Гленн. Как не готовы? Мы же подписали с русскими соглашение и обязались открыть второй фронт в 1942 году.

Черчилль. Ну и что из этого?

Гленн. Как что? 1942 год уже давно идет, а второго фронта в Европе еще нет.

Исмей. Ничего страшного. Закончится 1942-й год, начнется 1943-й.

Гленн. Исмей, но мы же заключили с ними соглашение, и русские верили нам, рассчитывали, надеялись на это?!

Черчилль. Верно, рассчитывали.

Иден. Да, они верили нам и очень надеялись.

Гленн. В решении этого важного вопроса, сэр, мы поступили нечестно. Вы и Рузвельт без участия Советского правительства пересмотрели свое решение об обязательном открытии второго фронта во Франции в 1942 году. Вместо высадки десанта в Европе вы решили предпринять вторжение в Северную Африку. Это было грубейшим нарушением союзнического обязательства перед Советским Союзом.

Черчилль. Сталин в послании пишет то же самое, что говоришь и ты, Гленн. (Читает.) «Советские руководители заявляют, что правительства Англии и США грубо нарушили взятые обязательства, отказываясь открыть второй фронт в Европе в 1942 г. Создание на Западе серьезной базы сопротивления немецко-фашистским силам облегчило бы положение советских войск на советско-германском фронте. Легко понять, что отказ правительства Великобритании и Америки от создания второго фронта в 1942 г. в Европе наносит моральный удар всей советской общественности, рассчитывающей на создание второго фронта, осложняет положение Красной Армии на фронте, наносит ущерб планам советского командования и значительно ухудшает положение Англии и всех остальных союзников».

Исмей. Странно. Почему это ухудшает наше военное положение и всех остальных союзников? Непонятно.

Черчилль. Сталину так кажется. (Читает дальше.) «Мне и моим коллегам кажется (Вот видите, ему опять кажется.), что 42 год представляет наиболее благоприятные условия для создания второго фронта в Европе, так как почти все силы немецких войск, и притом лучшие силы, отвлечены на восточный фронт, а в Европе оставлено незначительное количество сил, и притом худших сил. Неоднократное нарушение Англией и США обязательств о втором фронте ставит вопрос о сохранении доверия к союзникам. У нас у всех в Москве создалось впечатление, что правительство Англии держит курс на поражение Советского Союза. Без такого предположения трудно объяснить поведение Англии по вопросу об открытии второго фронта в Европе, по вопросу о поставке вооружения для Советского Союза».

Исмей. Ну это уж слишком! Разве мы желаем поражения русским?

Гленн. Исходя из наших действий, русские вполне могли сделать такие выводы.

Иден. Да, надо признать, повод для этого мы им дали.

Черчилль. Иден, а что же ты хотел, чтобы мы безрассудно бросили все силы на создание второго фронта в Европе, потопили десант в проливе и оставили Англию голой, как уличную девку?

Иден. Я за честность переговоров, и только! Если мы не могли создать второй фронт во Франции в 1942 году, то не надо было обещать, не надо было подписывать об этом союзное соглашение с Россией. А так мы действительно выступаем в роли обманщиков русских.

Гленн. Я согласен с Иденом. Надо прежде всего всегда быть честными и не обещать того, что не можем выполнить или не хотим выполнять.

Черчилль. В политике так нельзя, Гленн. В политике — кто кого? Или ты меня обманешь, или я тебя. Третьего не дано. А в большой политике — тем более.

Гленн. Вы не правы, сэр. Не бывает в жизни большой и малой политики. Есть только одна политика: честная, открытая, справедливая. И это надо всем соблюдать.

Черчилль. Вы же знаете, чем мы были заняты в 1942 году. Наши войска перешли в наступление против немцев и итальянцев в Северной Африке и одержали над ними блестящую победу у Эль-Аламейна. Это была великая битва, и я дал указание в честь этой победы звонить в колокола по всей Англии. Эта победа вдохновила наш народ, он воспрянул духом. По сути, битва при Эль-Аламейне знаменовала поворот нашей судьбы и явилась самым решающим сухопутным сражением с целью защиты наших интересов. До Аламейна мы не знали побед, после Аламейна мы никогда не потерпим поражения.

