— Моей компании немедленно нужны деньги.

— Много ли?

— Около пятнадцати миллионов крон.

(В те дни это была весьма ощутимая сумма.)

— Под какой залог?

— Ни под какой. Разве что под себя самого!

Валленберг знал Герберта Кастенгрена как честного и толкового бизнесмена. Он дал шведскому «Филипсу» пятнадцать миллионов крон безо всяких гарантий, и работу удалось продолжить.

Поскольку я знал, что такое немецкая оккупация, я очень хорошо понимал чувства голландцев и не мог не понимать также, что шведы, оказавшиеся в мешке, были вынуждены приспосабливаться к немцам. Короче говоря, все было очень непросто, но в конце концов я заставил их помириться. Кастенгрен, который ради «Филипса» рисковал своим добрым именем, остался с компанией, и мы разрешили щекотливую ситуацию в стране, где люди были склонны смотреть на вещи совсем иначе, чем мы в Голландии.

В Готенбурге у меня произошла встреча другого характера. В лагере Красного Креста, который там размещался, я навестил группу евреек, в июне 1944 года депортированных в Германию из Вюгтского лагеря. Первая попытка немцев вывезти их окончилась неудачей ввиду яростного сопротивления наших филипсовцев. Что только не предпринималось! Обратились «на самый верх» в Берлин, и в последний момент их удалось спасти из поезда, уже готового к отправке. Но немцы сделали вторую попытку, и она удалась, поскольку захватили всех врасплох, ночью.

Что эти женщины пережили, словами не выразить. Сначала их привезли в печально известный лагерь уничтожения Освенцим, где они видели, как целый состав из Венгрии, детей и стариков, раздели донага и отправили в газовые печи. Филипсовская группа из Хертогенбоса после множества ужасных перипетий оказалась, однако, на заводе «Телефункен» в Райхенбахе. Трудились там с шести утра до шести вечера, но кормили рабочих сравнительно неплохо.

После того как завод разбомбили, группу мотало по всей Германии и Чехословакии, после этого они оказались на подземном заводе в Миндене, в Вестфалии. Там женщины работали с инструментами, вывезенными из филипсовских мастерских в Вюгте, и нашли на них нацарапанные голландские женские имена. В начале апреля их опять перевезли, избивая и перегоняя из вагона в вагон, уже на другой подземный завод. Наконец они оказались в Гамбурге, где после капитуляции их принял на свое попечение Красный Крест. Измученных, изголодавшихся, завшивленных, их подлечили, подкормили, одели и морем доставили в Готенбург. Когда мы свиделись, шла подготовка к их репатриации.

Кое-кого из них я знал по Вюгту. Растроганный этой встречей, я вспомнил, как мучительно раздумывал в 1943 году, устраивать ли в лагере мастерские. Эти люди были живым доказательством того, что решение мы приняли правильное.

После этого неделю я провел в Осло. С норвежцами общаться оказалось куда легче, чем со шведами: наши страны были в одной лодке.

На следующий день после моего возвращения я явился на работу в превосходном состоянии духа. На письменном столе меня ждала телеграмма. Первым делом я глянул на подпись: Лифтинк, новоназначенный министр финансов. Прочел сообщение: в связи с займом деятельность «Филипса» подлежит контролю, осуществлять который будет правительственный комиссар. Меня будто ударили по лицу. Сама мысль об этом была оскорбительна. Во время оккупации мы делали все, чтобы насолить немцам. Исхитрились сохранить компанию в относительной целости, но, в отличие от многих других фирм, наши денежные запасы были исчерпаны, а заводы разрушены. Потребность наша в помощи правительства была более чем очевидна. Зачем же тогда этот правительственный комиссар?

Мы избавились от «вервальтеров» — и теперь на их месте окажется он?

Возмущенный до глубины души, я тут же поехал в Гаагу — нелегкое, между прочим, дело, ведь все крупные мосты были взорваны. Переговорил там с несколькими министрами правительственного кабинета и тут начал понимать, что, собственно, крылось за телеграммой. Посланная как раз в тот момент, когда мои коллеги Оттен, Лаупарт и ван Валсем были в Америке, а я — в Швеции, она мотивировалась страхом, что «Филипс» рассматривает возможность перенести свою штаб-квартиру за пределы Голландии. Это было, разумеется, совершенно немыслимым для нас делом. Я побеседовал с Лифтинком, а потом и с премьер-министром, и они пообещали подумать.

