— Понимаете, все эти идеи о расовом равенстве — вещь, конечно, хорошая, но каждый прежде всего должен думать о себе, верно? Сравните-ка мой текущий счет с текущим счетом Джона! А Райан — учился, учился, а теперь батрачит на ферме!

Работая над счетными книгами Альберта или Скагстрома в комнате, где за спиной постоянно трещал телефон, а свет никогда не падал, как нужно, Нийл чувствовал себя совершенно так же, как в бухгалтерии Второго Национального Банка, с той только разницей, что теперешние его работодатели были более предупредительны с ним, видя в нем человека, который еще может оказаться «белым». Впрочем, он, пожалуй, предпочел бы подозрительность мистера Вандербильда Литча.

Когда он возмущенно рассказывал Дэвисам о недоверии своих хозяев к неграм, Марта и Аш только смеялись. Аш сказал:

— Как этнолог, вы подаете надежды. Единственное, что ускользнуло от ваших наблюдений, — это самая суть. Мы ведь вам уже давно говорили, что никакой разницы нет. Это только вы да гарлемские радикалы настаиваете, что черное дерево всегда лучше березы. Расстаньтесь со своей расовой романтикой! Тем более что и среди наших белых друзей многие считают, что мы тем скорей добьемся популярности и приглашения в члены Федерального клуба, чем больше наших соплеменников сумеют разбогатеть и стать владельцами доходных домов. Правда, ирландцы и евреи веками практиковали этот метод, и без особого успеха, но это еще ничего не доказывает.

Всего лишь месяц провел Нийл в поисках работы, но за это время он стучался во столько дверей, что месяц показался ему годом. И все-таки у них оставался хотя бы дом, священный и неприкосновенный — и оплаченный до последнего цента. Нийлу особенно приходилось ценить это теперь, когда у него не было ни службы, ни клуба, ни кружка друзей, где его ждал бы радушный прием, и он часто думал, что если б не дом, Вестл, наверно, не выдержала бы и ушла от него.

Почти все вечера они сидели дома, а если шли куда-нибудь, то потом обычно жалели об этом. Так, например.

Луиза Уоргейт, миссис Уэбб Уоргейт, всегда казалась Нийлу олицетворением традиций Большого Света — образованная, выдержанная, вдумчивая, она как бы возвышалась над уровнем смертного человечества. (Она была урожденная Остхек из Ютики и познакомилась с Уэббом, когда он учился в Гарварде. Ее положение в обществе было так высоко, что она могла позволить себе ходить как простая фермерша: в садовых перчатках, с веснушками, с ненакрашенными губами. Она парила в сфере, где никогда не слыхали о медсестре Конкорд, или Альберте-прачечнике, или о беленьких коттеджах, купленных в рассрочку.) Как мать Экли, товарища его детских игр, миссис Уоргейт всегда вызывала в памяти Нийла ровную улыбку, прохладную руку и серебряную бонбоньерку с мятно-шоколадными лепешками, но не песни, не домашние булочки, не катание с гор, ничего такого.

И вот именно теперь, когда общество заключило Нийла и Вестл в моральный концлагерь, они вдруг получили от миссис Уоргейт любезное приглашение к обеду, чего никогда не бывало раньше. Остынув от первых восторгов по этому поводу, Нийл понял, чем было вызвано приглашение Луизы Уоргейт: она чувствовала себя виноватой, что не сделала для негров всего, что намеревалась сделать, когда уговаривала Уэбба шире применять негритянский труд на своих предприятиях. Нийл уже научился распознавать это беспокойное чувство вины у лучших представителей духовенства и адвокатского сословия.

Вестл заметила:

— Не могу сказать, чтобы мне до смерти хотелось идти.

— Я тоже. Это будет вроде файв-о-клока в морге. Но, пожалуй, мы все-таки должны оценить ее старания. Я знаю, как тебе тяжело, что мы с тобой оказались за бортом так называемого лучшего общества…

— Так называемого?

— …и стали отшельниками. Тебе не приходит в голову, что в меру своих жалких способностей я и сам страдаю за тебя?

