— Мудаки! Все просрали! Все! С вами не краснопузых ловить, а баранов. Разгоню к чертовой матери! Дармоеды! Я вас…

Ясновский в последний момент успел увернуться от дулеповского мосластого кулака, пролетевшего рядом с носом, и скользнул по стене к двери. Она приоткрылась, в щель просунулась физиономия насмерть перепуганного адъютанта. Заикаясь, он промямлил:

— Г-господин п-полковник…

— Чего еще? — прорычал Дулепов и, замахнувшись подсвечником, рявкнул: — Пшел вон!

Адъютанта сдуло как ветром, и в кабинет ввалился Люшков.

— Ты-ы? Комиссарская морда! Я… — вызверился Дулепов и осекся.

На него смотрело черное дуло пистолета.

— Сволочь! Мразь! Ты мне за все заплатишь! — сипел Люшков и, припадая на раненую ногу, наступал на Дулепова.

Ясновский съежился и, кажется, стал меньше ростом. Его затравленный взгляд метался между окном и дверью. Клещов же, оказавшись в мертвой зоне, не потерял присутствия духа и стерег каждое движение Люшкова. Тот, изрыгая проклятия, надвигался на Дулепова, но запнулся за ковер и потерял равновесие. Клещов коршуном налетел на него, вышиб пистолет и опрокинул на пол. Ему на помощь бросился Ясновский.

Ярость придала Люшкову дополнительные силы. Клубок тел, рыча и кусаясь, извивался у ног Дулепова. Тот метнулся к столу, трясущимися руками ухватился за ящик и, не замечая торчащего ключа, судорожно дергал за ручку. Замок не выдержал, и ящик вылетел из гнезда. На пол вывалились деньги, документы, горсть патронов и пистолет. Схватив его, Дулепов передернул затвор, вскинул руку, пытаясь поймать на мушку Люшкова.

— Прекратить! Не стрелять! — властный голос остановил его палец на спусковом крючке.

На пороге стоял Сасо. За ним топтался Ниумура. На их лицах все было написано. Брезгливо поморщившись, Сасо переступил через валявшиеся в ногах тела и прошел к дивану. Презрение, сквозившее в его взгляде, вогнало Дулепова в краску. Пряча глаза, он зачем-то принялся суетливо перебирать разбросанные по столу папки. Люшков, Клещов и Ясновский поднялись с пола и, как побитые собаки, понуро смотрели в пол.

Сасо с непроницаемым лицом опустился на диван и сквозь зубы процедил:

— Что, господа, победу поделить не можете?

Дулепов и Люшков, обжигая друг друга ненавидящими взглядами, промолчали. Сасо, не желая прощать Дулепову его снобизма и унижения, которое перенес после неудачной облавы в «Погребке» на советского курьера, не упустил возможности отыграться сполна и с ухмылкой спросил:

— Чего молчите? Или из вас, как из большевиков, каждое слово клещами надо вытягивать?

— Мне не о чем говорить с этой комиссарской мордой, — буркнул Дулепов и отвернулся от Люшкова.

— Ты на свою посмотри! У барана и то умнее, — прошипел тот.

— Чт-о-о? Да я…

— Стоп! — осадил их Сасо и, как последних недоумков, принялся отчитывать: — Мозгами надо шевелить, а не зубы друг другу чистить! Дурное дело не хитрое, надо…

— Ваши у «Рагозинского» умом тоже не блистали, — огрызнулся Дулепов.

Сасо поиграл желваками на скулах, но не стал лезть в бутылку — перепалка на глазах Ниумуры авторитета ему не добавляла — и перешел к делу:

— Сколько пленных? Что они говорят?

Дулепов насупился и мрачно обронил:

— Двое.

— И это все?

— Есть еще трупы.

— Не густо. Ну, да ладно, я смотрю, вы уже потренировались, так что пора большевикам языки развязывать, — желчно произнес Сасо и поднялся с дивана.

Дулепов с трудом подавил кипевший в нем гнев и, не глядя на Ясновского, приказал:

— Ротмистр, зови Палачова!

— Есть, господин полковник! — встрепенулся тот и, ужом проскользнув мимо Ниумуры, выскочил в коридор.

Клещов проводил ротмистра тоскливым взглядом и переминался с ноги на ногу. В присутствии японцев он не осмеливался доложить Дулепову о потерях среди филеров — они были огромны. Тот сгреб в кучу разбросанные по полу и столу документы, деньги, пистолет, запихнул их в ящик и молча шагнул к двери. Вслед за ним потащился Люшков.

