– Тут, несомненно, недоразумение! – объяснил он. – Поезжайте сейчас к Кобылкину, и все разъяснится… Я пока только это и могу посоветовать вам.

Уже из его тона Воробьева поняла, что ей ничего другого не остается, как последовать совету Козловского. Раздраженная и взволнованная, она покинула кабинет. Кудринский кинулся к ней, лишь только она вышла в коридор, и на его лице ясно была написана тревога.

– Ну что? Как? – спрашивал он, и его голос заметно дрожал.

– Я дала показания обо всем так, как ты желал… Доволен? Но представь себе, что случилось!

Они в это время уже спускались по лестнице, ведущей в подъезд и оттуда на улицу. Алексей Николаевич все время оглядывался по сторонам, как будто боялся, что за ними наблюдают.

– Что, что еще? – с тревогою, которую даже скрыть не мог, спрашивал он.

Марья Егоровна в нескольких словах рассказала, что произошло в кабинете, как очутилось письмо ее покойного отца в руках Кобылкина, и как тот унес его.

Она испугалась, когда взглянула на Кудринского во время этого рассказа. Лицо его то вдруг белело, то становилось багрово-красным. Он весь дрожал.

– Милый, милый, что с тобою?! – вскрикнула она.

– Ничего, молчи… Ни звука…

– Постой, мы сейчас поедем и вырвем у этого негодяя мое письмо…

– Поедем… поедем… скорее… Только нет… Погоди, я сейчас пошлю записку Зальцам.

– Зачем? Мы можем заехать к ним сами.

– Нет! Нельзя… Садись! – повелительно сказал он, указывая Марье Егоровне на поданный им экипаж.

Он что-то сказал кучеру, и они помчались. Алексей Николаевич то и дело взглядывал на часы. На одном из углов Литейного он остановил экипаж и вышел.

– Подожди меня здесь! – сказал он и вошел в находившуюся недалеко от угла фруктовую лавку с винным погребом.

Ждать Марье Егоровне пришлось довольно долго.

Наконец, Алексей Николаевич вышел; он, очевидно, уже успокоился, хотя лицо его было бледно, на губах появилась улыбка.

– Скажи, Маша, – заговорил он, – ты меня любишь?

– К чему опять этот вопрос? Помнишь, ты сам приказал мне не спрашивать тебя?

– Да, да, но теперь мне нужно знать… Ты, если любишь меня, стало быть, и веришь мне?

– Верю!

– Так докажи мне это…

– Говори, приказывай!

– Слушай тогда… Ты должна исполнить все, что я ни попрошу тебя, исполнить без рассуждений, без расспросов…

– Хорошо, я поступлю, как ты желаешь.

– Тогда вот что. Мы сейчас встретим Амалию Зальц. Я тебя оставлю, и ты вместе с нею отправишься на Варшавский вокзал.

– Зачем?

– Чтобы немедленно уехать… Вы сядете в первый отходящий поезд и отправитесь за границу.

Марья Егоровна с удивлением смотрела на жениха.

– Послушай, милый, но ведь это – бегство! – наконец сказала она.

– Да, если хочешь, бегство!

– Зачем оно?

– Чтобы спасти наше счастье!

Марья Егоровна на мгновение задумалась.

– Что же, ты согласна? – торопливо спросил Кудринский.

– Если бы ты, Алеша, хоть коротко разъяснил мне, что все это значит?

Алексей Николаевич сделал жест, выражавший и досаду, и нетерпение.

– Ничего, совсем ничего не могу я тебе пока сказать… Ты же обещала верить мне… Помни одно только, что все, что ты сделаешь, ты сделаешь для спасения нашего счастья.

– Кто же грозит ему?

– Люди, злые люди, готовые на все.

– Уже, не Кобылкин ли? – спросила она.

– Ах, может быть, и он! Так ты едешь?

– Хорошо, но заграничный паспорт?

– Зальцы все давно приготовили… Да, вот Амалия… видишь? Так ты с нею… за границей мы встретимся и… будем счастливы!

Кучер будто заранее предупрежден был, что ему делать. Едва только показалась Амалия Карловна, он остановил лошадь.

– Прощай, помни, что я сказал! – крикнул Кудринский и соскочил с экипажа так быстро, что Марья Егоровна даже не успела протянуть ему руку.

