После второй мировой войны, когда угольные шахты стали основой экономического возрождения страны, я вошел в состав Угольного совета. В те годы шахтеры котировались очень высоко. Их основательно готовили, им хорошо платили, и угольщики знали, что они — опора национальной экономики. Интенсивно шла разработка месторождений. Я находил, что опыт бригадной работы в угольных забоях уникален, и как социальные, так и технические его аспекты крайне меня занимали.

Угольный совет давал правительству рекомендации по обеспечению топливом в масштабах страны. Помимо добычи угля и коксохимической промышленности, важное место тогда заняли заводы азотосодержащих соединений. Также после войны большое значение придавалось местной добыче нефти. Затем, в 1960 году, когда я уже вышел из Угольного совета, были открыты крупные месторождения природного газа. В наши дни Государственная компания шахт (DSM) превратилась в крупный химический концерн, основное сырье которому все-таки поставляет матушка-земля.

После войны объединения наемных рабочих пришлось воссоздавать заново. Организацию Волтерсома, учрежденную немцами, конечно, распустили.

Новых организаций оказалось две — и я вошел в руководство обеих. Это позволило установить контакт с Фондом труда, где президенты рабочих федераций и председатели профсоюзов собирались по пятницам, чтобы обсудить социальные проблемы и выработать рекомендации для передачи правительству. Именно в Фонде были заложены основы того доверия, которое позволяло нам откровенно разговаривать друг с другом. Каждый отдавал себе отчет в том, что на первом месте стоят потребности нашей обнищавшей страны, нашего народа, поэтому обычно прийти к общему мнению оказывалось не так уж сложно. На конференции в Ко-сюр-Монтрё президент Конгресса социалистических профсоюзов Эверт Куперс высоко оценил дух сотрудничества, установившийся в нашем Фонде труда.

В начале пятидесятых, когда Европа осознала, что с Востока грозит опасность, Голландия стала больше тратить на вооружение. Нидерландская промышленность, рассчитывая принять в этом участие, ощутила необходимость в регулярных контактах с отделами снабжения вооруженных сил. Тогда и был сформирован Консультативный совет по военной продукции. Его председателем стал промышленник, а членами — представители министерств экономики, обороны и иностранных дел (последний — в связи с НАТО). Кроме того, в совет вошли начальники отделов снабжения армии, военно-морского флота и военно-воздушных сил, председатель совета по военным поставкам, президенты различных профсоюзных конгрессов и представители промышленности. В течение десяти лет членом совета был и я, в последние годы — занимая пост председателя.

Добиться взаимопонимания поначалу было непросто. Основная задача армейских снабженцев — как можно быстрей и дешевле получить добротный товар. Остальное их не интересовало. Их нимало не волновали такие проблемы, как непрерывность производственного цикла, столь важная для промышленности (впрочем, флот тут исключение, ведь он работает с верфями на долгосрочной основе). Отношение промышленников к армии также не отличалось постоянством. В тяжелые времена производители бились за армейские заказы, но этот пыл спадал, едва только производственные мощности загружались в полную силу. Со временем мы научились лучше понимать друг друга. Я оставался в совете до тех пор, пока разъезды не стали отнимать у меня все больше и больше времени.

Меня часто приглашали войти в состав советов различных компаний. В нашем правлении мы придерживались того мнения, что разумней избегать такого рода внешней деятельности, но когда в 1948 году Генри Форд-второй поинтересовался, не соглашусь ли я стать членом совета компании «Форд-Нидерландия», я решил посоветоваться с правлением. В конце концов, «Форд» — это ведь особый случай.

Тут надо иметь в виду, что филипсовские отделения за рубежом нуждаются в том, чтобы в их советы входили толковые и влиятельные представители местного населения. Так что был известный смысл в том, чтобы один из наших руководителей стал членом местного совета другого крупного мирового концерна. В результате он мог выяснить, способен ли внести достойный вклад в работу, считаются ли с его мнением, и каково это, если не считаются, — ведь именно так и бывало с членами наших заморских советов, поскольку у многих из них недоставало промышленного опыта и руководство тамошних представительств консультировалось с ними нечасто. А кроме всего прочего, меня очень интересовало автомобильное производство.

Думаю, я оказался небесполезен. Скоро стало ясно, что нидерландское отделение «Форда» — это всего лишь филиал британского отделения, которому принадлежала большая часть акций. Поэтому внесенные нами конструктивные предложения застревали где-то на полпути. Поскольку я часто ездил в Америку и лично общался там с Генри Фордом, мы устроили так, что Амстердамская контора перешла под непосредственное ведение Детройта. После этого дела пошли куда быстрее. Мои поездки в Детройт были исключительно интересны. Я знакомился с мнениями людей, от которых зависел ход вещей, рассказывал им, что думаем мы в Амстердаме. Но и в этом случае неуклонно растущая ноша обязанностей перед «Филипсом» вынудила меня оставить эту работу. Однако впоследствии мои личные контакты с Деарборном возобновились ввиду совместной с «Фордом» работы над мотором Стирлинга.

Эта сфера никогда не переставала меня интересовать. После войны мы долго бились за то, чтобы открыть технический университет в нашем регионе, и истратили массу времени на всяческие конференции, заседания и обсуждения с чиновниками и парламентариями. Как бы то ни было, теперь у нас имеется первоклассный Технический университет, в котором учится свыше четырех тысяч студентов. Доктор Холст, глава учредительного комитета, и доктор Хенк Доргело, первый ректор университета, внесли огромный вклад в организацию его работы. Университет, к счастью, не стал отделением «Филипса», хотя между учебным заведением, готовящим инженеров, и концерном, который в них нуждается, установилась естественная взаимосвязь.

Я часто говорю, что если технические школы готовят инженеров, то мы готовим профессуру для них. Уже в тридцатые годы сотрудники наших физических и прочих лабораторий становились профессорами. На первый взгляд это было потерей для «Филипса», но таким образом естественно укреплялась система высшего образования, и со временем мы пожинали ее плоды. К примеру, один из наших асов, Ратенау, после войны сказал мне, что его приглашают профессором в Амстердам. Я сказал: «Дорогой Ратенау, конечно, нам будет недоставать вас, но вправе ли мы лишать Амстердам прекрасного преподавателя?» Он уехал, но позже вернулся руководить одной из наших физических лабораторий. И это не единственный пример того, как ученые возвращались в промышленность.

Заботил меня также вопрос выработки технических навыков, необходимых для практического применения. И не только в ремесленных училищах, но и в средней технической школе нашего города, основание которой было заложено по инициативе моего отца в 1939 году. В 1940 году еще можно было продолжать строительство. Поэтому во время войны школа была возведена, и я стал первым председателем попечительского совета. Когда в 1942 году здание пострадало от бомбардировки, нам удалось распределить классы по другим зданиям. После войны школа быстро расцвела. Сегодня это среднетехническое учебное заведение, где получают профессиональную подготовку две с половиной тысячи учащихся, причем 2100 из них — на дневном отделении и 400 — на вечернем.

Все это касается образования в Голландии. Но однажды мне пришлось заняться образованием, только подумать, в Эфиопии! Впрочем, это было не научное, а начальное обучение.