Л. Й. Трип, восстановленный на посту управляющего Национальным банком, занимался разработкой условий, за соблюдением которых и должен был присматривать комиссар. Я направился в Амстердам, чтобы объяснить Трипу, почему считаю смехотворным введение всех этих условий. На мой взгляд, как человек, при немцах бывший управляющим банком и на себе испытавший, что это такое, когда лезут в твои дела, он мог бы отнестись к делу иначе и намекнуть министру, что так оно не делается.

От Трипа я направился к Тасу Грейданусу, которого уже назначили правительственным комиссаром на «Филипс». Грейданус был самый очаровательный человек, какого только можно вообразить, типичный либеральный банкир и уж, конечно, никак не сторонник правительственного вмешательства.

— Вы должны понимать, — сказал я ему, — что если вы примете этот пост, мы будем относиться к вам точно так же, как относились к «вервальтерам». Я думаю, мой долг — уведомить вас заранее. — Эти слова его заметно поколебали.

В общем, шторм прошел стороной. Несколько недель спустя я получил письмо от министра Лифтинка, в котором он заявлял, что «имеет удовольствие просить меня отнестись к телеграмме от 31 июля как к не имевшей места». В том же письме он напомнил мне о моем обещании как можно скорее собрать отсутствующих управляющих директоров нашей компании для совещания по поводу предоставления нам займа.

Венцом нашего примирения с правительством стало то, что общее собрание пайщиков, с полного нашего одобрения, избрало Грейдануса членом наблюдательного совета «Филипса». Сошлись на том, что он будет ежемесячно предоставлять в министерство финансов отчеты о положении дел в компании. С тех пор мы работали вместе и даже стали друзьями.

В первой статье соглашения, заключенного в октябре 1945 года между государством и «Филипсом» касательно этого займа, недвусмысленно указывалось, что Эйндховен будет продолжать оставаться центром управления всей научно-исследовательской, производственной и административной деятельности подразделений «Филипса», где бы они ни находились. Соответственно, и глава предприятия обязывался переехать в Голландию в ближайшее удобное время.

Правительственный заем был истрачен с толком. Составили график погашения долга в рассрочку и выплат процентов с тем, чтобы вернуть его в 1960 году. Но на деле мы сумели полностью погасить долг уже в 1948 году. Конечно, это не означало, что мы освободились от всех долгов. Увеличив свой уставный капитал, мы выпустили акции, что и позволило нам выплатить заем правительству. Доверие финансового мира к «Филипсу» было полностью восстановлено.

Позже я встречался с тем же министром финансов в связи с приобретением небольшой фирмы «Хаземейер сигнал», располагавшейся в Хенгело. Эта фирма имела любопытную историю. По условиям Версальского договора права Германии на производство вооружения были ограничены. Тогда немецкие граждане, перед началом первой мировой войны участвовавшие в стремительном развитии морского флота и желавшие использовать накопленный опыт и знания в сфере производства оружия, обратили свой взор к другим странам. Поэтому «Сименс» в сотрудничестве с господином Хаземейером из Хенгело и основал эту фирму, специализирующуюся на системах наводки артиллерийских орудий. Нидерландские военно-морские силы также заинтересовались этой продукцией, и системы Хаземейера были установлены на наших боевых кораблях. Они включали в себя весьма сложное оборудование, которое, при наводке орудия, учитывало такие факторы, как скорость корабля и цели, силу ветра и качку судна. В те дни не было компьютеров и электронных приспособлений. Все это осуществлялось сугубо механическими конструкциями, которые требовали большой точности исполнения, и поэтому на фирме работали самые высококлассные специалисты. Поскольку работа велась совместно с Нидерландским военным флотом, в 1935 году туда направили морского офицера, капитана Схагена ван Леувена. К этому времени немцы потеряли к ней интерес, поскольку строили свой флот у себя дома, но тем не менее она продолжала оставаться предприятием по большей части немецким. Так случилось, что Схаген ван Леувен и профессор фон Вейлер, эксперт в области радаров, в мае 1940 года сумели бежать в Англию, увезя с собой ценные научно-производственные данные. Во время оккупации фирма, с ее штатом в 120 человек, смогла выжить, занимаясь в основном ремонтными работами.