Несколько суток назад Гордеев не мог даже представить, что будет вместе с «недобитыми буржуями» подпевать их песням.

В смятенной душе чекиста зарождалось что-то новое, чему пока не находилось объяснения, — его сердце принадлежало Вертинскому и песне. А когда зазвучала знаменитая «Молись, кунак», публика, как завороженная, смотрела на эстраду и, затаив дыхание, внимала каждому слову.

В эти минуты щемящая боль по прошлому сжимала истосковавшиеся по родному дому и земле сердца потомков столбовых дворян и крепостных крестьян. Песня пробуждала в них призрачную надежду на возвращение. За соседними столиками не выдержали и зарыдали. Боевые офицеры, не стесняясь своих слез, срывающимися голосами подпевали Вертинскому:

Это была уже не песня, а, скорее, молитва об утраченной родине и прошлом. Последний куплет зал пел стоя.

Дмитрий был потрясен. Здесь, в Харбине, он увидел совершенно другую Россию, и она не походила на ту, в которой прошли его детство и юность. Не имела она ничего общего и с теми озлобленными ненавистниками из банд Семенова и Анненкова, что жгли и вырезали приграничные села, а потом на допросах каялись и вымаливали себе прощение.

Перед Гордеевым открылась неизвестная Россия, за которую он готов был биться до последнего вместе с ними, кто в песне-молитве обращался к своей суровой родине. Разделенные границей и идеологией они по-прежнему продолжали оставаться людьми одной крови и сыновьями одной многострадальной Русской земли!

Вертинский кончил петь, а публика все не отпускала его и гремела овациями. Прервало их внезапное появление полицейских.

— Оставаться на местах! Проверка документов! — раздалась грозная команда.

Дервиш и Дмитрий напряглись.

Полковник Дулепов метался по кабинету вне себя от ярости. Ротмистр Ясновский, нахохлившись, угрюмо наблюдал за шефом. И было от чего — японцы в очередной раз вытерли о них ноги, и полная риска работа отдела контрразведки по внедрению агентов в разведывательную сеть большевиков в Маньчжурии пошла коту под хвост. Бестолковая облава в «Погребке» свела на нет оперативную разработку советской резидентуры. После нее рассчитывать на перспективного агента Тихого уже не приходилось — облава бросала на него тень в глазах подпольщиков. Другой агент, Паша, которого с таким трудом удалось завербовать Дулепову, также оказался на грани провала. Его сообщение о важной встрече советских агентов в «Погребке» сработало вхолостую и могло обернуться бумерангом.

Дулепов клял себя, что поделился информацией с японской контрразведкой.

— Бараны узкоглазые! Им не шпионов ловить, а кобылам хвосты подкручивать. Живодеры недоделанные! Только и могут, что яйца щимить! — костерил он полковника Сасо и его подчиненных.

— Китайцев колоть — они мастера. С нашими такой номер не пройдет. Бандура с Козловым как молчали, так и молчат, — поддакивал Ясновский.

— И хрен что скажут.

— А с Федоровым? Так это вообще был цирк. Одного деда целой толпой не взяли. Подлюка, успел шифры уничтожить, двоих узкоглазых завалить и до середины речки доплыть.

— А с ним все концы в воду. Даю голову на отсечение, у него был выход на резидента.

— Рация и то, что осталось от шифровки, однозначно говорят за это, — согласился Ясновский.

— Теперь поди узнай, когда он рыб кормит. Суки! — выругался Дулепов и потянулся к телефону, но не стал звонить и бросил: — Обгадились, теперь сами приползут.

— Сидят по уши в дерьме, — злорадствовал ротмистр.

— Тоже мне жандармы. При государе императоре последний околоточный до такой дури не сподобился бы. Нахрапом хотели взять и получили дулю с маком.

Шум в приемной заставил Дулепова смолкнуть. Дверь распахнулась. Бесцеремонно оттеснив в сторону адъютанта, в кабинет вошли начальник отдела жандармского управления полковник Сасо и глава военной разведки штаба Квантунской армии полковник Такеока. Оба были мрачнее грозовой тучи.

— Легки на помине, — прошептал Ясновский и от греха подальше отодвинулся в угол.