— А ты куда? — злобно прошипел он.

— Тебя забыл спросить! — огрызнулся тот.

— Прекратите! — Сасо остановил готовую вспыхнуть с новой силой ссору и распорядился: — Господин Люшков, спуститесь вниз, там ждет моя машина. Вас отвезут в госпиталь и окажут помощь.

Бормоча под нос ругательства, заклятые противники-соперники вынуждены были подчиниться и разойтись.

Дулепов сопроводил японцев в подвал. В тусклом свете затянутых паутиной электрических ламп ржавые, с облупившейся краской двери тюремных камер одним своим видом вызывали невольную дрожь. Угрюмый, устрашающего вида надзиратель, повозившись с ржавым замком, отодвинул засов. Дулепов первым, а за ним Сасо и Ниумура, вошли в камеру.

Слабые солнечные лучи с трудом пробивались через крохотное, покрытое толстым слоем пыли оконце. В полумраке трудно было определить живы или мертвы подпольщики, и только тяжелое, прерывистое дыхание говорило о том, что жизнь еще теплилась в их истерзанных телах. Зловещее молчание в камере нарушило гулкое эхо шагов. На входе в камеру появились Ясновский и хорунжий Палачов.

Внешность хорунжего была под стать фамилии. Огромная, нескладная фигура и длиннющие, свисавшие до самых колен руки, квадратная, скуластая физиономия с далеко выступающим подбородком довершали сходство Палачова с орангутангом. Один только взгляд на него вызывал ужас у несчастных жертв. И когда это чудовище ввалилось в камеру, то, казалось, заполнило собой все свободное пространство. Маленькие, злые глазки хорунжего, спрятанные за далеко выступающими скулами, вопросительно посмотрели на японцев — те хранили молчание — и остановились на Дулепове. Тот мотнул головой в сторону подпольщиков и распорядился:

— Митрофан, для тебя есть работа — развяжи языки сволочам!

— Если они у них остались, то куда денутся, — хмыкнул он, и его каменная физиономия пошла трещинами.

— Только не переборщи. Они нужны живыми, — предупредил Дулепов и, подозвав надзирателя, приказал: — Принеси табуретки!

Палачов склонился над пленными и покачал головой.

— Часом, не подохли? — встревожился Дулепов.

— Вроде нет, но мозги, похоже, отбили. У рыжего дырка в башке.

— Начинай, пока не сдохли! — поторопил Сасо.

— Не переживайте, господин полковник, они живучие как кошки, — осклабился в ухмылке Палачов и вылил на несчастных ведро ледяной воды.

Бурые ручьи, в которых смешалась кровь с водой, растеклись по полу, и слабый стон прозвучал в камере.

— Я же говорил, живучи как кошки! — оживился Палачов, ухватил за плечи совсем юного, почти мальчишку, подпольщика, приподнял его над полом и прислонил к стене.

Сасо, Ниумура и Дулепов подошли ближе, чтобы рассмотреть свою жертву. Из-под густых прядей волос на них с ненавистью смотрели не по-юношески взрослые глаза.

— У-у-у, звереныш, — прошипел Дулепов.

— Жить хочешь? — спросил Сасо, но так и не услышав ответа, повторил вопрос: — Я тебя спрашиваю — жить хочешь?

— Бесполезно. Эти выродки понимают, когда с них шкуру сдирают, — скептически заметил Дулепов.

Жандарм сделал еще одну попытку разговорить арестованного, но, так и не добившись ничего, отошел к стене и сел на табуретку.

— Митрофан, кончай с ним лясы точить, приступай! — приказал Дулепов и занял место рядом с Ниумурой.

Палачов легко поднял тело подпольщика, сноровисто связал веревкой руки и вздернул на металлический крюк, торчавший в потолке. Японцы и Дулепов молча наблюдали за зловещими приготовлениями палача. Он достал из сумки щипцы, пилу, большие иглы, примус и разложил их на полу. Его жертва, кусая губы, следила, как Палачов разжигал примус. Пламя, набирая силу, сердито зашипело. Хорунжий оглянулся на Дулепова, тот махнул рукой и двинул примус под ноги подпольщику. Душераздирающий крик пробился сквозь метровые тюремные стены и был услышан в соседних домах.

Пытки подпольщиков продолжались до ночи. Палачов применил весь свой пыточный арсенал, но так и не смог их сломить. Измотанные безрезультатным допросом Дулепов, Сасо и Ниумура поднялись в кабинет. Их надежда добраться через пленников до советской резидентуры не оправдалась. Резидент по-прежнему оставался недосягаем.