Дороги начали слегка подсыхать, автомобильное движение на них усилилось. С воздуха мы это сразу заметили. Когда встречались вражеские автоколонны, так и подмывало дать по ним одну-две пулеметные очереди. Но наша главная задача состояла не в этом, и мы, преодолевая искушение, их не трогали. Внимательным наблюдением установили, что большинство автомашин с грузом направляется к прифронтовым железнодорожным станциям.

Полет протекал на редкость спокойно. Казалось, что у противника здесь вообще нет зениток. Маскируясь шестибалльной облачностью, мы наблюдали через «окна» за движением на земле и делали пометки на картах.

На железной дороге почему-то было тихо. До станции Валуйкн нам не встретилось ни одного поезда. Попадались лишь вагоны, стоявшие в тупиках.

Но вот вдали показался дымок. Продолжаем полет, не меняя курса. Дав сигнал Соколову «Атакую один», я пошел вниз. Вася решил не отставать. Как только мы вышли под облака, зенитная артиллерия заговорила во весь голос: били пулеметы и малокалиберные автоматические пушки, установленные на платформах воинского эшелона. Мы прошлись вдоль состава, стреляя по крышам вагонов. Сделав еще одну атаку, с набором высоты развернулись на восток, стараясь выйти из зоны обстрела.

В этот момент сильный удар заставил меня съежиться. Самолет словно остановился и сразу же бессильно свалился на правое крыло. Я бросил взгляд на правую плоскость. Рядом с кабиной в крыле зияла огромная дыра. Машина почти не слушалась рулей управления. «Прыгать, — мелькнула мысль. — Но куда — кругом фашисты».

Огромным усилием я вывел машину из глубокой спирали. О противозенитном маневре нечего было и думать: подбитый самолет мог лететь только по прямой. Утихший на несколько секунд огонь возобновился с новой силой. Тяжелее всего чувствовать себя таким беспомощным под обстрелом зениток. Расчет — лишь на слепое счастье. Словно не ты управляешь судьбой, а она крепко держит тебя в своих руках.

Бесконечно долгими кажутся минуты. Разрывы снарядов сгущаются правее самолета. Значит, немецкие зенитчики не учитывают скольжения подбитой машины. Это хорошо, мои шансы на спасение повышаются…

Вот и Дон. За ним наши. «Теперь не возьмешь! — торжествую я. — Не возьмешь!»

Сели удачно. Когда я зарулил на стоянку, Васильев ахнул от удивления.

 — Вот это да! Такого еще не было, товарищ командир!

А Закиров, чтобы показать величину пробоины, просунул в нее голову.

 — Понимаешь, получается, как во сне, — сказал подошедший Соколов. — Побывал рядом со смертью. Уклонись вражеский снаряд на два-три сантиметра в сторону и задел бы взрыватели твоих реактивных. Тогда бы капут. У меня сердце оборвалось, когда твой самолет перевернуло и потянуло к земле. Ну, думаю, все. Нет, смотрю, выходишь. А по моему самолету фрицы не выпустили ни одного снаряда, весь огонь сосредоточили на твоей машине — смотреть страшно…

 — Со смертью рядом, да не в обнимку с ней, — повторил я сказанное утром. Правда, уже не так беспечно.

Особое задание

 — Какая тишина… А воздух! — сказал Кузьмин, полной грудью вдохнув прохладу ночи.

Над светлеющим горизонтом догорала последняя неяркая звезда. Приближался рассвет. Кустарники на окраине аэродрома тонули в молочном тумане.

 — Эх и погодка! — продолжал восторгаться Кузьмин. — Даже трава от росы пригнулась. А высота — «миллион километров». Меня еще отец учил, что обильная роса к хорошей погоде.

«Сегодня будет жарко, вылетов шесть-семь придется сделать», — подумал я.

Наверное, и Кузьмин подумал о том же.

 — При такой погоде, — сказал он, — мы не одного фашиста на тот свет отправим. Только бы дождя не было. Только бы…

Несколько минут мы шли молча. Но доброе настроение, с которым Кузя сегодня проснулся, не позволяло ему молчать, и он пустился вспоминать детство. Высокая некошеная трава хлестала по голенищам сапог, обильно смачивая их росой. Из-под куста вспорхнул потревоженный жаворонок.

