До чего же легко лететь! Как-то странно сознавать, что впереди нет линии фронта, что по тебе не будут стрелять зенитки и нет необходимости искать воздушного противника.

Впереди по курсу показался Дрезден, разрушенный американскими бомбардировщиками. Зачем понадобилось им бомбить этот прекрасный город, убивать за одну ночь тридцать тысяч мирных граждан? Ведь Дрезден не имел никакого военного значения.

Пересекаем Эльбу. Здесь она причудливо извивается между крутых скалистых гор, стремясь вырваться на простор из глубоких теснин. Река то постепенно уходит вправо, скрываясь за синей дымкой, то снова приближается, будто заигрывая с нами. Потом она резко отходит влево и, переменив имя на Лабу, убегает в глубь Чехословакии, чтобы принять в себя воды Влтавы. А Влтава бежит до самой Праги. Выполнив обязанности проводника, она прячется в лесистых горах.

Под крылом Злата Прага. Здесь для советских летчиков война закончилась одиннадцатого мая сорок пятого года. Последний фашистский самолет был сбит гвардии майором Пшеничниковым.

В районе чехословацкого городка Дачице пересекаем австрийскую границу. За время полета под нами появилось уже третье государство. С интересом рассматриваем австрийский ландшафт, пологие склоны гор, занятые пашнями и виноградниками, сказочный Венский лес, окаймленный с северной стороны голубой лентой Дуная.

Впереди, прямо по курсу, — длинная серая полоса бетонки — бывший фашистский аэродром. Он оборудован по последнему слову техники, взлетать с него можно было в любую погоду. Здесь у гитлеровцев размещался учебный центр, в котором готовили асов воздушного боя.

По установившейся традиции захожу на посадку последним. Самолет мягко коснулся колесами бетонной полосы.

Просторные ангары вместили все самолеты нашего гвардейского Ярославского ордена Александра Невского истребительного авиационного полка. Гвардейские Сандомирский и Ченстоховский полки сели на соседних аэродромах. Вся наша дивизия сосредоточилась вблизи Вены.

 — Ну вот и пришел конец проклятой войне! — говорит Кузьмин.

 — Да, навоевались досыта, — вторит ему Орловский. — Пора ехать домой. Хотя бы одним глазком взглянуть на родную землю. Повезло же Егорову, теперь по Москве разгуливает. А ведь здорово — с Золотой Звездой на груди побродить по столичным улицам, пройти в строю по Красной площади на Параде Победы…

 — От нашего корпуса много Героев будет на параде, — с гордостью говорит Петров. — А Покрышкин понесет штандарт фронта.

 — Товарищ командир, — обратился ко мне механик Васильев, — разрешите сфотографировать вас около самолета, на память. А то ведь скоро по домам разъедемся.

Эта мысль понравилась всем, и летчики разошлись, чтобы сфотографироваться со своими механиками у боевых машин. Потом снова собрались вместе и пошли осматривать аэродром. В ангарах было много трофейных самолетов, и боевых и учебных.

 — Вот на такой же машине и летал тот ас, которого я сбил над сандомирским плацдармом, — говорит Парепко.

 — Да, видно, крепко прижали их здесь, если они даже самолеты не успели угнать, — восхищается Семыкин.

 — Эх, жаль, что нет тут Кострикова и Мотузки. Вот бы полазили сейчас — любили ребята машины.

 — Молодцы, морячки, постарались! — говорит Рыбаков.

Аэродром брал батальон морской пехоты. В самом деле молодцы, ничего не скажешь.

 — Товарищ командир! — зовет меня Шапшал, заглядывая в соседний ангар. — Здесь новая машина.

Все бросились к нему и общими усилиями открыли дверь. Перед нами стоял небольшой двухкилевый реактивный истребитель. У него низко расположенное прямое крыло, съемный, укрепленный на фюзеляже осевой реактивный двигатель. Мы немало слышали об этих самолетах, теперь вот он был рядом. Ничего особенного, ошеломляющего. Судя по потертым дюралевым педалям, на нем был сделан не один десяток вылетов.

 — Запустить бы его сейчас да взлететь, — мечтательно говорит Кузьмин.

 — А горючее где взять? — спрашивает Петров.

