Голова сухая, даже слегка массивная, приплюснутая, с широкой черепной частью. Лоб плавно переходит к щипцу. Губы плотно прилегают к челюстям и образуют ту самую плутоватую «улыбку». На конце хвоста всегда загнутое кольцо, которое никогда не разгибается. Но у многих стойких к выживанию метисов его нет, а хвост — просто мохнатый.

Мазанку местного охотника легко отличить издалека — глинобитный двор покрыт норами-ямами, вырытыми самими собаками для укрытия от непогоды. Они там прячутся летом от изнуряющего зноя, а зимой от нестерпимого ветра, если не сгонят со двора. Тайганов охотники никогда не кормят, а лишь подкармливают пищевыми отходами со стола. О пропитании они обязаны заботиться сами. В самое тяжёлое зимнее время охотник совсем перестаёт даже скудно подкармливать собак. А то и прогоняет их от своей земляной завалюхи в пустыню на подножный корм.

Всю суровую зиму тайганы в пустыне охотятся самостоятельно и редко пристают к человеческому жилищу. В селениях они не прочь порыться на помойках вместе с местными дворнягами, с которыми хорошо ладят. Тайган обладает на удивление покладистым характером. Злобность у тайгана проявляется только на охоте при виде зверя.

Породной селекцией тайганов, кроме как здесь, очевидно, специально никто не занимается, но в устойчиво сложившихся группах из пяти-шести особей, на свой страх и риск кочующих зимой по пустыне, я никогда не встречал помесей с другими породами. Только два отличия для типа экстерьера — тонкий хвост колечком и хвост опушенный. Возможно, полукровки тайганов не в состоянии выдержать местной зимы. Выжить на продуваемой всеми ветрами бесплодной равнине, где температура нередко опускается ниже 40 градусов, можно только особям, приспособившимся к суровым условиям в ходе длительного естественного отбора.

Судя по всему, кормовой базой для этой борзой собаки в пустыне летом может стать в первую очередь тушканчик, который водится в изобилии даже в самых вроде бы бескормных, казалось бы, местах. А зимой — редкие тут зайцы и лисы-корсаки. Да ещё зимой после гона у антилоп-сайгаков самцы ослабевают вплоть до гибели от бессилия. Тайганы стаей отбивают эту лёгкую добычу у одиночных каскыров, пустынных волков, которых они не боятся, когда в стае.

Хозяева не вешают тайганам ошейников и кличек им не дают. Я спрашивал, как они различают своих и чужих собак. Ведь сбродные своры почти всю зиму, а иногда и летом, носятся по пустыне, делая откочевки по сто километров. «А мою собаку никто не возьмёт, — разъяснил мне один охотник. — На губе метка есть, на ушах метка есть. Каждый свою метку знает». Такие вот нравственные устои у кочевников, просто завидно нам, горожанам.

И действительно, у бродячих тайганов на ушах бывают тонкие надрезы, по которым легко можно определить их принадлежность. Зато купить собаку у охотника вам не удастся. «Мой хлеб — мой хлеб», — таков будет бестолковый ответ, а что к чему вам не разъяснят. Вполне возможно, с этим связано какое-то суеверие или местный обычай.

Щенки тайганов необыкновенно забавны, особенно в зимней шубке. Каюсь, я прихватил одного мохнатика под полу меховой куртки и завёз к себе домой. Прожил он у меня только с лета до следующего лета, хотя не сомневаюсь, что ему все-таки нравилась моя компания. Но собачьей верности от дикого тайгана я не дождался. В июне на прогулке по пустыне он как завидел издалека свору из пяти сородичей, так его хвост с загнутым колечком на конце и пропал из виду.

Вообще же отношение тайгана к человеку очень похоже на те, что существовали у предков собак в глубокой древности. Тайган охотно будет жить с вами, пока ему нравится, но уйдёт, как только ему того захочется. Пишут, что примерно так же строит отношения с австралийскими аборигенами и дикая собака динго.

В своре у охотника обычно есть одна хорошо выдрессированная сука, которая безоговорочно выполняет все его команды. И наводит при этом дисциплину среди остальных собак, чаще всего — её же щенков. Без такой начальницы от загнанного сайгака останутся рожки да ножки, едва лишь охотник успеет подскакать к добыче на своей мохнатой лошадке.

