Потребовалось наладить реализацию и обслуживание. Сначала нам пришлось работать с распространителями, которые, не владея тонкостями профессии, пуще всего хотели, чтобы мы включились в финансирование производства самых разнообразных фильмов. Это привело к потерям порой болезненным. Но со временем этот урок мы усвоили и теперь знаем свое дело весьма основательно.
Сегодня процесс показа фильма автоматизирован до уровня, который до войны, когда за каждым проектором должен был сидеть свой оператор, казался просто немыслимым. Любопытно, однако, что научные разработки сыграли в этом прогрессе лишь незначительную роль. Кинопроектор был, по существу, устройством механическим. В те годы, в отличие от нынешних, исследователи мало интересовались механикой. Сегодня мы много знаем о смазках и разнообразных шарикоподшипниках именно потому, что нуждаемся в них. Но тогда проблемы, связанные с работой кинопроекторов, разрешались нашими проектировщиками и наладчиками. Проблемы такого рода легче снимать на практике, чем в теории.
Ввязавшись, посредством изготовления кинопроекторов, в проблемы звукозаписи, мы познакомились с Фредом Миллером, американцем, разработавшим свою собственную систему. В то время при обычной фотографической звукозаписи ее качеству препятствовала зернистость эмульсионного покрытия пленки. Миллер придумал прецизионное записывающее устройство, формирующее звуковую дорожку в желатиновом слое, благодаря чему качество звукозаписи поднималось на небывалую высоту. Теперь требовалось «сочинить» машину, которая воплотила бы эту идею в практику. Ян Харденберг, признанный конструктор, приобретший большой опыт на нашем стеклодувном заводе, с успехом справился с этой задачей. С тех пор систему «Филипс — Миллер» применяли там, где требовалось высочайшее качество звукозаписи — например, на «Радио Люксембург». Эта коммерческая радиостанция располагала в Лондоне студией, оборудованной звукозаписывающими аппаратами «Филипс — Миллер». Посредством их-то и записывались во время войны речи короля Георга VI и Уинстона Черчилля, затем передававшиеся по Би-Би-Си. После войны мы надеялись, что эти аппараты найдут себе более широкое применение, но тут изобрели магнитофон, который стал внедряться в обиход такими семимильными шагами, что система «Филипс — Миллер» ушла в небытие.
В 1939 году общее число людей, занятых на заводах «Филипса» в Европе, достигло 45 тысяч — больше, чем когда-либо раньше. Надо сказать, что в те годы с уверенностью оценить грядущую экономическую ситуацию было чрезвычайно непросто. В периоды бума любой промышленник склонен начинать новые проекты, между тем как во время упадка на то, чтобы осилить строительство предприятий, которые насущно понадобятся через несколько лет, необходимы огромные усилия. Это напоминает метеорологические предсказания, когда, если вы окружены густым туманом, трудно вообразить, что всего в пятидесяти милях от вас сияет яркое солнце. Надо иметь немалое мужество, чтобы принимать ответственные решения, не имея перед собой никакого графика, подсказывающего вам, когда грянет и когда закончится очередной экономический взлет.
В 1938 году с «Филипса» ушел в отставку специалист, ответственный за работу с кадрами. Эту ношу возложили на меня, и я принял ее с радостью, потому что люди всегда интересовали меня гораздо больше машин. Сегодня, оглядываясь назад, кажется странным, что ежегодные отчеты тех лет толкуют исключительно о финансовых и производственных вопросах. Отчеты эти предназначались только для держателей акций, и считалось, что ни социальные аспекты, ни кадровая политика концерна акционеров никак не касаются. В то время и я полагал такое положение дел естественным. Конечно, было бы странно сейчас критиковать за него тогдашних руководителей, поскольку они всего лишь следовали сложившемуся порядку вещей, но наша сегодняшняя практика, когда проблемам человеческих отношений уделяется гораздо больше внимания, кажется мне более правильной со всех точек зрения.
