Пастор Маккормик с супругой направляются в свою спальню, это единственное место в доме, где они могут остаться наедине. Нелегко миссис Маккормик жить в доме, в котором полно чужих людей, ведь она не привыкла к такой тесноте. По утрам, когда она собирается на работу, мы стараемся держаться подальше от кухни. Прежде чем зайти в ванную, мы осторожно оглядываемся. В отсутствие миссис Маккормик женщины полируют мебель, моют кухню, полют грядки. Мы готовим ужин, пока она после работы играет на пианино или читает газеты. Это лишь малая толика из того, чем мы готовы расплатиться за то, что мешаем. Нам нравится эта работа; до чего же приятно делать настоящее дело в настоящем доме.
В тот день после обеда до нас донеслись громкие голоса из спальни.
— Я хочу, чтобы они исчезли, — кричит миссис Маккормик. — Чтобы убрались сию же минуту. Я их ненавижу.
Она хлопает дверью и бежит по тропинке, обсаженной цветущими ноготками, мама как раз наклонилась над ними, выпалывает сорняки; хозяйка садится в голубую машину с опускающимся верхом и хлопает дверцей. Когда смущенный пастор Маккормик выскакивает на порог, она высовывается из машины и кричит:
— Это мой дом, мой!
Она уезжает. Пастор садится в свою машину и мчится следом. Через час он звонит и говорит миссис Чигане, что они с миссис Маккормик пару дней будут отсутствовать. Благодать!
Хотя до вечера еще далеко, женщины и дети берутся на кухне за работу. Мы месим тесто, чтобы уже утром был тяжелый кисло-сладкий латышский хлеб, а не замоченные в молоке, похожие на кашу хлопья для завтрака. Мы обсуждаем, сколько денег осталось в коробке для печенья. Еще до того, как мы узнали, сколько будет стоить наше пребывание здесь, мы тратили деньги очень обдуманно.
Принимаемся за чистку картофеля, лепим маленькие котлетки, жарим курицу, чистим горох. Обеденный стол в столовой раздвинут на всю длину. На ужин соберется двадцать один человек, угощение затянется до самой ночи, и взрослые примутся рассказывать истории о странных силуэтах, которые появляются на кладбище в сумерках, об умных крестьянах, которые узнали черта по хвосту, торчавшему у того за голенищем, о перепуганных детях, руки которых навечно прилипли к полу в домах, населенных привидениями. Ни о войне, ни о лагерях никто не произнесет ни слова.
Время после обеда летит быстро. В тенистой кухне так славно, женщины напевают, смеются; вот было бы хорошо, если бы так же были все вместе в сентябре, когда мне предстоит идти в школу. О школе я думаю все время. Ребята будут меня дразнить за мои длинные косы и странную одежду, будут издеваться и мучить за то, что не знаю английского языка.
«Verfluchte Ausländer, проклятые иностранцы», — кричали немецкие дети, когда мы с сестрой изредка осмеливались выйти за ограждение из колючей проволоки. Мальчишки кидались камнями или снежками с обломками камней. Мы держались подальше от поселковой дороги и с опаской гуляли по лесу в поисках грибов и анемонов, все время внимательно наблюдая, не покажется ли вдруг стайка немецких мальчишек. Они выныривали из ниоткуда — с рогатками и палками в руках.
Было бы здорово прятаться в такой кухне от насмешек американских детей. Миссис Чигане подсказала бы мне, что делать. На помощь мамы я особо не надеялась.
Когда картошка почти готова, миссис Чигане говорит, что у нас закончились салфетки. Мы боимся пользоваться полотняными из буфета миссис Маккормик, вдруг мы их испачкаем так, что пятна нельзя будет ни отстирать, ни отбелить. Кто-то замечает, что можно обойтись и без салфеток, годами ведь обходились без них. Но миссис Чигане знает, что делает. В Латвии салфетки были, без них никогда не садились за стол, к тому же бумажные салфетки — это чисто по-американски, а ужин сегодня как-никак торжественный.
Таливалдис, друг/родственник/любовник? миссис Чигане, взялся сходить в магазин тысячи мелочей Хука. Это молодой плечистый мужчина, ему чуть больше двадцати, у него приятная улыбка, по любому поводу краснеет. Он всего на несколько лет старше Яутрите, дочери миссис Чигане. Миссис Чигане не объяснила, какие их связывают отношения, хотя Таливалдис вместе с матерью и дочерью живет на веранде.