Охотятся с тайганами обычно верхом и в одиночку. Собаки рыщут впереди, отыскивая зверя верхним чутьём, если это заросли-тугаи, или глазами в открытой пустыне. Охотник только иногда “чокает” им с седла, погоняет, но настоящих кинологических команд я не слышал.

Собаки сами отыскивают зверя и начинают погоню самостоятельно. Однажды видел, как на совершенно голом взлобке, усыпанном острой щебёнкой, они с трёх сторон разом кинулись к купине перекати-поля и вытащили из травянистых шаров жалобно хоркающего сайгачонка. Тут уже охотнику оставалось только дать шенкеля под крутое пузцо своему коньку, чтобы успеть арапником разогнать разгорячённую свору от неподходящей добычи.

Эти благодушные собаки необыкновенно хвастливы и любят выставляться перед людьми и чужими псами. Когда охотник возвращается с добычей, они, оттянув вечно загнутый колечком тонкий хвост и спесиво задрав нос, неторопливо семенят по бокам хозяйской лошади, чтобы все видели их причастность к удачливой охоте. И ни за что не ответят на заливистый брех, которым их встречают соседские псы.

Так что тайганов я не очень-то опасался. Ни разу не видел, чтобы ими травили человека. Они легко могут выследить тебя, но никогда не тронут. Это не немецкие овчарки. Хотя, кто его знает?

Глава 10

Обед тут был по расписанию и для всех разом под огромным камышовым навесом, как в настоящем партизанском отряде. Поварихи били в котелок, приглашая к столу.

Обедали все вперемешку, юные, молодые и совсем ещё маленькие дети, за длиннющими столами, как когда-то солдаты в казармах, а не на корточках или за восточным дастарханом. Удивительно — все ели моего кабанчика и носа от свинины не воротили. Нет, это не ваххабиты. Немного отлегло от сердца.

Дед ел не меньше молодого, мне же кабанятина никогда не шла. Кстати, лось, бизон, медведь тоже не по вкусу. Изюбрь, сайгак, коза и молодая конина — совсем другое дело. Тошнотворный для меня привкус дичи из блюда из кабана не удалишь никаким вымачиванием в уксусе. Мне на замену кабанятины дали жареную уточку-чирка, и аппетит вернулся. Но я не отказался от кусочка горячей ещё колбасы из кабаньего ливера с кровью. Съедобная штука, да ещё и очень вкусная, хотя и пованивает дичиной, но дикий чеснок перебивал мерзкий запах.

Егерь демонстративно отсел от меня и ел на другом конце стола. Но ко мне присоседилась голубоглазая Карлыгаш, и я на время даже забыл про деда и о потенциальной опасности среди этих странноватых «кочевников».

— Я заметила, что вы не вымыли руки перед обедом, — уколола она меня строгим взглядом.

— На охоте можно не мыть. Азарт все дезинфицирует.

— Вы не на охоте, а в окружении цивилизованных людей.

— Которым будет непременно принадлежать мир будущего?

— Угадали.

— Мыть руки вас в Москве научили?

— В вашей дорогой Москве скоро разучатся совершать эту простейшую гигиеническую процедуру, когда совсем одичают.

Шум за столом прервал наш обмен колкостями. Хотя тут все говорили по-русски без акцента, даже дети, но шуточки да прибауточки часто загибали на своём языке. Дед смеялся вместе со всеми, видно, хорошо знал местное наречие. Насколько хорошо, не скажу, врать не стану, но местные парни, кто в майках-тельняшках, кто в камуфляже, а кто с голым торсом, с мускулистыми руками, похожими на выкрученные стволы пустынного вяза-карагача, хохотали до слёз на гортанные выкрики деда на их родном языке, а девушки краснели и стыдливо отводили глаза.

Мне захотелось присоединиться к общему веселью. Но едва я подошёл, старик перестал смеяться и сурово нахмурил брови.

— Не подходи ко мне близко, сколько раз повторять!

— Что ты меня, старина, дичишься? Ты же не гребуешь с местными контачить.

— Они для меня не опасны.

— Тоже прокажённые? — попытался отшутиться я.

Он беззвучно хохотнул в ответ щербатым ртом и покачал головой.