Назарьеву очень не хотелось брать в отряд мальчика. И он пытался отговорить Костю.

— Разведка — не приключение, а очень опасный и тяжелый труд, — резко сказал он.

— Знаю.

— Убить могут. Фашистам наплевать — взрослый ты или еще совсем молодой.

— Знаю. Не пугайте. Твердо решил.

«Немногословен», — подумал Назарьев и пытливо посмотрел на Костю.

Дешевый костюмчик темного цвета мальчикового покроя, воротник когда-то белой рубашки выпущен на ворот пиджака, брюки короткие, не по росту, хромовые стоптанные ботинки, носков что-то не видно; волосы темные и густые, гладкие, уши большие, и верхняя часть немного оттопырена. Говорит, родился 7 февраля 1926 года в Воронеже. Значит, сегодня ему ровно шестнадцать лет и пять месяцев.

— Ну, если решил твердо, то слушай, какая обстановка в Центральном районе, где сейчас гитлеровцы, что надо разведать и как лучше и безопаснее это сделать.

От Назарьева Костя узнал, что гитлеровцам не удалось захватить Воронеж с ходу. На подступах к городу фашистов задержала Сибирская дивизия и воины-чекисты. Им на помощь подоспели свежие части Красной Армии, вступавшие в бой с марша, со стороны Отрожек. Кровопролитные бои шли в районе областной больницы и сельскохозяйственного института. А это совсем близко.

Назарьев показал по карте, где находятся наши части, а где — гитлеровские, сказал, что, по сведениям разведчиков, немцы пока не трогают местное население — не до него; передвижение по городу днем свободное, за исключением нескольких улиц. В городе немало ребят, разыскивающих своих близких, поэтому меньше вызовет подозрений, если Костя не будет таиться, а, если задержат, скажет, что ищет маму: мол, потеряли друг друга во время бомбежки...

Инструктаж длился долго. Назарьев с удовлетворением заметил, что Костя слушает очень внимательно, вопросы задает дельные.

Несколько часов Косте можно было поспать, но сон не шел. Ближе к рассвету Костя вместе с помощником Назарьева Кузнецовым был на берегу реки между селом Отрожки и Придачей, напротив рощи, прозванной воронежцами Архиерейской. Роща была в руках у гитлеровцев. На берегу наших войск не было. Следуя совету «не таиться», Костя дождался рассвета, поплыл на правый берег, правда, стараясь плыть бесшумно. Вот когда пригодилась детская игра «в рули»: по ее правилам надо было хорошо и быстро плавать, неслышно нырнуть и схватить, кто поближе, за ногу. Сначала Костя отставал от ребят, но — такой уж характер! — специально приходил на речку тренироваться и наловчился.

Автоматная очередь полоснула воду неподалеку. Как захотелось нырнуть поглубже и уйти под водой назад! Заставил себя приподнять руку, как бы говоря этим: «Вижу, что стреляете!» — и поплыл уже нарочно шумно.

На берегу, за деревьями, увидел офицера и несколько солдат. Подсчитал, как учил Назарьев, всего двенадцать.

Вот она — первая встреча с врагом лицом к лицу!

Внешне будто бы люди как люди, а какие-то неживые, словно роботы. Форма серо-зеленая, лица тоже серо-зеленые, то ли от бессонницы, то ли от страха. И передвигаются как заводные. Такие могут пристрелить, не задумываясь...

Но надо запоминать, запоминать — разведчику записывать ничего нельзя!

Сказал, что в городе осталась мама — «муттер, муттер». Черт их знает, поняли или нет! Офицер что-то приказал солдату — вот когда пожалел, что не учил немецкий язык! Солдат повел через Архиерейскую рощу, уже поредевшую от артиллерийского обстрела, от бомбежек, к высокой железнодорожной насыпи. Успел рассмотреть, что в роще, как и говорил Назарьев, гитлеровцев действительно немного — войска были по ту сторону насыпи, в Ботаническом саду, ближе к Отрожкам. В подвальной части небольшого здания заметил четыре пулеметных гнезда. По насыпи в сторону Отрожек прошло четыре танка. С насыпи, когда вскарабкались на нее, была видна Березовая роща. И там танки. Пять... восемь... Кажется, десять. Замаскированы березовыми ветками.

Сердце стучало уже не так громко.

