Вплоть до весны 86-го вертолеты исправно доставляли продовольствие, которое честно распределялось между населением, так что если кто-то и вынашивал недовольство (все-таки табак и алкоголь были в большом дефиците), то держал его при себе, наружу не проецировал. К тому же, не нужно было работать, что диссидент Семыгин озвучил следующим образом:

     — У нас в Красном наступил долгожданный коммунизм. Работать — от каждого по возможности, то есть не нужно совсем, а харчи — всем по потребностям, то есть поровну. Ура, товарищи, светлое будущее уже здесь и сейчас! Спасибо вам, Никита Сергеевич, вы свое обещание сдержали!

     Не забывала «большая земля» и об идеологической подпитке граждан Красного, а потому иногда вертолеты доставляли газеты, а весной 85-го даже приперли тысячу экземпляров книги Дорогого Леонида Ильича «Малая земля». Семыгин книгу просмотрел, и начал раздавать ее горожанам вместе с газетами, рекомендуя использовать этот шедевр исключительно для растопки.

     Со всем мирился люд Красного, все лишения стойко переносил, не роптал, но вот отсутствие водки оказалось непреодолимым испытанием. Никак нельзя было существовать горожанам без алкоголя, а потому доморощенные химики начали экспериментировать со всевозможным сырьем, пытаясь заполучить вожделенную жидкость. Как не удивительно, но некоторые результаты были достигнуты при использовании целлюлозы. Самогон из нее получался убийственно-вонючий, но дело свое делал — вставлял мгновенно и наповал. Ее так и прозвали — «табуретовка», толи по исходному сырью, толи по силе воздействия на организм. Употреблять «табуретовку» решались только самые отчаянные, остальные предпочитали мозольную жидкость, средство для мытья стекол «Секунда», или денатурат. Но чтобы свести в могилу весь город этой отравы было недостаточно, выпили ее быстро, похоронили пару десятков отравившихся насмерть алкоголиков, и снова затосковали. Правда, имели место слухи, что запасы спирта (и довольно большие) припрятаны в квартире Никодима, но соваться к парню, пророчащему смерть, никто не отважился. Да и откуда бы у него взялся спирт? Никто ж Никодима отродясь выпившим не наблюдал. К тому же странное что-то вокруг дома его творилось. Зимой 86-го неоднократно жители наблюдали над крышей Никодимовской четырехэтажки голубоватое свечение, словно полярное сияние его окутывало, а как-то молнии всю ночь в этот дом проклятый лупили, грохот стоял невероятный, а дождя так ни капли и не пролилось. В общем, и Никодима, и вотчину его народ стороной обходил от греха подальше.

     В марте 86-го небо Красного озарилось недобрым светом блуждающей звезды. Комета Галлея, вестница бед и несчастий, снова несла человечеству проклятья. Уже в начале года, 26-го января, когда комета еще только приближалась к орбите Земли, мир облетела трагичная весть о катастрофе американского шаттла «Челенжер». На 73-й секунде полета взорвался правый твердотопливный ускоритель ракетной платформы, оборвав жизни семи членам экипажа. Правда, в Красном это известие никого, кроме учителя физики Цандеровского, не взволновало. Вениамин Альбертович же, будучи человеком интеллигентным, опечалился, так как считал, что некоторая доля вины лежит и на нем, как на теоретике твердотопливных реактивных двигателей. Но и он вскоре успокоил себя мыслью, что:

     «Так им — американцам и надо! Нечего чужие идеи красть!»

     В конце февраля на 27-ом съезде КПСС теперешний генсек Михаил Сергеевич (возмутительно молодой и болезненно активный!) впервые заговорил о гласности и перестройке. Говорил генсек убежденно, с блеском в глазах и твердостью в голосе. В этих речах люд чуял дух перемен, дух возрождения, не понимая, да и не желая понимать, что кардинальные изменения возможны только через хаос и ужас, и что те, кто теперь готов был драться за реформиста Горбачева, спустя несколько лет его проклянут. Но это были пока цветочки, ягодки же начали созревать к середине весны.