Гленн. Вы слишком самоуверенны, сэр.

Черчилль. Я верю в нашу армию и в армии наших союзников, поэтому так и говорю.

Исмей. Браво, сэр! Наша армия непобедима!

Иден. Конечно, это великолепная победа. Она действительно вдохновила наш народ, вселила в него уверенность в наши успехи.

Гленн. Но русских она, наверное, не очень вдохновила. Эта победа не в Европе, а в Северной Африке. Слишком далеко от русско-немецкого фронта.

Исмей. Но это дело русских — радоваться нашей победе или огорчаться.

Черчилль. Прежде чем думать о русских, помогать им или не помогать, надо подождать, чем закончится битва под Москвой. А обстановка там сейчас критическая. Если немцы одержат победу и займут Москву, тогда и помогать русским не надо будет. Мы только понесем ненужные потери своего личного состава, если начнем создавать второй фронт в Европе. А это наши люди, наши отцы, братья, сыновья. Их родные не простят нам этих бессмысленных потерь.

Исмей. Верно, сэр! Очень верно! Мой сын воюет в Африке. И я буду очень рад, если война там закончится нашей победой и мой сын вернется домой.

Гленн. Вы что, сэр, не верите в победу русских?

Черчилль. Если признаться честно, не верю.

Гленн. Я понимаю вас. Вы всю свою сознательную жизнь боролись с большевиками, против их идеологии. И, конечно, лелеете надежду на их поражение.

Черчилль. Вы правы, Гленн. Мне нечего скрывать своей цели, своего желания. У Великобритании нет вечных друзей, нет и вечных врагов, у Великобритании есть лишь вечные интересы. В этом наша главная политика.

Гленн. Иден, вы согласны с этим утверждением?

Иден. Да, я разделяю эти взгляды. Они подтверждаются всей нашей многовековой историей.

Гленн. Сэр, и при таком негативном, я бы сказал, враждебном отношении к Советскому Союзу вы поехали в Россию?

Черчилль. А что было делать? Мы подписали с ними соглашение об открытии второго фронта в 1942 году, и надо было как-то выкручиваться.

Гленн. А зачем же это соглашение вы подписывали? Было бы честнее, если бы вы отказались его подписывать.

Черчилль. Да я и не хотел его подписывать. Не хотел. Но меня уговорил подписать соглашение американский президент Рузвельт. Он почему-то так настаивал, так горячо меня убеждал, — я не выдержал, сдался и подписал.

Гленн. Рузвельт, видимо, уверен в победе русских и поэтому в будущем хочет иметь с Россией хорошие, дружеские отношения.

Иден. По-видимому, это так. У Америки и России есть много общего в политических взглядах на развитие будущего мира.

Гленн. Да, это так.

Черчилль. Что может быть общего во взглядах на будущий миропорядок у капиталистической Америки и социалистической России? Абсурд какой-то.

Гленн. Мы знаем, сэр, спорить с вами трудно. Вы можете заговорить и переговорить любого. Вы всегда уверены в собственной мудрости и правоте и не любите, не терпите возражений. Но Рузвельт устоял. Переубедить его вам не удалось.

Черчилль. Не удалось.

Исмей. Да, это, пожалуй, первый случай, когда наш сэр отступил, сдался.

Черчилль. Все, что я хочу в спорах, так это согласия с моими желаниями после разумного обсуждения.

Гленн. При всем вашем недоброжелательном отношении к Советскому Союзу вы все-таки решились в Россию поехать.

Черчилль. Мне было интересно посмотреть вблизи, что это за страна такая — Советская Россия. И я поехал.

Гленн. Выходит, ваше любопытство было выше желания оказать помощь русским в этой тяжелейшей для них войне?