоченно хлопая себя по карманам, сказал Дзюба.

— Закуривай моего.

Дзюба свернул цигарку в палец толщиной, отворачиваясь от ветра, зажег спичку. Яков присмотрелся к нему. Голенища его сапог на одну треть разрезаны по шву, — видно, не налезали по-доброму на могучие икры.

— Можно! — крикнула Светлана.

Яков вошел, глянул на повеселевшую Ольгу. С появлением Дзюбы и Светланы она перестала бояться грозовой ночи, незнакомого места, хотя и захудалого, но живого контрабандиста. Добавила в чайник воды, поставила его на закопченные камни в костер, стала доставать из корзины продукты, полученные в дорогу от свекрови.

Светлана подошла к Якову. Пальцы у нее были забинтованы.

— Все-таки давайте я посмотрю ваши руки, — сказала она.

Теперь, при свете костра, он рассмотрел: волосы у нее темные, глянцевитые, с завитками у висков, заплетены в короткую косу, уложенную на затылке. Быстрые темные глаза на удивительно белом для этих мест лице необычайно живые.

— А что с руками? — услышав разговор, всполошилась Ольга.

— В темноте за куст неловко взялся, колючек понавтыкал...

— За куст взялся, когда меня от смерти спасал, — добавила Светлана. — Ваш муж настоящий герой: не раздумывая прыгнул с обрыва, чтобы меня перехватить...

Он молча пожал плечами, — дескать, каждый поступил бы так.

— Яша у меня смелый, все так говорят, — простодушно подтвердила Ольга.

Обе женщины принялись вытаскивать занозы из его рук, перевязывать ссадины на пальцах, смазывать их йодом.

Вежливо поблагодарив за перевязку, он подошел к контрабандисту, начал развязывать ему руки. Сзади послышался смех. Смеялась Светлана.

— Почетно упаковали, — сказала она. — Этот шаромыжник еще подумает, что его приняли за какого-нибудь главаря. Поживете здесь, привыкнете: таких гостей каждый день ловим... Оленька, давайте ужинать и спать. Мужчины, организуйте охрану.

Яков продолжал молча развязывать Каип Ияса. Не мог же он объяснять, что, мол, связал его только потому, что оставлял под охраной Ольги.

— Давай, Степа, твою винтовку и ложись спать, а я пока посижу, — предложил он Дзюбе. — Неровен час, еще какие кочахчи от дождя в гавах полезут.

— Не положено передавать, — Дзюба развел руками. — Личное оружие. Я ее пид бок положу, як шо почуешь, гукны, я и вскочу...

«Вскочишь ты, как же! — подумал Яков, вспомнив разговор о том, что Дзюба на ходу спит. — Экий увалень уродился».

— Ладно, — сказал он, — я и с берданкой посижу.

Помог Ольге расстелить бурку, сел у входа перед костром, подбросил дров в огонь. Золотистым роем взметнулись искры. По-прежнему доносился мощный гул потока, бушевавшего где-то внизу. Дождь начал стихать. Он уже не шлепал по камням, а тихо шелестел, словно хотел змейками-ручейками прокрасться в пещеру.

Неожиданное знакомство со Светланой не слишком занимало Якова: мало ли на свете красавиц? Однако в глубине души он чувствовал себя оскорбленным. Его задело то, что она сочла его новичком. Сама небось живет здесь без году неделя, а еще берется судить о других! «Да что мне до нее!» — решил Яков.

Незаметно для себя стал думать о матери. Всю жизнь она мечтала жить богато, но с отцом, дорожным рабочим, никак не удавалось вырваться из нужды. И вот теперь богатство пришло. Откуда только у Мордовцева доходы? На какие средства содержит он такой большой дом?

Где-то заурчал горный леопард. Видно, родник Ове-Хури посещали не только змеи и ящерицы. Но сейчас вокруг сколько угодно воды, у входа в гавах горел костер — никакой зверь не опасен. Подложив в огонь остаток дров, Яков уже перед рассветом с трудом разбудил Дзюбу, лег на его место и, едва коснувшись головой скатки, служившей подушкой, крепко уснул. Последнее, о чем он подумал, что не было рядом Ольги. Не давало покоя странное ощущение пустоты, хотя жена была тут же, в гавахе, но спала под одной буркой с новой знакомой.

