Мефодию Кирилловичу доложили о Кудринском.
„Ага, – подумал он, – легок на помине! Только что думал о нем, а он уж тут!“
Кобылкин поспешил навстречу гостю.
– Батюшка, Алексей Николаевич! – воскликнул он, едва успев кинуть взгляд на Кудринского. – Да что такое с вами?
– А что? – спросил тот.
– Да у вас такой вид, будто вы двести тысяч выиграли или в любви признались и в ответ чуть слышное трепетное „люблю“ услыхали…
Действительно, Кудринский весь так и сиял.
– Ваша наблюдательность, действительно, не обманула вас… Ах, дорогой Мефодий Кириллович, сколько радости, счастья, восторга послала мне сейчас жизнь!
– Да ну, уж и счастья! – усомнился тот.
– Да, да!… И все это случилось, как в сказке… быстро… Будто волшебница какая вмешалась.
– Поздравляю тогда! Идемте ко мне. Делитесь своим счастьем. Мне, старому, о молодом-то счастье даже подумать лестно.
Они перешли в кабинет. Кудринский проявлял все признаки радостного волнения. Он даже на месте усидеть не мог, то садился, то вскакивал и начинал бегать из угла в угол.
Кобылкин зорко следил за ним.
– Ну, в чем же оно, ваше счастье-то? – наконец спросил он.
– Ах, да… Я еще ничего не сказал вам… Она моя, моя навсегда.
– Кто? Кто это она?
– Маша… Марья Егоровна!
– Воробьева? Вот как! Поздравляю! Ну, батенька вот и вы теперь миллионер!
Алексей Николаевич остановился против Кобылкина и изумленно посмотрел на него.
– Миллионер? Какой я миллионер? – проговорил он.
– Ну вот, какой! Невеста-то ведь миллионерша…
– Ах, вот вы о чем! Я и не сказал вам еще… Ошибаетесь, добрейший Мефодий Кириллович!
– Как это так, ошибаюсь?
– Так. У Марьи Егоровны миллионов столько, сколько их и у меня, то есть ни единого, и рублей у меня, пожалуй, гораздо больше и в настоящем, и в будущем, чем у нее…
Настала очередь удивляться Кобылкину.
– Батюшки мои! – воскликнул он. – Да как же это так?
– А вот видите, так! Я сказал вам, что все равно как в волшебной сказке выходит. Слушайте.
Кудринский подробно, как будто сам при всем находился, рассказал Мефодию Кирилловичу о посещении Морлея и о тех вестях, которые тот принес Марье Егоровне. Кобылкин был теперь совершенно озадачен.
– Морлей, Морлей! – раздумчиво говорил он, – какой это?
– Не знаю точно… Лондон, Риджент-стрит… Вот пойду к нему, так увижу, что это за птица.
Кобылкин встал, подошел к большому книжному шкафу, достал большую книгу и стал ее перелистывать.
– Джон Морлей, есть такой, – сказал, наконец, он и прочел: – Лондон, Риджент-стрит, банкир для Северного и Южного Китая, Японии и Кореи. Да, верно!… Гм! Вот какое дело…
– Должно быть, этот, – отозвался Кудринский.
– Морлей, Джон Морлей! – повторял Кобылкин и вдруг, обернувшись к Кудринскому, спросил:
– Стало быть, госпожа Воробьева нищая?…
– Нет! У нее есть я!… – гордо ответил Кудринский.
– Так! Но по существу-то самого дела, да? Папенькины миллионы разлетелись?
Алексей Николаевич утвердительно кивнул головою.
– И от миллионов не осталось ни одного пенсика?
– Да.
– Однако же, ловкачи эти лондонские банкиры! Молодцы! Наши так чистить не умеют. Все до последнего пенса… А вы все-таки серьезно думаете жениться на госпоже Воробьевой?
– Я люблю ее.
– Прекрасное дело. Совет да любовь!… Признаюсь, ваша весть для меня совершенно неожиданна.
Мефодий Кириллович начинал сердиться, что с ним бывало вообще очень редко.
Положение, в котором очутилась Воробьева, уничтожило разом все его предположения о том, что она, а не кто иной, являлась центром охоты таинственных хищников. Нельзя было и предположить, что столь энергичные и предусмотрительные охотники начинали опасное дело, не наведя предварительных справок, хотя бы у того же Морлея, о состоянии ее отца. Ведь не моментально же он потерял свой капитал. Стало быть, Воробьева не могла быть ни центром событий, ни той приманкой, ради которой свершались они.