В то же самое мгновение около нее очутилась Амалия Карловна, и экипаж опять понесся по улицам. Зальц также была бледна и растревожена.

– Вот, милочка-душечка, – попробовала она взять свой прежний тон, хотя это и не удалось ей, – нам совсем неожиданно приходится совершить небольшую поездочку по Европе.

– Амалия Карловна, – взмолилась молодая девушка, – хоть вы скажите мне, что случилось.

– Это вы про нашу неожиданную поездку? Видите, много злых людей на свете.

– Это уже говорил мне Алексей… Но пусть они будут, эти злые люди, какое же нам дело до их злости?

– Большое дело, прелесть моя дорогая, огромное дело!… Видите ли, злые люди, желающие, во что бы то ни стало оправдать самих себя и свои ни на чем не основанные умствования, нашли нужным доказывать, что ваш батюшка вовсе не умер скоропостижно, а погиб жертвой чьего-то злодейства. Уж кто-кто, а вы-то знаете, что этого не было. Ведь вы убеждены в этом?

– Да, – твердо сказала Марья Егоровна.

– Теперь представьте себе, что они считают одним из виновников смерти вашего батюшки нашего доброго, нашего милого Алексиса!

– Как?! Не может этого быть!

Голос Марьи Егоровны выражал и испуг, и негодование.

– Конечно, ничего такого не может быть, а между тем, думать то или другое никому запретить нельзя. Теперь поймите, при бесконечной любви к вам нашего Алексиса, каково бы ему было знать, что всю эту грязь, какая может вылиться на него, узнаете вы… Нет, это было бы выше его сил! Тогда он, чтобы спасти свое и ваше счастье, решил увезти вас, а сам он явится, когда последует полное оправдание его, в чем, конечно, не может быть сомнения.

– Но зачем же мне бежать? Мое место в эти ужасные минуты испытания около него.

– Поймите же, милочка, Алексис не хочет, чтобы к вашему общему чистому чувству примешивалась хотя чуточка этой грязи. Это было бы тяжелейшим оскорблением вашей любви… Вот почему мы так внезапно уезжаем… Теперь видите, это необходимо.

Зальц заметно путалась в словах.

Марья Егоровна слушала, и смутные сомнения зарождались в ее душе.

Бег лошадей стал заметно тише. Животные, видимо, уже утомились, им необходимо было отдохнуть. Кучер повернул в узкий и грязный проулок и остановился у небольшого деревянного дома с наглухо закрытыми ставнями.

– Войдем, милочка-душечка, – предложила Зальц, – здесь нас ждет мой Герман, и мы немного отдохнем.

– Но где же вокзал? – удивилась Марья Егоровна.

– Погодите, прелесть моя, погодите, на вокзал мы поедем после… Нельзя же не отдохнуть. Ну, идемте же! Видите, нас ждет Герман.

Действительно, в это время распахнулись ворота, и, когда экипаж въехал в них, Марья Егоровна увидела Германа Фридриховича, приветливо кивавшего ей головой.

– Это наш загородный дом, – заботливо предупредила ее Амалия Карловна, – прошу вас, душечка-милочка, располагайтесь и отдохните. Потом мы поедем дальше.

– На вокзал?

– Да, но не на петербургский.

– А куда же?

– Мы доедем на лошадях до первой станции и там уже сядем в поезд… Не правда ли, ведь это все так интересно?

– Амалия Карловна, да скажите же вы мне, что значит вся эта таинственность?

Марья Егоровна опять начала предчувствовать что-то недоброе. Вдруг она увидела, что Амалия Карловна поднесла платочек к глазам.

– Ах, бедная душечка, вы настаиваете, я не могу более молчать и теперь все скажу вам.

– Ради бога, умоляю вас об этом…

– Хорошо… Все, что я говорила по дороге об Алексисе, о том, что его подозревают в преступлении, неправда.

Крик радости вырвался из груди молодой девушки.

– Я так и знала! – восклицала она. – Я не верила ничему… Алеша не может быть преступником…

– О да, вы правы! Такой прекрасный молодой человек…

– Но что же значит это наше бегство?

– О, бедная моя, как только мне и сказать это! Неужели же вы и теперь не поняли, что мы спасаем вас!

– Как меня?

Признание Амалии Карловны, словно громом, поразило молодую девушку.

– Меня, меня! – повторяла она. – Меня считают убийцей моего отца?

– Увы, как ни невероятно, но это так…