У входа в Ботанический сад встретился куда-то спешивший офицер. Солдат вытянулся, доложил ему, приложив руку к козырьку. Офицер на ходу буркнул раздраженно что-то. Солдат повел Костю, ткнув его стволом автомата, вверх по улице Ленина. На каждом шагу следы ожесточенных боев, много трупов красноармейцев, все молодые. В подвальных этажах уцелевших домов немцы оборудовали пулеметные гнезда. Прошли мимо Костиной школы. Во дворе пушка. Свернули на Транспортную улицу, к Брикманскому саду. У входа часовой. В саду много людей. Задержанные, что ли?

Конвоир что-то сказал часовому, толкнул Костю за решетку сада и ушел.

В саду знакома каждая тропка, ведь сад почти рядом с домом. Прислушался, как учил Назарьев, к разговорам. Люди говорили, что делается в городе. Это важно, надо запомнить! Значит, по улицам пока ходить можно. О фашистах все говорили с ненавистью, высказывали надежду, что их скоро прогонят.

Обошел сад, запомнил, в каком месте гаубичная батарея, и известной ему лазейкой в глубине сада выбрался в примыкавший к саду двор и дальше дворами, через низкие изгороди пошел к своему дому, решив, что, если задержат, скажет, что живет здесь. Издали увидел высокий тополь у калитки. Уцелел! И дом уцелел! А вошел — расстроился: гитлеровцы успели изгадить комнаты, кухню, на полу пустые бутылки от французских вин. Откуда французские вина? Потом, когда Костя доложит Назарьеву, окажется, что эта мелочь важна: для захвата Воронежа Гитлер перебросил из Франции войска. Бутылки, поломанную мебель, всякую гадость отнес в свою комнату на то место, где рядом со шкафом с подшивками журнала «Нива», в тайнике под полом спрятал наиболее ценные вещи. Верил, что фашисты здесь ненадолго.

На улице разговаривали незнакомые женщины.

— Фашисты говорят, будто Турция и Япония объявили нам войну, что Ленинград взят и война будет закончена через месяц. Вот беда-то!

— Брешут! — не выдержал Костя. — Не верьте им и другим передайте, чтобы не верили!..

Улица Урицкого забита солдатами. В Первомайском саду через узорчатую железную ограду были видны танки: два около ограды, выходящей на проспект Революции, два около летнего театра, один у ресторана... У конфетной фабрики на Кольцовской улице четыре большие пушки, из них стреляли по Отрожкам... Как много надо запоминать разведчику!

С любопытством и страхом вглядывался в гитлеровцев, но они не обращали на него внимания, и это успокаивало. Жалко было тех, кто не успел выйти на левый берег и сейчас ютится в подвалах разрушенных домов. Все хмурые, явно голодные. И самому есть захотелось. Шел и все время думал, не прозевать бы комендантского часа: в Брикманском саду слышал, что до шести можно ходить, а потом всех подряд расстреливают. А часов-то нет!

К вечеру дворами и развалинами, уже опасаясь попадаться на глаза немцам, Костя добрался до прибрежных улиц, круто спускавшихся к реке. Они пострадали меньше. Гитлеровцев здесь не было. На улицу Цюрупы вход запрещен — висит фанерное объявление, написанное с грубыми ошибками по-русски. Там, у здания военкомата, заметил офицеров в эсэсовской форме. Их особенно надо опасаться.

Как учил Назарьев, пробравшись поближе к берегу, залег в развалинах дома, стал высматривать, где шагают патрули, рассчитал, сколько времени проходит, пока солдаты расходятся в разные стороны и опять сходятся на несколько минут, и, когда стемнело, по-пластунски пополз к реке, тихо переплыл, потом лугом на Придачу, оттуда бегом в Отрожку.

Встретил его Михаил Назарьев, обнял за плечи. Пока Костя переодевался, успел выспросить главное.

— Спасибо, Костя! Очень ценные сведения. Страшно было?

— Страшно, но привыкнуть можно.

Назарьев рассмеялся, вытащил из полевой сумки бумагу, попросил как можно подробнее описать, что он видел и слышал.

— А что писать? Вот это, например, представляет интерес: на доме санчасти управления НКВД и на некоторых других уцелевших каменных домах надпись мелом: «Ахтунг! Нихт анбреннен!» — «Внимание! Не поджигать!»