Директриса переводит взгляд с тебя на Александра, она в размышлении. Антонина Васильевна протягивает руку к папке и открывает последнюю страницу. Там приютились коротенькие столбики теста — стихи очевидно.

— Вот посмотрите, — обращается она к тебе. — Это пишет наш местный поэт.

Ты читаешь первые два четверостишия, потом в недоумении поднимаешь на Антонину Васильевну глаза.

— Вы знаете, я не очень большой спец в поэзии, но вот это, — указываешь в лист пальцем, — это плохие стихи. В них нет никакой ценности. Вы собираетесь печатать это в своем альманахе?

Если бы она сказала «да», ты бы встал и, непрощаясь, вышел. Ты бы расхохотался ей в лицо, и продолжал бы ржать в коридоре. Ты бы сказал, что этот их альманах полный отстой, мусоропровод, канализация, куда стекаются поседевшие пенсионеры–графоманы, и ты почтешь за честь в нем не печататься.

— Ну… нет… — Антонина Васильевна в смущении отводит глаза.

Она забавна и она боится, потому что чувствует в тебе силу, способную в одно мгновение разнести в пыль ее мировоззрение, которое Антонина Васильевна так долго и упорно взращивала всю свою интеллигентную жизнь. Потерять внутренний стержень — что может быть хуже?

— Что ж, — вставляет директриса свое веское слово, — давайте сделаем так. Сначала мы ознакомимся с вашей работой, а потом уже продолжим беседу.

— Разумеется, — ты тут же поднимаешься, обрадованный возможностью прекратить, наконец, этот цирк. — До свиданья.

Вы с Сашей молча выхолите на улицу, садитесь в машину, смотрите друг на друга и закатываетесь хохотом.

— Господи, — говорит Санька, — двадцать первый век пошел, а они все члены по полкам прячут!

Никто из того союза писателей вам больше не звонит. Так мило с их стороны не принять тебя в свое сообщество!

Ах, Антонина Васильевна! Суровый страж Большой и Чистой Литературы. Как же понятны ваши стремления. У вас собственный взгляд, у вас опыт, за плечами тонны прочитанных книг, членство в Союзе писателей ХМАО, — как же можно на все это посягать?!

Ты мог бы опустить этого апологета правильнойлитературы до уровня, действительно ей соответствующего. Из принципа, или из чувства справедливости. Потому что в своем стремлении Антонина Васильевна мало чем отличается от безмозглого Толика — твоего соседа по квартире. Их роднит желание возвыситься над ближним своим, у них единый внутренний двигатель: жизнь есть борьба за власть. Да, ты мог бы поставить ее на место, но делать это нет никакого желания. Потому что, ломая чужую иллюзию, всего лишь утверждаешь собственную.

Вот они все — выставочная галерея работ Ее Величества под общей темой Человеческие Иллюзии. Валентина Сергеевна, производящая над тобой акт принудительного благородства. Мишка, краснеющий над обложкой порножурнала. Дядя Коля, спрятавшийся за бутылкой мутного самогона. Юный милиционер в вагоне электрички, укравший мысль, что весь мир — Ложь, и незнающий, что с этой истиной делать. Лена из Волгоградской области, маструбирующая над фотографией кумира. Маша Шар, уповающая на то, что ее проблемы разрулят туповатые коллеги. Проспиртованный Юра — «спец» экстра класса, от которого убежали бы все электронные приборы, если бы у них были ноги. Милая безобидная Света, ввергающая свою судьбу фазам Луны. Валентин Андреевич — рычаг управления, ежесекундно утверждающий собственную значимость. Тупой как буйвол, и такой же мускулистый Толик, списавший все свои жизненные неурядицы на немилосердный Злой Рок. Антонина Васильевна — несгибаемый страж окостеневшей литературы…

Тебе тридцать четыре, и ты всех их прощаешь. Ты отпускаешь грехи своему прошлому и настоящему, чтобы будущее отпустило грехи тебе.

33

С момента самостоятельного прочтения «Волшебника изумрудного города» прошло двадцать девять лет. Уже невозможно посчитать, сколько строк пробежали твои глаза за все это время.

Оранжевые Уитморы, матово-черные Тиборы Фишеры, бледно-желтые Эллисы, абрикосовые Кортосары. Маркесы, Паланики, Крусановы, Остеры, Бенксы, Орловы, Апдайки, Фаулзы… Разве всех перечислишь?

