Потекла быстрой водой череда мрачных, как и эти пещеры, дней. Лишь уроки эльфийского и выходки учителя вносили порой некое разнообразие. Раш-Кенор уже не так потрясал воображение, как в первый раз.

Как-то проснувшись, я вдруг поняла, что не знаю даже — наступила ли осень и стала отмечать дни на полу моей комнаты маленькими камушками, что я насобирала в южных пещерах. По моим расчетам выходило, что осенняя пора уже вступила в свои права, а я даже не увижу ее печальную красоту.

Здесь же приход осени ознаменовался тем, что стены стали холоднее. В моей комнате это не особо чувствовалось, а вот внизу иногда пробирало до костей. Женщины стали надевать теплые жилеты, все ж таки эльфы заботились о здоровье своих рабов. Ноги обматывали плотной теплой тканью, закрепляя простой тонкой веревкой. У меня не было ни того, ни другого, роба не грела, но под нее я старалась одевать еще и сорочку. Среди тех платьев, что висели в моем шкафу, были и теплые, но я теперь, наверное, не одела бы их, даже под угрозой замерзнуть насмерть.

Каждый новый день был… Еще одним камнем под моими ногами на полу, да еще несколькими добавившимися синяками от плетки. Но я смотрела в будущее без того панического страха перед неизвестностью, конечно, я не знала, что ждет меня впереди, но страх отступил, а надежда все также грела мое сердце.

Глава 18

История старого учителя

Учитель ворчал буквально на все, на пыль, на эльфов, на меня, даже на свои магические огоньки, на светлых эльфов, на Богов, еще раз на меня. Я долго задавалась вопросом — был ли он таким всегда или вместе с сединой у него появилось и старческое недовольство всем подряд. Его речь была немного пафосной и чересчур возвышенной, он даже кушанья просил подать себе так, будто был персоной королевской крови. Но его уважали и даже почитали все, хотя излишне поспешно стремились не попадаться ему на глаза. Он считал выше своего достоинства огреть кого-то своей тростью, зато поток проклятий лился на головы всех, случайно оказавшихся у него на пути, хоть уши затыкай. И еще здорово повезет, если удастся избежать нравоучений. Но даже проклятиями он сыпал чуть ли не с дипломатической утонченностью, создавая у попавшего ему под руку несчастного, ощущение, что того оплевали… изысканными духами.

Если я делала слишком много ошибок он, отвернувшись и закатив глаза, указывал мне на дверь. Сие означало — «Прочь отсюда, жалкий фольб, урок окончен». Один раз сказав это, он не утруждал себя больше повторением пройденного «материала». Если он переставал говорить и откидывался на стуле, это означало: «Если ты не умеешь слушать — мне сказать тебе больше нечего». Иногда это после переходило в «Урок окончен».

Но, не смотря ни на что, его общество было куда более приятным, чем возвращение назад в помещения для рабов, где мне непременно доставалось хлыстом по спине.

Его было довольно легко ублажить. Стоило только четко и с достоинством произнести его полное имя, и он, улыбаясь сам себе и любовно поглаживая волосы, раздабривался, окунаясь в далекие воспоминания. В такие моменты от него можно было даже услышать одну из многих удивительных историй об эльфах. Мне очень нравились эти рассказы, большой интерес вызывали их удивительные обычаи, я также пыталась читать о них, надеясь, что когда-либо увижу все своими глазами.

Дадарил иногда упоминал что-то о великой печали и ледяной игле, что прошила всю его жизнь, но на этом дальнейшие рассказы обрывались, и добиться от него чего-то еще было просто невозможно.

Иногда я сама просила рассказать его собственную историю, но Тариэль всегда резко и раздраженно отвечал, что мои уши слишком малы и тупы, чтобы быть достойными ее услышать. К тому же это было чревато «Окончанием урока». Не помогали даже обычные маленькие хитрости, типа: «Из уст мудреца и глупый уразумеет», хотя обычно это действовало безотказно. Но однажды мне все же довелось услышать ее.

Это случилось в один из дней текущей ранней осени, когда стены пещер стали особенно холодны, а свет цветов алотэль, казалось, померк. Лишь магические огни эльфийских мастеров-искусников горели, не угасая. Этот день назывался Моран — Исход, тот самый день, когда эльфы, проклятые светлой Королевой, вынуждены были покинуть Золотые Леса Инкувейтиль. В Моран были запрещены любые, абсолютно любые сражения и поединки. Я, как обычно, закопалась в кучу книг в библиотеке, я уже сама приходила туда задолго до появления учителя и надеялась, что сегодня мне не придется встречаться с Дольей и ее компанией. Чтение было очень трудным, но если я порадую дадарила своими успехами, возможно, он не отправит меня назад до вечера, и даже расскажет и какую-нибудь историю. Тариэль появился позже сегодня и выглядел еще более бледным и седым и очень уставшим.

Я тут же оставила книгу и подскочила к нему, помогая сесть. Он даже не ворчал, что я двигаюсь слишком медленно, что было просто удивительно. Я немного постояла возле него, затем робко спросила, что его беспокоит. Но он молча указал мне на мой стул и отвернулся.

Я уже почти привыкла к особенностям его характера, поэтому быстро села и снова погрузилась в чтение. Через некоторое время я и думать об этом перестала. Учитель тихо повздыхал о чем-то и приказал рабам принести себе кувшин золотистого тэля, одна из девушек немедля появилась в дверях с подносом и налила ему полный бокал. Он медленно выпил его, посидел над пустой чашей и затем повздыхал уже громче, понимая, что я не реагирую. Я, признаться, зачитавшись, не замечала этого.

Он начал, вздыхая покашливать, что выглядело бы очень забавно, если бы не его большие глаза полные печали, и тут я опомнилась, положила книгу и обратилась в слух.

Без всяких предисловий он тяжело начал:

— Этот день все такой же, как год назад, как сто лет, как тысячу… Он все также наполнен горем тысячи сердец, будто не было всех этих лет, а мои волосы цвета золотистого снега на солнце еще были так длинны…

Я поняла, что он сейчас готов рассказать мне ту самую историю и боялась шелохнуться, чтобы только не помешать ему. И он не был седым! Его волосы здесь под землей только слегка потемнели, приобретя несколько грязно-черных прядей, и выглядели, как седина.

— Осень… Время пестрых красок и золотой листвы. Тогда она была красной, как кровь. Моран… Исход. Последний взгляд на величественные эналарды, и груз из тяжелой печали за спиной. Мы оставляли не только наши дома. Мы теряли наших любимых, мы теряли нашу семью, и даже самих себя. Она не смотрела нам вслед. Лишь помню первое касание той ледяной боли, что сковала мое сердце на долгие века, — из его груди вырвался тяжелый вздох, — Мне никогда не забыть мою Королеву, с которой мы связали наши волосы. Мы всегда будем вместе, мы всегда будем врозь. И не вынуть больше ледяной иглы, не растопить холодный лед.

Я до того не понимал… Не верил… Ах, как горяча была моя кровь! Как жаждал я справедливого возмездия за уничтоженные деревья — наших мудрых братьев и сестер. Мы заботились о них, живя в их кронах, а они служили нам. Моя Нантилирь, печальная, как осеннее утро, светлая, как луч солнца в прозрачной воде, как никто другой понимала волю леса, она всегда говорила, что он бескорыстно отдает свои богатства всем, и нам и людям. Но я не верил тогда. Я также жаждал уничтожить этих наглых захватчиков, которые срубали моих друзей, братьев, что были в сотни раз старше их самих и пережили многие поколения их вероломных и жадных предков. Люди убивали и беззащитных эльфов, что пытались остановить их.

Он указал мне на пустой бокал, и я поспешно вскочив, наполнила его снова. Он одобрительно кивнул и, сделав небольшой глоток, продолжал:

— Я даже смутно помню тех двух татиров, что уже почти срубили огромное дерево — моего старого друга. Лишь помню его боль, его мольбу, вознесшуюся к самим небесам, что в моей голове густо смешалась с яростью и кровь этих людей, что осталась на моих руках и впиталась в землю. Но намертво врезался в мою память крик моей Нантилирь в самом сердце, что не смогла больше принимать… убийцу. Наши судьбы были разделены, но сердца и души связаны до сих пор. Теперь лишь ледяная боль… Так я стал одним из проклятых и ушел из Золотых Лесов. Навсегда…