Кобылкин начинал чувствовать себя побежденным…
– Так, так! – говорил он. – Это хорошо! Совет да любовь!
– Открылась и еще тайна! – перебил его Кудринский.
– Какая?
– Уже меня одного касающаяся…
Алексей Николаевич рассказал о посмертной исповеди старика Воробьева. Мефодий Кириллович слушал его невнимательно, из пятого в десятое, но сам в то же время думал:
„Это к делу совсем не относится…“
– Вот все, что открыла мне судьба сегодня! – закончил свой рассказ Кудринский.
– Так в чем же, Алексей Николаевич, ваше особенное счастье?
– Как, разве вы не видите? – воскликнул тот. – Когда Маша была наследницей миллионера, она мне, бедняку, была не ровня, не пара, и я никогда не решился бы сказать ей о моей любви; а теперь судьба уравняла нас. Я могу смело и любить, и говорить о своем чувстве…
– Но все-таки миллионов-то нет.
– И не нужно! Зачем они? Мало ли людей живут и любят друг друга даже с меньшими надеждами на будущее, чем у меня?… Мне моя скрипка даст все, а богатства мне не нужно…
„Было бы сердце согрето жаром взаимной любви“, – нервно засмеялся Кобылкин.
Он начинал чувствовать себя совсем нехорошо. Все его мысли как-то странно разбились, ни одной главной, наводящей на раздумье, не было. Кудринского старик теперь слушал рассеянно и тоскливо ждал, когда уйдет от него этот – теперь совершенно бесполезный для него – человек, только отнимавший у него время.
Думы старика и мечты его гостя были прерваны появлением Пискаря.
Агент подошел и что-то шепнул на ухо своему начальнику. В одно мгновение Кобылкин очутился на ногах.
– Да? Тот самый? – взволнованно спрашивал он, – привели, нашли?
Пискарь ответил утвердительно.
Глава 21
Вялость, овладевшая было Кобылкиным, сразу покинула его. Очевидно, известие, принесенное Пискарем, представлялось очень важным. Старик вдруг весь ожил.
– Алексей Николаевич, – заговорил он, – добрейший мой! Простите меня… Нежданное служебное дело.
– Вижу, вижу! – ответил тот. – Вероятно, что-либо важное?
– Нет… Просто интересное, да такое… как вам сказать? – на очереди…
– Не смею тогда задерживать… Вот, видно работника по призванию… Как вы оживились…
– Да уж что тут поделаешь, так нужно! – ответил совсем невпопад Кобылкин.
Он заметно торопился и проводил Кудринского только до дверей своего кабинета.
– Ну, пойдем скорее! – говорил он Пискарю. – Каков?
– Ничего себе…
– За что взяли?
– Услыхали, что про Кондратьева рассказывал…
– Противился?
– Нет, спокоен был.
– Подозрителен?
– Не могу сказать, Мефодий Кириллович! Человек, будто совсем, как человек.
– А Ракита? Звонил туда?
– Звонил… нет его, не возвращался… Куда только парень деться мог?
Кобылкин уже на ходу озабоченно покачал головой.
Отдельным коридором, соединявшим его кабинет в квартире с другим, Мефодий Кириллович и Пискарь перешли в этот последний. Тут их уже ожидал второй любимец Кобылкина – Савчук.
– Привести скорее! – приказал Кобылкин, усаживаясь за стол.
Минуты две спустя, в кабинет был введен под конвоем тот самый мастеровой, который накануне пьянствовал с несчастным Кондратьевым. Мефодий Кириллович устремил на него пристальный и испытующий взор. Тот выдержал его, не сморгнув. Ничего особенного в этом человеке не было. Одет он был в обычную блузу рабочего, был порядочно грязен, а лицо носило заметные признаки недавнего пьянства.
– За что же меня взяли? – заговорил вдруг он. – Кажись, веду себя скромно, ни в каких таких делах не замечен. Ежели пью, так на свои…
– А ты кто сам-то такой будешь?
– Я?
Мастеровой словно удивился такому вопросу.
– Ну да, кто же еще? Ведь тебя я спрашиваю, а не другого кого.
Мефодий Кириллович в ожидании ответа так и впился глазами в допрашиваемого.