Книжные полки и стеллажи имеют тенденцию к росту. Книги, наверное, как клетки — они плодятся делением. И хоть жена и ворчит, они так и будут размножаться, пока не вытеснят вас из квартиры. Но без них невозможно. Без них уже никак нельзя.

Книга похожа на сундучок чародея. Выглядеть она может по-разному, но внутри… там всегда таится свой собственный мир. Независимый и самодостаточный. Полный неожиданностей, страсти, боли и счастья. Полный тоски, надежды, отчаянья и радости. Там людская жизнь, там смерть. Стоит открыть обложку — эту крышку сундучка, и мир выйдет из книги и войдет в тебя, осядет в сознании, отзовется в душе.

Эти бесконечные мудрые люди, написавшие все эти книги, сказавшие все до нас миллионами разных способов, придумавшие все крылатые фразы и глубокомысленные изречения… Среди обвалов и россыпей бесполезной породы человеческой глупости и невежества, среди бурелома сомнений и трясины безнадежности они так же собирали золотые крупицы знаний, эти миниатюрные правды, банальные и избитые, но не потерявшие актуальность за десятки тысячелетий. Они так же лелеяли их, теряли и обретали снова. Каждую из тех простых истин ты по сотне раз прочитал в чужих книгах, увидел в чужих фильмах, услышал от других людей, и не замечал — и не мог заметить, пока марафон не окончился. Пока хотел шагнуть в запредельное. А потом они вдруг стали такими отчетливыми и ясными. Так может быть, ваши вселенные схожи? Может быть вселенная всего одна?

А банальность — она остается банальностью до тех пор, пока не пропустишь ее через себя, не прочувствуешь, не потрогаешь руками, не попробуешь на вкус. И тогда становится ясно, что под обветшалой от времени и выщербленной страстями поверхностью скрывается колоссальный смысл. Чистый, первозданный, не нуждающийся в словах и объяснениях, неизменившийся за сотни столетий ни на йоту. Старые истины не ржавеют — всего лишь покрываются патиной. Прошелся по ним кусочком войлока и вот они уже снова сияют.

— Папа, что это? — спрашивает тебя твой пятилетний сын, тыкая пальцем в детскую карту мира.

Карта большая, метра полтора в ширину, с разноцветными материками и картинками животных на тех материках обитающих. Сегодня ты вернулся из командировки и вручил ее сыну. И вот уже полчаса он ее тщательно изучает.

— Страус.

— Что такое страус?

— Такая очень большая птица. Она не летает, только бегает.

— А это козочка?

— Нет, сынок. Это антилопа. Но они сестры.

— Папа, смотри, у этой рыбы палка из головы!

— Да, это рыба-пила.

— Мама! — кричит сын и убегает на кухню. — Наш папа все знает!

— Конечно! — откликается жена. — Иначе бы я за него не вышла.

Сын возвращается удовлетворенный и тянет к тебе руки.

— Пап, покидай меня. Три раза!

— Три? Что, целых три раза?

— Да, — он кивает себе в подтверждение, при этом у него очень серьезное и сосредоточенное лицо. — Четыре не надо. Три.

— Ну что ж… — ты берешь сына на руки и подкидываешь к потолку.

Он визжит от удовольствия и, поставленный на пол, сопит так, словно пробежал стометровку на время.

— Мама! — снова кричит он. — Наш папа самый сильный!

Жена заходит в комнату, чмокает тебя в щеку, обнимает, повторяет с улыбкой:

— Конечно, сынок. Иначе бы я за него не вышла.

— Смотри, что я тебе еще привез, — ты протягиваешь сыну пеструю книгу «Вредных советов» Остера.

У сына распахнутые глаза, приоткрытый рот. Он берет книгу двумя руками и не может оторвать от нее восхищенный взгляд. Жена смотрит на него с нежностью, говорит:

— Он весь в тебя. Так же повернут на книгах…

— Будет писателем? — спрашиваешь жену с улыбкой.

Она все еще смотрит на сына, спрашивает его:

— Малыш, ты когда вырастешь кем станешь? Писателем?

— Да, — очень важно и уверенно ответствует сын. — Я буду папой.

Уже давно у тебя короткая стрижка, а левое ухо избавлено от серебряных колец. Ты больше не ломаешь чужие игры, не пытаешься утвердиться, уничтожая чужие иллюзии. Желание Правды — это вектор войны, кровопролития, и даже смерти. А это не та цена, которую хочется платить.