Дулепов сделал вид, что не заметил протянутых рук Сасо и Такеоки. Они обожгли его злыми взглядами, ничего не сказали и заняли места на диване. Дулепов, тяжело пыхтя от душившего его гнева, возвратился к столу и плюхнулся в кресло. В кабинете воцарилось гнетущее молчание, его нарушал дробный стук печатной машинки, доносившейся из-за неплотно прикрытой двери.

Первыми заговорили японцы. Сасо избрал примирительный тон:

— Азолий Алексеевич, мы с вами много сделали, чтобы обезглавить коммунистическое подполье в Маньчжурии. Я и господин Такеока, а также командование Квантунской армии высоко ценим вас и заслуги ваших подчиненных. Но, к сожалению, советская резидентура продолжает действовать. В последнее время она значительно активизировалась, захват ее агентов в Хулиане — лишь надводная часть шпионского айсберга…

И здесь Дулепова прорвало. Он вскочил с кресла и дал себе волю:

— Это вы называете работой!.. Нас — по боку, а сами взяли какую-то шушеру! Да если бы…

— Мы ловили большевистских агентов! — с раздражением перебил Сасо.

— Агентов? А в итоге — шиш в кармане!

— Господин Дулепов, не забывайтесь!

— Я забываюсь? Это вы забываетесь! Как только дело доходит до денег и серьезных операций, нас дальше лакейской не пускают.

— Лакейской? А это — что, на вас с неба свалилось? — взорвался Сасо и смахнул со стола все, что на нем лежало.

Ротмистр отшатнулся к стене и с испугом смотрел на Дулепова. Старик перегибал палку. Японцы были, конечно, изрядными сволочами, но, по правде говоря, платили прилично и сквозь пальцы смотрели на то, как деньги на агентуру терялись в бездонных карманах шефа. Дулепов тоже понял, что хватил через край, сбавил обороты, но не удержался от упрека и помянул старое:

— Мы вам дали лучших боевиков, чтобы уничтожить Сталина. И где они?.. А их, как слепых щенят, взяли на границе.

Такеока с Сасо поморщились; всякое упоминание о провале покушений на большевистского вождя вызывало у них болезненную реакцию. Расследование, проводившееся специальной комиссией, основательно потрепало им нервы и серьезно подмочило репутации. Они понимали, что еще одна неудача и на карьере можно ставить крест. Только разоблачение большевистской резидентуры и выявление ее агентов в штабе Квантунской армии могли их реабилитировать. Но без помощи Дулепова, как не крути, было не обойтись. В уме, хватке и знании психологии чертовых русских этому мерзавцу нельзя было отказать.

С трудом подавив искушение съездить по наглой роже старой жандармской ищейки, Сасо сделал еще один шаг к примирению и предложил:

— Азолий Алексеевич, забудем старые обиды и начнем с чистого листа. Мы ценим ваш опыт и мастерство, с их помощью надеемся покончить с резидентурой красных.

Дулепов, но уже без прежнего ожесточения, проворчал:

— Если искать, как в Хулиане, а вчера у «Рагозинского», то ничего путного не выйдет.

— Мы учтем допущенные промахи, — не стал заострять тему Сасо.

— Этого будет мало после таких провалов, только тонкая оперативная работа выведет на резидентуру, — заявил Дулепов, и он сел на своего любимого конька: — Без хорошего агента опять попадем пальцем в небо. И потом, хватит мелочиться, надо бросить все силы на поиски резидента! Выйдем на него, считайте, что вся шпионская сеть красных в наших руках. Контрразведка должна шевелить мозгами, а не заниматься полицейским шмоном!

Сасо поморщился, упоминание о кавалерийском наскоке в «Погребке» сидело в нем болезненной занозой. В душе он соглашался с доводами Дулепова и казнил себя за то, что поддался нажиму сверху и пошел на эту авантюрную акцию. Уж слишком общей была информация осведомителя о встрече харбинского резидента с курьером из России. Но в управлении жандармерии и контрразведке Квантунской армии не хотели слышать о какой-либо отсрочке. Резидентура русских сидела в печенках, и поэтому к его доводам не захотели прислушиваться, а потребовали немедленно притащить живого или мертвого советского резидента.