В 1939 году мы с Холстом, сопровождаемые женами и нашим главным инженером ван Доббенбургом, совершили путешествие в Россию. Мы знали, что в СССР интересуются нашим производством радиоламп и медицинского рентгенологического оборудования. Нам хотелось понять, насколько серьезен интерес русских и каковы их собственные успехи в этих областях.
В Москву мы летели с посадками в Берлине, Кёнигсберге и приграничном городке Брест-Литовске. Из «соображений безопасности» нашему медлительному «Юнкерсу» не разрешили лететь выше 3000 футов. Так что полет был долгим. Из-за недостаточной высоты нас потряхивало. Однако погода стояла прекрасная, солнечная, с картинными белыми облачками. Мы летели над той частью России, что покрыта лесами и озерами.
Поездка продолжалась три недели. Мы побывали в Москве и Ленинграде. Пускай по-русски из нас никто не говорил, но интересных впечатлений надолго хватило всем.
Нас сразу же поразил тотальный оптимизм — это было общее настроение в тогдашнем Советском Союзе. Мы в Западной Европе чувствовали себя куда менее уверенно. После первой мировой войны было пережито много трудностей, потом последовал экономический подъем, который в 1929 году вдруг прекратился. С тех пор мы претерпели столько перепадов настроения, что оптимизм встречался нечасто. В России же на каждом шагу вы сталкивались с огромными диаграммами, установленными где только возможно, на которых взлетающими вверх линиями рисовался прирост продукции. В прошлом году было произведено вот столько пар обуви; в этом году ее будет вот на столько — гораздо! — больше. Похоже, для многих товаров это было и впрямь так. Вера в сияющее будущее вбивалась в людей с барабанным боем.
Поэтому приходилось напоминать себе, что вплоть до 1917 года Россия в промышленном отношении не отставала от других европейских стран. В то время русские делали самую лучшую железнодорожную технику, самые крупные самолеты, прекрасные корабли, великолепные телефоны. Россия была крупнейшим производителем галош. Считалась житницей Европы. В результате революции все это рухнуло, все пришлось восстанавливать из руин. Вот почему линии на графиках демонстрировали такой резкий подъем. Чтобы снова встать на ноги, страна отчаянно нуждалась в западноевропейской технологии.
Всем правило государство. Мы много разговаривали с официальными лицами, которые в беседах с нами неизменно выказывали восторг по поводу нашего приезда, но служащие «Интуриста» следили за каждым нашим шагом — и до такой степени, что было немыслимо просто погулять по улицам или сходить в музей. Впрочем, мы посетили футбольный матч, что было в высшей степени занимательно. Русские тогда не имели никакого представления о правилах игры, и двадцать два игрока, как толпа школьников, гоняли по полю мяч. Если кто-нибудь спотыкался или падал, по трибунам прокатывался громовой хохот. По сути дела, русские и ходили-то тогда на футбол, чтобы хорошо посмеяться.
Мне очень понравились прекрасные парки, где люди могли отдохнуть, где бабушки гуляли с детьми, пока родители работали. Попытки советских властей разрушить семью, по всей видимости, не увенчались успехом.
Любопытной особенностью парков были вышки, с которых люди прыгали с парашютом. Взобравшись наверх, они надевали на себя некую сбрую, канатом соединенную с парашютом, и прыгали вниз. Высоты вышки часто не хватало, чтобы парашют полностью раскрылся, но канат предохранял людей от удара о землю. На мой взгляд, это было странное упражнение — я с таким больше нигде не сталкивался. Позже мы посетили впечатляющий воздушный парад, на котором, как утверждалось, присутствовало сто тысяч зрителей, и там впервые могли наблюдать массовый прыжок парашютистов — огромное число белых куполов раскрылось в воздухе одновременно. Видимо, власти стремились популяризировать парашютный спорт — но не думаю, чтобы с мирными целями.
Положение с жильем было просто ужасным — в одной комнате порой ютилось по нескольку семей. Чтобы как-то облегчить ситуацию, по указанию правительства были открыты общественные центры, где люди могли хотя бы передохнуть от тесноты. Кроме того, работали кое-какие детские учреждения — там, к примеру, были специальные комнаты, где дети с шести лет могли заниматься балетом.