— Нет, нет, я знаю. И я совсем не хочу быть христианской великомученицей на костре. Я справлюсь с этим. Только иногда я думаю, не лучше ли было бы для тебя, если бы… Нийл, нет ли какой-нибудь милой, хорошей цветной девушки, которая могла бы поддержать тебя лучше, чем я?

— Может быть, и есть, но я дал обет посвятить свою жизнь тебе и как-нибудь постараюсь не нарушить этого обета.

У нее засияли глаза, но так как дело происходило в Гранд-Рипаблик, то вслух она сказала только:

— Ладно, Ромео, пойдем!

Дом Уэбба Уоргейта на бульваре Варенн над самой долиной Соршей-ривер, построенный в стиле туреньских замков, был еще обширнее Хилл-хауза Берги Эйзенгерца, и в нем было больше башенок, карнизов, фронтонов, декоративных труб на крыше, подъездов, почти-мраморных почти-фавнов, бассейнов, наполненных всяким мусором, контрфорсов настоящих, контрфорсов ложных, висячих садов, флюгеров и окон-фонарей, но меньше книг и картин. В общем — вполне европейский и аристократический дом с украшениями в колониально-лесорубском стиле.

Нийла и Вестл принимала с серошелковой грацией миссис Уоргейт и с взволнованной подозрительностью сам Уэбб, как всегда смахивающий на второго могильщика, счетовода или собирателя бумажных ярлыков и резиновых ленточек — недоуменно безмолвного и постоянно объятого тревогой, как бы у него не отняли его сокровища.

Они пили коктейли в малой гостиной, и когда Уэбб передавал гостям бокалы, вид у него был неестественно напряженный, словно он боялся, — а вдруг эта черномазая деревенщина кусается. Он веками играл с отцом Вестл в бридж, но на лице у него, казалось, было написано: «Я так мало имел дела с вами, цветными, что даже не знаю, принято угощать вас коктейлями или нет».

Столовая Уоргейтов была большая, длинная комната с обнаженными балками, выкрашенными в пурпур и золото, и пестрым плиточным полом. Подавала к столу пожилая горничная-шведка, которой, очевидно, было сделано соответствующее предупреждение, и она подносила блюда Нийлу и Вестл с таким видом, как будто держала в руках корзинки с горячими угольями. Меню состояло из разных окаменелостей, залитых мучными соусами. Гостей, кроме них, не было. Отсутствие Экли и его супруги, о которых подчеркнуто не упоминалось, было ощутимее самого назойливого присутствия.

Беседа велась по окольным путям, в обход негритянской темы. Сама Вестл вдруг решительно дернула занавес:

— Ужасно смешно, знаете — столько есть чудаков, которые утверждают, будто я вдруг, как по волшебству, превратилась в цветную — да, да, представьте себе, и это наши знакомые, люди, у которых как будто хватает ума подписывать чеки и ходить с маленькой. Бедняжки из Лиги Образованных Молодых Женщин в полном смятении, такого еще не бывало по эту сторону Большого Каньона. Просто взять и выставить дочь Мортона Великолепного они не решаются, и, пожалуй, самым безболезненным выходом будет распустить лигу. Вы со мной не согласны, мистер Уоргейт?

— Да… д-да — я понимаю вашу мысль, — пролепетал Уэбб.

Он смутно подозревал, что она шутит, а у могущественного Уоргейта, не знающего себе равных в искусстве сбыта сухой штукатурки и щеток из пластмассы в Чикаго, в Венеции и на горе Каймакишалан, всегда начиналось головокружение и боль в глазах при малейшем намеке на шутку. Однако у него были свои обязанности, как у одного из руководителей Национальной Ассоциации Промышленников, и раз уж эти морские свинки сами затронули щекотливый вопрос о вивисекции, он счел своим долгом поддержать этот разговор, чтобы получить Информацию о Новых Веяниях. Он повернулся к Нийлу и сказал доверительным тоном:

— Скажите — я, вероятно, проявляю непростительную неосведомленность, — значительно ли усиливается сейчас стремление к политической деятельности среди — э-э, гм — цветного населения?

— Право, я не очень в курсе дела, сэр, но думаю, что да.

— Вы хотите сказать, что ваш личный опыт позволяет вам в общем и целом прийти к такому заключению?

— Да, я… гм… я мог бы сказать, что кое-что я в этом смысле слышал.