— Вы, значит, умеете видеть то, чего другие не замечают!

— Да-да! Это удивительно. Были такие случаи — я сфотографирую чудесную скульптуру на уровне третьего этажа, потом показываю человеку, который в этом доме 40 лет прожил, и он удивляется. Он ни разу за 40 лет головы вверх не поднимал, маскаронов не видел, красоту своего дома не видел.

— Да, люди будто спят. Ужас, что с людьми происходит. Мы, русские, потеряли веру в себя. Уже совсем завяли и поникли. Я вот хожу, квитанции разношу, чтобы задолженности свои платили. Так знаете, такая нищета кругом! Ужас. Целые семьи без работы сидят. Голодные, обносившиеся. Будто в сонном дурмане. Вот вы молодцы, что фотографируете, интересуетесь. Вот кто вы по профессии?

— Я строитель. Гуля — журналист.

— Знаете, я тоже строитель! — ожила женщина с квитанциями. — Я ЛИСИ заканчивала. У меня высшее образование. Меня вот удивляет, как ужасно плохо строители сейчас работают! Как плохо реставрируют! Должны же быть соблюдены технологии, материалы должны быть качественные. Такой красивый у нас город, его надо сохранять, а его как специально уничтожают! Вы, журналистка, вы пишите об этом!

— А почему вы строителем не работаете?

— А я не могу работы найти уже полгода. Всюду на работу взяли приезжих с юга, безграмотных, не знающих специальности. Мне предложили помощником маляра за три копейки работать! Не пойду! Не пойду я к ним работать, они и не умеют ничего, не знают, только напортят. Не буду я им в этом чёрном деле помогать! Лучше вот квитанции носить буду! Вот что делать? Сердце изболелось, что мы детям оставим? Руины после реставраций? Снесённую красоту? Что мы скажем нашим детям?

Я не выдержала и достала флаерс с безумной старой петербурженкой, предлагающей «прописать у себя без посредников» не нас с вами, петербуржцев, а южных трудовых мигрантов, которые отобрали у петербуржцев работу, прислуживают дьяволу, снося прекрасные дома и делая похабные «реставрации», губящие здания. Я показала эту картинку русской женщине с квитанциями.

Она увидела и всплеснула руками.

— Это конец! — сказала она.

Я куда-то еду на велосипеде, просто, чтобы пошевелить мышцами, еду вдоль трассы, которая отделяет край города от каких-то невнятных типа полей с сурепкой и кустиков, за которыми прячутся очень мизерные и жалкие, грустные, очень маленькие садоводства пенсионеров, и вдруг вижу сцену. На автобусной остановке две женщины пожилые, одна стоит, другая лежит. Возле них — тележки двухколёсные, которые так любят дачники, на скамейке лежит первый урожай — большой букет цветов, бережно перевязанный газетой, полиэтиленом и верёвочками. А женщина лежит, старушка такая милая и лучезарная, ну прямо как моя мать. Такая изящная старушка в бежевом летнем плаще, в тапочках-тенисках. А другая старушка наклонилась над ней, гладит ей руку и говорит что-то по мобильнику, скорую помощь, наверное, вызывает. И, наверное, это конец. Относилось изящное женское тельце.

И тут меня пробило на слезы. Я слезла с велосипеда, зажалась под мост, и не могла удержать рыданий. Вот так вот и моя мать в дачных бегах когда-нибудь рухнет, светлая и лучезарная и изящная снаружи, и что там она говорила и творила — это неважно, это всё глупости. Я и так то стараюсь избегать семейных змеиных клубков и яду, но не до такой степени, чтобы жалостью всё смыть. А тут, возле этой чужой женщины, и, может вторая старушка — она тоже чужая этой упавшей дачнице, тут такие слёзы из меня полились, что не успокоиться было. Я ещё раз оглянулась — так там всё и было без изменений, аккуратная женщина лежала в той же позе прямо на асфальте, вытянув усталые ноги, вторая гладила ей побелевшую её руку, склонившись над ней и обращая лицо своё куда-то к небу, прося помощи там. А путь женщины, которая родилась при Сталине, была лучезарной пионеркой, потом сияющей барышней, потом замуж, наверное, вышла, дети были, внуки, а вот муж, наверное, давно умер сорокалетним, потому что как-то вот у всех мужья умерли молодыми, что-то было при совке, что мужская энергия не могла биться в тисках всеобщих производств, и вот она осталась одна, но всё равно была светла, энергична, радостно растила свои тюльпаны и нарциссы с пионами, счастливо радуясь по утрам на их прелести в росе, и вот путь её кончился, отбегалась, изящная…

— Владик, а что стало с тем человеком?