     Торопясь не пропустить редкое небесное явление, астрономы всех мастей направляли оптические приборы в небо, любуясь звездной странницей, распустившей на миллионы километров свой пушистый хвост. И любовались до конца апреля, потому что уже в начале мая весь мир узнал про небольшой украинский городок с травяным названием Чернобыль, и стало вдруг как-то не до астрономии. Атомная энергетика СССР, гордость отечественной науки и промышленности, на поверку оказалась такой же хилой и болезненной, как и вся экономика Страны Советов. Да еще и диавольски опасной. Смерть накрыла Припять сияющим куполом, и купол это ширился, разрастался, грозя не только Украине, но и странам Европы. У СССР появился еще один фронт, на борьбу с радиацией бросили десятки тысяч людей, многие из которых погибли сразу, остальные чуть позже, — и если не от болезней, то от безнадежности. Как, например, академик Легасов…

     Американские бомбардировщики бомбили ливийские города, казахстанский национализм, очевидно, воодушевленный обещанием гласности и демократии Горбачева, поднял голову – в Алма-Ате начались беспорядки, советские солдаты по-прежнему проливали кровь в Афганистане, не зная за что, и зачем они сражаются, а ПГТ Красный полыхал огнем.

     Лето 86-го в Красном выдалось не просто жарким и засушливым, но раскаленным, как жерло вулкана. Солнце палило так, будто собиралось превратить кусок тайги в пустыню. Воздух был настолько сух, что звенел, хотя возможно, это звенело в ушах горожан, потому что с середины мая и до конца августа они пребывали в состоянии полуобморока, как от жары, так и от недоедания. Поставки продовольствия в начале лета резко сократились, страна занималась аварией Чернобыльской АЭС, ей было не до мелких проблем Красного, так что председатель горисполкома Поворотов вынужден был урезать ежедневную пайку в три раза, отчего недовольство отдельных граждан вылилось в активный протест. Десяток металлургов, вооруженных дробовиками, предприняли попытку взять продовольственные склады штурмом, но мятеж был задавлен в зародыше, толком не начавшись. Военные и сами находились на пике нервного напряжения и только искали повод излить свое недовольство, а тут покушение на социалистическую собственность! Одним словом, часовые и патруль в две минуты перестреляли нападавших и даже раненых добили, чтобы остальным неповадно было. Сглупили мятежники, особенно учитывая тот факт, что в продовольственных складах и поживиться толком было нечем, там и было то всего несколько мешков с мукой и горохом.

     Народ бескомпромиссности военных не возмутился, напротив, многие высказались, что — да, в такое непростое время и меры надобно принимать суровые, жесткие, иначе — все, страну захлестнут бардак и разгильдяйство. Даже Иосифа Виссарионовича добрым словом вспомнили. Самые же прагматичные замечали цинично, что уменьшение количества ртов способствует увеличению пайки живым. Хоть и немного убыло едоков, всего-то десяток на несколько тысяч оставшихся горожан, а все лишняя калория здоровью в плюс.

     Нашлись и сорвиголовы, решившиеся на прорыв из окружения. Группа мужчин, женщин и даже детей, общим количеством человек тридцать, отправилась пешком прямо сквозь железную тайгу, держа курс на юг. Час спустя провожавшие услышали неорганизованную пальбу и отголоски криков, рыков и еще чего-то маловразумительного, но скоро звуки стихли, тайга поглотила их, не оставив места для надежд и сомнений — суровый лес никого пропускать был не намерен, и пощады никому миловать не собирался.

     А зной тем временем лютовал, и к осени деревянные бараки, давно уже покинутые жильцами, пересохли до звона, высохли, как ковыль, и если в пробоины выбитых окон и сорванных с петель дверей врывался ветер, эти дома издавали низкий протяжный плач, напоминая звучание толи расстроенной виолончели, толи гобоя. Для того чтобы вспыхнуть баракам не хватало малости — зажженной спички, искры, или даже брошенного окурка. И в конце лета они таки вспыхнули.

     Центр Красного по большей части был застроен кирпичными и бетонными строениями, деревянные же бараки оставались на периферии, огибая город, и примыкая к заводу с южной и северной стороны. Так они и полыхали, огонь бросался с барака на барак, с жадностью кидался на иссушенное дерево, трещал и шипел, словно исходящий слюной голодный хищник, и вскоре почти идеальное огненное кольцо опоясало Красный. Пожары случались и раньше, но тогда в деревянных бараках жили люди, дравшиеся за свою собственность, и если даже здание не удавалось спасти, то перекинуться пламени на соседние строения народ не позволял. Теперь же горожан не волновали брошенные бараки, да и средства пожаротушения были крайне скудны, так что жители Красного ограничились тем, что не пустили пожар в центр города.