 — Разбудили… Свернем в сторону, у него, наверное, здесь гнездо, — Кузьмин стал обходить предполагаемое жилье птахи, забыв, что осенью они никаких гнезд не вьют.

Со стоянок доносился стук молотков. Это ремонтники восстанавливали наши самолеты.

 — Работают на славу, — сказал я. — Молодцы механики: подгонять не надо, сами понимают. А мой Васильев так и считает, что воюет вместе со мной. Когда я сбиваю самолет, он рисует на борту звездочку и своим друзьям говорит, что это мы за Ленинград сбили. Он ведь ленинградец.

Когда мы подошли к самолетам, Васильев доложил, что ремонт заканчивается.

 — Благодарю за службу, товарищи!

 — Служим Советскому Союзу, — послышалось в ответ.

 — Разрешите продолжать? — спросил Васильев и снова принялся за работу.

С северной стороны аэродрома послышался шум По-2.

 — Рано проснулся «кукурузник». Еще солнце не взошло, а он уже в воздухе, — пошутил Кузьмин.

Из-за леса вынырнул самолет. Он шел на малой высоте.

 — Начальство летит! — сказали мы почти одновременно, заметив на киле голубую полоску.

 — Наверняка что-то важное, раз сам прибыл, — добавил Кузьмин.

Как только По-2 срулил с полосы, к нему подошли командир и комиссар полка. Прибывший генерал принял рапорт и направился на командный пункт.

 — Пошли и мы туда, Кузя. Видишь, связной за нами бежит.

Я не ошибся. Связной передал нам приказание явиться на КП.

Генерал, не дослушав наших докладов о прибытии, начал сразу же ставить задачу.

 — Полетите на разведку, — говорил он. — Ваша задача определить на участке Валуйки — Алексеевна железнодорожный перегон с наиболее интенсивным движением поездов или станцию со скоплением эшелонов. Нужно перекрыть этот путь не менее чем на трое суток. После разведки пойдете со штурмовиками наносить удар. Все ясно?

 — Так точно, — ответил я.

 — Выполняйте, да поосторожней, не зарывайтесь, — уже другим тоном, по-отцовски, добавил генерал. Мы поспешили к самолетам.

 — Все в порядке, товарищ командир, — доложил Васильев. — Ремонт закончен, машина к полету готова. Боялся, что не успею. Когда увидел, что вы пошли на командный пункт, у меня аж сердце екнуло. Однако успели.

Через пять минут мы с Кузей взлетели и взяли курс на запад.

Скоро линия фронта. Не однажды приходилось ее перелетать. И на малой высоте, и на большой, и за облаками, и под ними. Испытали мы здесь и однослойный и трехслойный огонь. Но никогда я так не тревожился, как сегодня. Не за свою жизнь, нет. Просто хотелось как можно лучше выполнить задание. Понимал, что оно очень важно. Ведь не зря сам генерал прилетел.

Линию боевого соприкосновения решил перейти южнее города Павловска на Дону. Всходило солнце. Розоватые лучи играли на влажной листве деревьев, на крышах домов прифронтовых деревень. Вот и передний край. Сейчас фашисты начнут наводить орудия и откроют огонь.

Над землей — серая полоска тумана. Резко снижаюсь, чтобы скрыться за ней от наблюдения с земли. Кузьмин без сигнала понял маневр. На предельной скорости, чуть касаясь туманного покрывала, уходим в глубь территории, занятой противником.

Полоска тумана внезапно кончилась, и тотчас захлопали зенитки. Маневрируя между разрывами, набираем высоту. По мере приближения к железной дороге обстрел усиливается.

Показалась Алексеевка. Станция почти пуста. На путях разбросаны вагоны — результат недавнего налета наших штурмовиков. Однако дорога работает. «Значит, восстановили», — отметил я про себя и лег на курс Алексеевка — Острогожск. Черные султаны разрывов появлялись то слева, то справа.

На перегоне показался длинный состав. Он шел в сторону фронта. Дым, вырываясь из паровозной трубы, расстилался над вагонами и, словно зацепившись за придорожные телеграфные провода, долго не расходился. В одном месте рельсы сбегают в глубокую выемку. А что, если?.. Несколько секунд раздумья — и принимаю решение: атаковать состав в момент выхода паровоза из выемки.