Проснулся Яков от яркого солнца, светившего в глаза. Костер потух. Над головешками, покрытыми пеплом, синей струйкой курился дымок, насквозь пронизанный бьющим сквозь расселину солнцем. Дзюба клевал носом стоя у входа. Опираясь на винтовку двумя руками, он едва не напарывался на штык. Заметив, что Яков проснулся, Дзюба тут же чуть ли не на четвереньках полез на его место. Ольга и Светлана спали, укрывшись буркой. У стенки пещеры, скрючившись, спал на кошме Каип Ияс.

Яков вышел на площадку перед гавахом. Все видимое отсюда пространство искрилось и сверкало. Еще не высохшие капельки дождя переливались огнями на метелках гули-кона. В ущелье, на дне которого продолжала шуметь вода, клубился белый туман. Призрачными испарениями курились склоны гор. Легкий парок поднимался от лошадей, подставивших утренним лучам солнца чисто вымытые, лоснящиеся спины.

Огромная чаша из горных склонов, открывшаяся ему, была переполнена прозрачным воздухом, свежестью, светом. Якова встречало такое радостное утро, и в груди была такая легкость, что, казалось, расставь он руки — полетел бы над склонами гор, над вилюшками дороги, уходящей к Даугану, над глубоким ущельем, скрытым полупрозрачным туманом.

Из отщелка, в котором Яков ночью встретил Дзюбу и Светлану, послышался дробный цокот копыт. Появились два пограничника: один — рядовой, с притороченной к седлу клеткой с голубями, второй, судя по треугольникам в петлицах, командир отделения. Натянув поводья, они соскочили на землю.

— Погранпатруль, — представился командир отделения. — Прошу предъявить документы.

— Командир Галиев, наши! — воскликнул его напарник, увидев спавшего у самого выхода из гаваха Дзюбу.

— Дзюба, встать! — приказал Галиев красноармейцу и, обращаясь в темный провал гаваха, уже другим голосом добавил: — Светлана Николаевна, доброе утро. Начальник беспокоится, всю ночь вас искали. Пора домой. Красноармеец Шаповал, отправьте донесение на заставу, — обратился он к приехавшему с ним пограничнику.

Тот написал что-то на бумажке, вложил ее в патрончик с крышкой, привязал к лапке голубя, высоко подбросил птицу вверх. Потом выпустил из клетки второго голубя.

Некоторое время смотрел, как голуби, сделав круг над площадкой, взяли курс на заставу. Яков подумал: «Не долетят!» И в самом деле, как раз было время, когда соколы выкармливали птенцов и потому беспощадно истребляли все живое, что было им под силу.

— Яков Григорьевич Кайманов! — представился он, протягивая справку о назначении его в бригаду ремонтников. — Эй, Каип Ияс, — окликнул он задержанного. — Вставай. Иди познакомься со своими друзьями.

Каип Ияс, еще более сморщенный и помятый после сна, желтый от терьяка, почесываясь и пожимаясь от утренней свежести, вышел на свет.

— Командир! Смотрите! — удивленно воскликнул красноармеец Шаповал. — Недели не прошло, как я его задержал! Опять здесь...

— Может, не он? — усомнился Галиев.

— Точно, он. Зачем ходишь, тебя ж только что ловили, а ты опять пришел?

— Белемок[18], — забормотал Каип Ияс, не понимая, что ему говорят.

Яков перевел вопрос Шаповала. Галиев удивленно поднял брови.

— Начальник! — по-курдски сказал Каип Ияс. — Никогда больше не буду. Отпусти домой. Дома мала-мала ребятишки плачут. Не отпустишь Каип Ияса — совсем помрут ребятишки.

Яков перевел и эти его слова.

— Вы понимаете по-ихнему? — подозрительно спросил Галиев и еще раз взял у Якова для проверки выданную дорожным отделением и заверенную управлением погранвойск справку.

— Здесь вырос, курдский — мой второй язык, — сказал Яков.

Галиев, маленький, плотный, скуластый, с четко обозначившимися под гимнастеркой грудными мускулами, щелкнул каблуками, приложил руку к шлему-буденовке: