Мне жаль их!

И здесь, и там сила, влекущая женщину к мужчине и мужчину к женщине, — одна из величайших сил. Никто здесь не говорил об этом, но не стоит об этом забывать.

Во всех иностранных языках существует только одно слово для этой силы. В английском это «любовь», во французском «l’amour». Мы понимаем эту силу иначе.

У нас есть алия, — голос Дорны зазвенел, — но у нас есть и ания, любовь, которая пронизывает все существо любящих, делает их жизнь единым целым и указывает на места, где обосноваться, где семья и земля ее тоже едины.

Ания никогда не бесцельна, между тем как и английская «любовь», и французская «l’amour» кажутся нам бесцельными и пустыми.

Человеку в жизни нужна цель; когда ее нет, он слабеет, теряет согласие с окружающим и доходит до того, что начинает завидовать животным, не сознающим своих целей. Но в том-то и проклятие, и славный жребий человека, что он сознательно и страстно стремится к своей цели — своей заветной мечте или, если она недосягаема, ищет новую.

У них, иностранцев, тоже есть свои цели, их много больше, чем у нас: амбиции, карьера, жажда жертвенности, самоотречения, страсть к богатству, власти, к завоеванию, но цели их — за гранью человеческих возможностей… О, мне жаль их! Наши цели — земные, они сродни целям всего произрастающего на земле. Они — приземленные, для западного человека это слово обидное, для нас — в нем отрада и радость. Они жаждут бытия за гранью земного и мечтают о царстве небесном в пустых небесах. Они хотят рая на земле. Они всегда хотят чего-то, что им недоступно! Мы же постигаем глубины — глубины нашего естества, наших мечтаний, чувств, нашего роста и роста всего, что растет вокруг нас: людей и животных, деревьев и трав.

И для них, и для нас жизнь — чудо, но человека западного лишь отчасти волнуют чудеса земные. Куда больше он увлечен чудесами того бесплодного, нереального мира, что создан его умом, извращенным в своей погоне за недосягаемым. Они исследуют свои ложные чудеса, они сомневаются в реальности мира, если он до конца реален. Нам не знакомы такие порывы, мы принимаем чудеса, какими они нам даны, и растворяемся в них. Но они — западные люди — каждый на свой лад выдумывают царства небесные и населяют их богами, а если боги их не устраивают, они заменяют их другими. Либо начинают поклоняться божеству с отнюдь не божественным именем «наука» и разрушают небесные царства, которые сами же выдумали, полагая, что в своем новом боге обрели нечто универсальное, что называют «истиной». Они восстают против тенет, которыми сами окружили себя в своих бесцельных метаниях, и жаждут избавления от страданий в достижении некоего «абсолюта», в то время как сами страдают не от сложности, а от надуманных трудностей.

О, их следует пожалеть! Они обречены всегда искать, а найдя, подыскивать имя цели, которая рано или поздно истощит все бродящие в них силы. Все их попытки и усилия не дают плодов, потому что корням их нет доброй почвы. Наша же почва столь естественна, а корни так глубоки, что, довольные обретенной целью, мы предпочитаем не лишать чудо чудесного покрова его тайны.

Люди за границей оторваны от природного мира: ветра, солнца, дождя, от растущих на земле деревьев, кустов и трав, от прочих животных и друг от друга. Когда они хотят сблизиться, то их образ жизни, их теории по поводу общества и государства, по поводу обязанностей мужчин в отношении женщин и наоборот и стремление к спокойному миропорядку, подчиненному универсальным законам и непреложным истинам, — приводят их к краху. Никто из них не способен понять другого. Жизнь их хаотична.

Зло, которое они нам причинят, в том, что, если дать им возможность жить среди нас так, как они хотят, если они будут использовать нашу землю со всем, что в ней есть, возводя на ней фабрики и заводы, прокладывая железные дороги, — облик окружающей нас природы, которую мы любим всей душой, исказится до неузнаваемости. Если мы начнем заключать с ними сделки, общаться, покупать их машины и игрушки, продавая им то, что они хотят, они насильно навяжут нам свой образ жизни. Ибо они будут жить среди нас по своим обычаям и никогда — по нашим. Два уклада жизни в такой маленькой стране не могут существовать рядом. В любом случае иностранное влияние будет ущемлять нас. Но может быть и хуже: наш уклад полностью подчинится чужому, ведь, чтобы жить с иностранцами в мире, нам придется перенять их манеры и их образ мыслей, поскольку у них нет никакого желания перенимать что-либо у нас. Как бы ни обернулось дело, мы уже не сможем свободно жить той жизнью, какой жили и живем до сих пор. Мы могли бы оказаться для них полезными как пример для изучения и, возможно, подражания, но мы не интересуем их, они хотят, чтобы мы изменились, отказавшись от внешней простоты нашей жизни, которая позволяет нам быть внутренне свободными и проникать вглубь. Если мы подчинимся их воле, место, где мы обитаем, станет лишь временным пристанищем, а срок жизни семьи сократится до одного поколения. Утратив алию, мы перестанем различать анию и апию. В домах наших, быть может, появится больше украшений, но воздух в них станет нечист, и опоры утратят прочность. На чужаков мало надежды. Явятся ли они, чтобы подражать нам или повелевать нами, но они явятся как враги. Мы всегда боролись с тем, что угрожает устоям нашего бытия. Лучше погибнуть, чем подвергать опасности то, из-за чего — и все мы это знаем — стоило и стоит жить.

Дорна умолкла и, выждав мгновение, обернулась, взглянув в глаза мужу, словно ища его поддержки и одобрения, и, пожалуй, она добилась того, чего могла пожелать больше всего на свете. Лицо Тора выражало изумление. Он встал и едва ли не растерянно поклонился Дорне. Она же с неожиданным проворством вновь пробралась на свое место.

— Королева против Договора, не так ли? — шепнул мне Ламбертсон.

— Да.

— Она имеет право выступать?

— Она — член Совета, хотя и не участвует в голосовании.

— Хитрецы эти ваши друзья Дорны. Заставить королеву, да еще такую хорошенькую, выступить в свою защиту. Это было действительно захватывающе. Что она сказала? Что-нибудь новенькое?

— Нет, — ответил я. — Исключительно женский подход!

Ламбертсон рассмеялся и оставил меня в покое.

Зал застыл. Пауза длилась долго. Все островитяне сидели неподвижно, молча. Ропот, прошедший по дипломатическим рядам, стал громче. Склонившись друг к другу, в ложах обсуждали неожиданное выступление Дорны.

Тор продолжал стоя оглядывать своих соотечественников. Спокойствие, похоже, возвращалось к нему.

— Вы готовы голосовать, Мора? — спросил он.

— Да, — едва слышно ответил Мора. — За или против.

— Я оглашаю список! — воскликнул Тор.

Все затаили дыхание.

Король обернулся к лорду Файну и произнес название его провинции, старейшей в стране.

— Островная провинция — лорд Файн?

— Против, — без колебания отвечал Файн, подняв седую голову.

— Камия — Стеллин?

— Против.

До сегодняшнего дня Стеллин считался сторонником Моры.

— Столичная провинция — Келвин?

— За.

— Бостия — Бодвин?

— Против.

И Бодвин ранее принадлежал к партии Моры.

Список был составлен так, что, давая ответ, члены Совета вставали со своих мест поочередно по разные стороны разделившего зал прохода.

— Лория — Сомс?

— Против.

— Альбан — Роббан?

— За.

Лорд Роббан был истым приверженцем Договора.

— Инеррия — Бейл?

— Против.

В ложах островитян произошло движение: лорд Бейл всегда поддерживал Мору. Выходило, что позиция Моры сильно поколеблена.

— Нижний Доринг — Дорн?

— Против.

— Доул — Дакс?

— За.

Будучи с Запада, лорд Дакс тем не менее принадлежал к бывшим сторонникам Моры, так что его ответ никого не удивил, хотя и вселил некое беспокойство.

— Верхний Доринг — Хис?

— За.

Один из некогда самых верных союзников лорда Дорна нанес ему неожиданный удар. Я взглянул — Наттана низко опустила голову.