Миссис Чигане печатными буквами пишет на листочке NAPKINS, салфетки, вытаскивает две монетки из ящичка и, прежде чем отправить Таливалдиса, плюет на платочек и стирает с его щеки пятно.
Обеденный стол миссис Маккормик сервирован. Посуда на белой скатерти блестит, курица пахнет восхитительно. Мужчины шутят, интересуются, кто будет его соседкой по столу. Миссис Чигане усаживает детей в одном конце стола, но я, слава Богу, не в их числе. Она указывает на женщину, потом на мужчину, снова на женщину.
— Среди роз торчат шипы. Ну, кто из мужчин будет следующим?
Все смеются.
Таливалдис возвращается запыхавшийся и протягивает бумажный пакет профессору Бриедису. Тот разрывает синюю упаковку и вынимает толстые хлопчатобумажные прокладки, которые больше похожи на бинты, чем на салфетки. Миссис Чигане останавливает его.
— Идиот, — говорит она и вырывает пакет у него из рук. — Болван.
Но тут же спохватывается.
— Извините, профессор, я вынуждена отобрать у вас это.
Профессор Бриедис не сдается, показывает на четкую надпись на пакете — Napkins. Таливалдис бросается ему на помощь, тыча в слово, написанное на бумажке.
— Два болвана, — говорит миссис Чигане. — Извините, профессор, что я вас так назвала, извините, excuse me.
Она вырывает пакет у него из рук, отпихивает Таливалдиса с дороги и исчезает в кухне. Мама собирает остальные прокладки и следует за ней.
Воцаряется томительная тишина. Женщины смотрят в пол, мужчины молчат, дети ничего не поняли. Бледный заносчивый шестнадцатилетний Эгил, которого мы с Беатой, когда он не слышит, обзываем профессорским сосунком, победно ухмыляется.
Открывается кухонная дверь, выходит миссис Чигане, в одной руке у нее кувшин с молоком, в другой — гора белых, плотных, прекрасных хлопчатобумажных салфеток, которые все боялись трогать.
Когда молчание затягивается, она произносит:
— Мы их выстираем и выгладим, в конце концов, в прошлый раз мы их тоже сами стирали. А если и останется какое-нибудь пятнышко, придется сказать — excuse me.
Она смеется. Потом ерошит Таливалдису волосы.
— Иди, садись рядом, мой шипик.
Поворачивается к нам с Беатой. Мы стыдливо прячем глаза, потому что знаем, что маме тоже неловко.
— Ну, девочки, — смеется миссис Чигане. — Тренируйтесь! Excuse me. Ну, произнесите же! Excuse me.
Все смеются. Я готова расстаться со всем на свете, лишь бы моей мамой была миссис Чигане.
Миссис Чигане отводит меня в публичную библиотеку Индианаполиса, это внушительное серое здание, занимающее целый квартал. Наши шаги отдаются на мраморном полу, когда мы проходим сквозь похожие на пещеры комнаты и вдоль длинных галерей.
Она ведет переговоры с пожилой библиотекаршей с синими волосами, которая окидывает меня недоверчивым взглядом. В конце концов библиотекарша выразительно вздыхает и принимается что-то печатать. Она отстукивает буквы, снова вздыхает, отстукивает что-то еще и протягивает мне желтую карточку.
— Thank you, спасибо, — говорю я ей мысленно. Это первые два английских слова, которым в лагере научила меня госпожа Саулите. Миссис Чигане, когда я произнесла их в автобусе, сказала, что правильно. Th произнести трудно, потому что в латышском языке такого звука нет, но миссис Чигане меня уверяет, что я произнесла почти верно. И все равно сейчас я не осмеливаюсь ничего сказать.
— По этой карточке ты можешь взять домой три книги, какие хочешь и когда хочешь. Через две недели ты должна их вернуть, а потом возьмешь следующие три. И не слушай, если она будет говорить что-нибудь другое, — шепчет мне миссис Чигане.
Ниши, балконы, тускло освещенные комнаты полны книг. Книжные полки высятся до самого потолка, одна за другой, за рядом ряд. Никогда раньше я не видела столько книг в одном месте; я вообще держала в руках мало книг в красивом переплете, в основном они были плохо переплетены, напечатаны на желтой дешевой бумаге, быстро принимали обтрепанный вид. Я прочту эти книги, одну за другой, все по очереди, я попробую их все прочитать, я выучусь всему, что для этого понадобится. Если каждую неделю я буду читать по три, сколько времени потрачу на все? Я с нетерпением жду, когда смогу начать. Но прежде надо выучить английский. Возможно ли это вообще?