 — Ничего в нем особенного, обыкновенный самолет, — деловито замечает Орловский, осматривая машину.

 — Жаль, что у нас реактивных не было, — говорит Кондратьев, — мы бы дали фашистам прикурить.

 — Болховитинов еще в сорок втором году такой построил, — отвечаю молодому летчику.

 — А летали на нем?

 — Летали, но выпускать не стали, других забот было по горло, да и поршневые начали делать получше, чем у противника.

 — Жаль, жаль, — стоит на своем Кондратьев.

 — Тебе же говорят — не до них тогда было, — горячится Орловский. — Сам знаешь: всю промышленность пришлось перестраивать на военный лад. В сорок третьем фашисты ударили по двум нашим заводам, и сразу мы почувствовали недостаток в самолетах. Ты, Кондрат, пришел на фронт, когда мы уже боговали в воздухе. А что было в сорок первом и сорок втором? На задрипанных «харрикейнах» дрались против «мессеров». Вот было «чудо техники» — ни скорости, ни огня.

Молодые летчики с интересом слушали Орловского.

Обмениваясь впечатлениями, мы отправились смотреть аэродромный городок.

 — Надо бы в Москву сообщить о новом немецком самолете, может быть, понадобится нашим конструкторам, — предложил Парепко.

 — У нас, наверное, уже получше этого делают, — возразил Кондратьев.

 — Одно другому не помешает.

 — А что, Вовочка, пожалуй, прав, надо коменданту доложить, он организует отправку, — поддержал Кузьмин.

Авиационный городок оказался хорошим, благоустроенным. Но долго жить в этих удобных, меблированных коттеджах нам не пришлось. По договору территория, на которой размещался аэродром, отходила американцам. Через несколько дней заявились их квартирьеры и бесцеремонно, не обращая на нас внимания, стали осматривать помещения. Пришлось призвать их к порядку. Через переводчика я потребовал от капитана, возглавлявшего квартирьеров, чтобы они немедленно покинули городок. Он нагло ответил, что это их зона и они здесь являются хозяевами.

 — А ты брал эту территорию? — не сдержался я. — Вот оставим по приказу своего командования этот городок, тогда здесь хоть на головах ходите.

Когда переводчик перевел мои слова, американец неестественно расхохотался, вышел из коттеджа и, вскочив в «виллис», крикнул: «О'кей!» Только мы его и видели.

Перед вечером пришел приказ — перебазироваться за Дунай. Жаль было оставлять такой прекрасный аэродром, но что поделать. На следующий день мы перелетели в Штокерау. Здесь меня ожидало радостное известие: мне присвоили звание Героя Советского Союза. В этом же Указе Президиума Верховного Совета СССР значилась и фамилия Гучека Петра Иосифовича. Не довелось юному герою прикрепить золотую звездочку к своей гимнастерке.

…Через несколько дней полк сократился на одну треть: эскадрилья Медведева отбывала на восток.

 — Вот так и разъедемся кто куда, только вспоминать будем друг друга, — огорчился Кузьмин.

Кузьмин оказался прав: вскоре и мне пришел вызов из Военно-воздушной академии. Тяжело было расставаться с боевыми друзьями, покидать дружную крылатую семью, уходить из-под гвардейского Знамени, которое мы с честью пронесли через огонь великих сражений.

Здравствуй, Родина!

Эшелон двигался медленно, с трудом переползая через деревянные, наскоро возведенные мосты. Не забыть, как переезжали, например, через Тиссу. Длинный и высокий деревянный мост скрипел, вздрагивал, готовый рухнуть под тяжестью поезда. Люди буквально не дышали, ожидая минуты, когда их вагон наконец окажется по ту сторону реки.

От станции Сегет начиналась широкая колея. Нужно было делать пересадку. Здесь мы заночевали. Холодная карпатская ночь тянулась долго. Уже на вершинах гор играли первые лучи солнца, а в ущелье, где находилась станция, царил еще сумрак, на шпалах и крышах вагонов серебрился иней. Мы с Тамарой продрогли до костей.

Эшелон подали в полдень. Мы сели в прокаленный на солнце товарный вагон и с наслаждением растянулись на нарах. Вскоре поезд, громыхнув буферами, покатил нас к родной земле. Под вечер он остановился, в вагон вошли наши пограничники.