Я имею в виду того московского чела, в задницу которому Влад всадил спидоносную кровь своего Попа. Я вижу, что Влад понял слёту, о ком я говорю.

Влад выпускает струю вонючего дыма дешевых сигарет, которые он курит по нескольку пачек в день. При моих словах он запускает в меня острый свой, красный от дыма глаз.

— А-а-аа, тот чел, который мне деньги не заплатил?

— Да, я про него тут что-то вспомнила. Всё же, я думаю, ты вряд ли его заразил.

— Заразил. По полной программе. Положительная реакция подтвердилась. Он сошёл с ума. Самым настоящим образом он сошёл с ума. В психушке лежит. Трус оказался. Сошёл с ума от ужаса. И чего сошёл? Поп то вот живёт. Ну, в больничку раз в год кладут… Он пытался на меня в милицию пожаловаться, но ему никто не поверил. А потом он совсем скис и реально сбрендил. Заговаривается и всё такое. В дурдоме лежит.

Была в галерее «Три ерша» на открытии выставки. Выставку описывать не буду. Не произвела впечатление. С художником Гущиным мы выпили абсента из пластиковых стаканчиков. Божественный напиток! Помня о слепоте Владика, я выпила немного. Но нервы как-то сладко заныли, будто усилились все впечатления жизни.

Лучше бы они не усиливались! Утром открыла глаза. А по телику — ну ничего такого, как всегда, но мне вдруг всё это показалось ужасно унизительным. Какое там единство нах? Единство между олигархами и миллионами изнасилованных и прибитых блох? При поёбистом капитализме, его высшей монополистической стадии, в которой мы очнулись, когда не охнуть ни пёрнуть, всё схвачено — никакой свободы предпринимательства, творчества, бизнеса, одни гигантские международные спруты всюду всех душат своим наёбистым низкокачественным товаром, какое при нём может быть единство, между кем и кем? Между слугами пищащих товаров и теми, кому насрать на свой народ? Мне всё казалось, что это видения от абсента. Если б они просто делали индустриализацию и повышали б надои молока, то страна бы была бы более стойкая, но они этого не делают, а просто хорохорятся и обещают, обещают, обещают. И сколько можно обещать, и делать всё плохо, отдавая на высасывание коррупционерам, международной шпане и потерявшим всякую совесть отечественным жадным мразям. Шоу абсурдистов.

Позвонила Елена-философ.

— Это что творится, а! Они же высосали и продали все наши недра, а деньги на страну не идут, дома и дороги не строятся для людей, метро захирело, производства национального нет! Голландскую капусту едим и израильскую морковку, а Ленобласть стоит поросшая кустом… Леса все выпилили…

— По-моему нас оккупировали инопланетяне. Они оккупировали всю планету, они хотят, чтобы все земляне сдохли от безработицы и плохого искусственного питания, чтобы на земле никто не выращивал пищу натуральную, чтобы все поглупели от телевизора и глупых газет, чтобы процветали пидерастия и извращения, чтобы семей не было, детей не было, не было мужчин и женщин, чтобы культура умерла. И чтобы они держали все деньги и всю власть. Только зачем она им нужна? Они же такие неигривые! У них же нет фантазии! Только игривые бескорыстные люди искусства могут создавать главную ценность — красоту.

— Что они там врут! Как это осто****ело! У нас вот закрывают наш вуз, итак студенты приходят небывало необразованные, а мы их хоть чуть-чуть просвещаем. А теперь и этого не будет. А гундосят о том, что всё на благо России. Или они сошли с ума, или я!! Или они так врут — и нашим и вашим, чтобы обмануть типа врагов? Уже логика отсутствует, и я уже ничего не понимаю про нашу власть. Складывается ощущение, что Россию ведут на заклание, осуществляя невиданную в истории ложь. Что нас ждёт чудовищная национальная катастрофа.